Страницы минувшего будущего

Оле Митрохиной двадцать три, и иногда это казалось истинным чудом.

Мама всегда хотела назвать её Сашей. Даже в дневнике своём записала, лёжа в роддоме, что «Сашенька родилась двадцать четвёртого мая одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года». Именно так – прописью, красивым округлым почерком учительницы русского языка. Оля потом частенько перечитывала пожелтевшие страницы обыкновенной тетради в клеточку, что бережно хранилась в небольшой коробке вместе с биркой и первой прядкой светлых волос. Перечитывала и удивлялась тому, какие порой фортели выписывала судьба.

Тогда взбунтовался отец, рьяно не желавший, чтобы желанную дочь звали «мальчишеским» именем. Так малышка пробыла безымянной практически месяц, прежде чем родители, скрипя зубами, не сошлись на Ольге. Так в метрике и записали в итоге: Митрохина Ольга Станиславовна. Звучно и красиво. Впрочем, и Александра Станиславовна звучала бы, наверное, ничуть не хуже.

Иногда становилось интересно: сложилось бы что-то иначе, останься она Сашей?

Жизнь всячески испытывала на прочность. В три года Оленька едва не утонула, сбежав из-под родительского надзора на городском пляже и решив, что она уже достаточно взрослая для того, чтобы искупаться самостоятельно. Тот случай подарил воспоминание: одновременно рыдающая и смеющаяся мама стегает полотенцем по попе, и Оля терпит, понимая, что, наверное, всё-таки ещё не время изучать пруды в одиночку. А чуть поодаль стоит, выразительно головой покачивая, отец. Только глаза у него всё-таки тёплые.

И подобный момент в жизни не единственный.

В пятнадцать, подхватив воспаление лёгких на катке, Оля едва не умерла. Именно после этого в маминых волосах появились первые седые прядки. В шестнадцать с небольшим – перелом ноги всё на том же злосчастном, но таком горячо любимом катке. Тогда мама, рыдая в голос, спустила коньки в мусоропровод. Неделю Оля не разговаривала с родительницей, пока отец тайком не притащил с рынка новенькую пару, заискивающе подмигнув и уговорившись прятать коробку в гараже.

Оптимизм и любовь к жизни во всех её проявлениях передались именно от отца. Что бы ни случалось, какие бы испытания не подкидывала порой жизнь, Оля никогда не опускала рук и никогда не позволяла себе впадать в уныние. Наивная – в мать, – всегда верила в людей и готова была ради своего окружения отдать последнее. Иногда этим пользовались, но даже тогда Оля не смела разочаровываться слишком сильно. Ведь за каждым отрицательным опытом обязательно следовал положительный. По крайней мере, именно такой позиции хотелось придерживаться.

Оля была красива. Все пророчили ей карьеру актрисы, но она, вопреки всеобщим ожиданиям, поступила на отделение журналистики. Мама сумела прекрасно натаскать в русском языке и литературе, и лишь по этим двум предметам в аттестате зрелости стояли пятёрки совершенно точно уверенные и не находившиеся «на грани». Звёзд с неба в школе хватать не получалось, хотя глупой Олю назвать было никак нельзя. Своё дело делали банальные лень и неусидчивость. Она до последнего не знала, кем будет и как сложится дальнейшая жизнь, и потому выбор профессии стал скорее тычком в облака, нежели осознанным выбором.

И вот Оле Митрохиной двадцать три, она уже два года работала редактором в популярной молодёжной передаче и искренне верила, что самое важное в жизни ещё впереди.

Только вот что считать важным, не знала и она сама.

Текста при подготовке каждого выпуска всегда получалось огромное количество. И свою часть требовалось сделать строго ко времени, иначе весь рабочий механизм мог затормозить. Оля знала о том не понаслышке и потому сидела сейчас на подоконнике, беззаботно в воздухе ногами болтая, и давно изгрызенной, но отчего-то особенно любимой ручкой выводила слово за словом, исправляя некоторые фразы. От неудобной позы начинала затекать спина, но самой себе пришлось строжайший наказ дать: не сметь отвлекаться даже на протестовавшее тело, покуда имелся хоть один непроверенный листок. В её случае любые проявления самодисциплины, пусть даже такие странные, только на пользу.

Развлекательная программа подходила как нельзя лучше. Оля безумно боялась распределения, боялась попасть в какую-нибудь передачу про агрономию, или, того хуже, новости. От подобной рутины она бы точно с ума сошла.

Однако судьба оказалась благосклонна.

Кто-то окликнул, заглянув в кабинет, позвал на улицу. Машинально покачав головой, Оля вздохнула и перевела взгляд на лежавшую в паре сантиметров от проверенных листков пачку «Беломора». Последний абзац, и всё…

В детстве приходилось частенько получать от мамы линейкой по пальцам, когда буквы в очередной раз наскакивали друг на друга или вылезали за пределы очерченных вручную полей. Зато такие строгие уроки дали свои плоды: почерк стал практически каллиграфическим и раньше являлся предметом особой, какой-то стойкой внутренней гордости. Глупо, конечно, и с годами это прошло, превратившись в данность, зато с ним было удобно: и трудностей при сдаче материала не возникало, и пишущая машинка не требовалась.

Детство напоминало о себе самыми разными картинками – прямо как в калейдоскопе – довольно часто. Воспоминания береглись с трепетом, все подряд, несмотря на содержание, потому что отчаянно верилось в одно: пока жива память, человек не имел никакого права жаловаться на жизнь.

Спрыгнув с подоконника и с тихим стоном пару раз согнувшись, Ольга бумаги на стол откинула и потёрла шею. Вот теперь можно было и выкроить пару минут на перекур, о котором давно уже просило всё нутро. Хоть и оставалось до конца рабочего дня каких-то полтора часа, вряд ли получилось бы дотерпеть.

В начале октября солнце переставало греть совсем, и потому-то, выскочив на улицу в куртке нараспашку, пришлось сразу же её застегнуть, почувствовав, как холодный ветер поспешил проникнуть под майку.

Курить Оля начала два года назад, перед дипломом, да так и не сумела бросить. Более того, особо пристрастилась именно к ужасно крепким и дешёвым папиросам, от которых поначалу сами собой лились потоки слёз. Собственно, секрет отдыха был прост, как апельсин: коробок спичек, «Беломор» да затяжка поглубже. Совсем такое не вязалось с образом смешливой и доброй девочки с двумя русыми косичками, но что уж тут поделать.

Тяжёлый дым привычно оцарапал горло, и Оля медленно, со смаком выдохнула, довольно зажмурившись и подставив лицо ярким солнечным лучам. Только придя на работу, она крайне удивилась своему наблюдению: в Останкино курили практически все. И потому сложно сказать, когда именно в подъезды можно было зайти, не продираясь сквозь толпу любителей посмолить.

Привычное «Лёлька» прозвучало, когда она как раз спускалась по ступеням, движимая желанием отойти от скопления народа подальше. Обернувшись на знакомый голос, Оля радостно ахнула и с готовностью раскинула руки для объятий.

– Волчок!

Агата материализовалась словно из-под земли и крепко за плечи обхватила. Вот, кого Оля искренне любила, так эту замечательную в своём упрямстве девушку с необычным именем и тёмно-рыжими волосами, которые сейчас блестели на солнце потрясающим бордовым отливом.

Агата. Агата Волкова.

Милая светлая девочка.

– Как ты? Что нового? Пойдём, чаю быстренько махнём?

Агата нехотя разорвала объятия, и весь вид её стал каким-то словно виноватым. Даже голову чуть опустила, хотя глаза всё равно выдавали лучистыми искорками радость, которая явно теплилась где-то на подкорочке. И Оля, ещё не знавшая даже причины этого настроя, уже приготовилась к отказу от чаепития и к какой-то очень приятной для подруги новости.

И уже была совершенно искренне за неё рада.

– Нам ехать через десять минут…

– Ага! – пальцы с зажатой меж ними папиросой сами собой сжались в победно вскинутый кулак. Усмехнувшись, Оля затянулась вновь и выпустила струю дыма, быстренько отвернувшись. – Что, уступил всё-таки?

– Да какое там, – шмыгнув покрасневшим от прохлады и явно длительного пребывания на воздухе носом, Агата махнула рукой. – Начальство заставляет. Со скандалами.

Улыбка чуть погасла, но не настолько, чтобы это стало очевидным.

– А я тебе говорила, чтобы к нам переводилась. Упрямая, как ослик.

Хмурый взгляд исподлобья столкнулся с мягким и лучистым.

У них обеих серые глаза.

– Ты же сама всё знаешь.

Конечно, Оля всё знала. И в том они с Агатой оказывались совершенно разными: подруга ради цели готова упираться до последнего, а вот самой Оле было присуще поведение в разы более пластичное и мягкое. И потому-то вся ситуация никак не хотела приниматься данностью.

Если гнуть сухую ветку, рано или поздно она сломалась бы. Такая элементарная истина, которая отчего-то ну никак Агатой не усваивалась. Ведь зачастую намного проще уступить.

Кому нужны обломки?

– Я-то всё знаю, да. Только, – очередная затяжка, от которой внутри всё приятно онемело на мгновения, – только у вас как коса на камень находит постоянно. И искрит. А ну как пожар?

Агата пожала плечами. Мелькнуло на мгновения нечто, походившее на равнодушие, но растворилось оно столь же быстро, как развеивался дым от медленно тлевшей папиросы меж тонких пальцев.

Всем людям свойственны ошибки. Без них невозможно представить саму жизнь, но одно лишь всегда являлось основополагающим: сила и глубина совершаемого. Иногда можно просто оступиться, и тогда исправить ситуацию относительно легко.

Отчего Ольге казалось, что Агата медленно и неосознанно совершала самую чудовищную ошибку в своей жизни?

Выслушать. Помочь всем, чем только возможно. Подставить плечо и окружить заботой. Всё это для Оли совершенно привычным и в чём-то даже любимым являлось. Только вот в душу лезть и на совесть давить она не умела никак, а потому всё, что оставалось – вздохнуть и поскорее перевести тему. Благо, Валерка в очередной раз учудил.

Десять минут для телевизионщиков – целая жизнь.

Открывая через два с половиной часа наощупь – лампочку на лестничной клетке опять выкрутили – дверь, по настойчивому шкрябанью за ней Оля уже понимала, что произошло бы через несколько мгновений. И не прогадала – стоило только переступить порог, как тяжёлая туша едва не сбила с ног, а в лицо настойчиво ткнулась влажная и донельзя счастливая морда. В очередной раз едва не лишившись серёжки, Оля кое-как втиснулась в коридор и, замирая сердцем, нащупала выключатель.

Выдох облегчения вырвался сам собой.

Сегодня Портос оказался сущим умницей – только миску свою из кухни в коридор притащил. Значит, на днях обязательно мог учудить что-то серьёзное, отрываясь за пару дней прилежности.

Маленького щенка, впоследствии оказавшегося огромным и шикарным метисом овчарки, Оля приволокла домой четыре года назад, пожалев потрёпанное и совершенно несчастное существо, сидевшее возле подъезда под сильным снегопадом. Шокированные родители первое время, конечно же, оказались полностью против, но постепенно привыкли и даже полюбили Портоса. И мама до сих пор то и дело говорила, что неплохо бы вернуть пса в отчий дом, потому как безобразничал он именно от постоянной скуки и частого одиночества.