Кружевные закаты

– Срок давно прошел, милая, – отчеканил Дмитрий с умилительной улыбкой воспитателя, будто то, о чем он говорил, было вовсе не докукой, способной в корне поменять жизнь целой семьи.

Мартынов вообще не любил предаваться унынию и считал, что люди, безостановочно жалующиеся на жизнь, утрируют, и все на самом деле не так страшно, как они пытаются преподнести исходя их наклонностей собственной натуры. Это было весьма удобно при ежедневно подаваемом слугами разнообразном рационе.

Анна побледнела. Видно было, как тяжело ей становится хватать воздух ртом.

– Вы не оставите нас без гроша… – толи утвердила, толи взмолилась она, прижимая тоненькие пальчики к его рукавам.

Своими длинными порочными пальцами он взял ее за подбородок.

– Это зависит от вас, кузина.

Ну что ж, самое вопиющее было произнесено, оставалось только подлатать дело. Смешно, но волновался он как в первый раз, будто снова стал тем пятнадцатилетним мальчиком в публичном доме, куда старший кузен отвел его в качестве подарка на именины. С тех пор сфера его интересов переместилась на женщин отборного сорта, и единственное занятие, которое Дмитрий выполнял прилежно, регулярно и очень хорошо, составило сомнительное увивание за особами прекрасного пола. Впрочем, подобный образ жизни и особенно полнейшее бездействие в понятиях, которые более деятельные и целеустремленные люди назвали бы полезным трудом, самосовершенствованием, приносили ему истинное удовольствие.

Последовало молчание. На лбу девушки выступило несколько морщинок.

– От… меня? Я всего лишь…

– От вас и ни от кого более, – непреклонно продолжал Дмитрий, понимая, что вот они и добрались до кульминации и с удовольствием предвкушая завязку их общей драмы, – зависит благосостояние ваших родных. Вам решать, будут ли они давиться жалкими крохами и потеряют ли всякую надежду когда-либо выплыть. Вам и никому более.

– Каким же образом? – выпалила Стасова, чуя неладное и расширяя глаза от каждого его слова.

– Ах, кузина, я бы оставил вам право проживания в имении и на доходы от него, если бы только вы уступили моим мольбам и моей страсти, – закончил он главную свою мысль на протяжении уже стольких дней, безучастно будто поглаживая ее по плечу. По моде оно втиснуто было в объемные буфы, смотрящиеся странно на хрупкой белокожей дворянке, настоящей английской леди.

Анна, обомлев, не находила, что сказать. Неотвратимость происходящего неожиданно свалилась на нее и придавила тяжестью своего уродства. «Быть не может, что я слышу подобные гадости наяву!» – запротестовало ее сознание, но неумолимость его напряженного тела говорила, что все происходящее реальность и деваться ей некуда.

– Что вы позволяете себе? – смогла, наконец, выдавить из себя Аннушка, готовая провалиться сквозь землю, но только не слышать этого.

– Кузина, я лишь помогаю вам найти способ исправить то, что по неосторожности и наивности наворотил ваш батюшка.

– Нет! – закричала Анна. – Вы настолько забыли честь, что хотите, чтобы я стала вашей любовницей! Это неслыханно! Что вы за человек?!

Она расколола его распыляющуюся страсть пощечиной.

– Какой же вы подлец… – процедила она, точно до нее впервые дошло, что представляет из себя ее достопочтенный кузен.

– Дорогая, – мягко, но с какой-то зверино – несогласной подоплекой отчеканил Мартынов, трогая расплывающуюся колющуюся щеку, – решать вам. Я лишь предложил.

Его задели ее слова об отсутствии у него чести. Можно было подумать, что не ей нанесли смертельную обиду, а ему.

Первым делом, прибежав в свои покои, Анна завалилась на высокую постель и что есть мочи зарыдала. Перед ее мысленным взором, не желая успокаиваться и улетать, навязчиво носились картины нищеты, пьянства, падения, презрения, забвения и отупения. Они до сих пор не были слишком богаты и уважаемы, но то, что она знала о самом низшем слое в Российской империи, позволяло ей думать, что им еще есть куда скатываться. А что такое дворянин без имения? Удручающее зрелище. Если бы еще папа имел профессию, которой можно заработать на хлеб… А Янина, что с ней будет? Без приданого даже ее драгоценный Федотов может пойти на попятную и отвернуться от нее. Ах, почему они не сыграли уже свадьбу?! Все чего-то ждали! Более того, вдруг почтенный Денис Федотов не знает всех подробностей их положения? И не возьмет Янину… Нет, допустить этого никак нельзя!

Пролежав в темной хорошо отапливаемой камином и каменной печью в углу опочивальне добрых несколько часов без сна, а в каком-то забытье, не спя, но и не бодрствуя, Анна уже не представляла действительность так враждебно, как вначале. Пусть лучше ей одной выпадет пострадать за семью, чем втягивать в это еще и сестру. Быть может, одна поможет другой когда-то… Тем более, без денег их все равно ждет судьба содержанок, и Дмитрий Мартынов здесь не самый последний вариант. Он, по крайней мере, не жаден… Отцу отплатить добром тоже не мешало бы, ведь он не бросил дочерей после смерти матери, не отдал их с сестрой на растерзание мачехи или в приют.

С трудом поднявшись с постели, Анна кое-как омыла опухшее от слез лицо и шею, которую кололо влагой, скатывающейся со щек, в графине. Сама себе в тот момент Анна показалась удивительно отталкивающей. Грешным делом она подумала, что, увидев ее такой, кузен откажется от задуманного.

10

Дмитрий в одиннадцать часов вечера не куролесил, как обыкновенно в это время суток, у актерок или с военными, а смиренно сидел в отведенной ему части дома, подозрительно близко расположенной к покоям сестер, и раскуривал кальян, не о чем, собственно, не думая.

Не помня себя, ощущая лишь распухающую боль в голове и глазах, Анна постучала в дверь. Слуги уже почивали, а дом был настолько большим, что ее крадущиеся шаги едва ли кто-то услышал.

Он быстро, с какой-то дрожью отпер дверь ее тихому скребу и уставился на кузину, не зная, что сказать. Анна бы со своей чуткостью к прекрасному непременно оценила бы его восточный халат и благовония, расплывающиеся по спальне. Если бы не была сама не своя от внутреннего негодования, выраженного лишь убитым горем видом, который не только не растрогал, а, напротив, еще больше распылил намерение Дмитрия.

Дмитрий не нашел ничего лучше, чем просто посторониться, дабы дать ей незаметной пойманной пташкой проникнуть глубже. Когда птичка оказалась в клетке, а Мартынов предусмотрительно запер дверь, опасаясь, что Анна передумает, он повернулся к ней, неприкаянно смотрящейся в огромной шикарно обставленной комнате с кругом диванов посередине и колоннами из мрамора. Посчитав ее очень милой с такой отрешенностью во взгляде и позой, словно молящей о защите, Дмитрий широко улыбнулся, и его щетина, которою он не сбрил с утра, поскольку целиком захвачен был обдумыванием своего туалета на вечер, расползлась в некоем намеке на усы. Через его слегка распахнутое от жара зала одеяние пробивалась обнаженная грудь, поросшая курчавыми волосами.

Волосы Анны странно мерцали в тишине, пока она, не зная, что следует делать, проскользнула на огромную постель с балдахином, словно у принцессы, и стала оправлять волосы, чтобы чем-то занять руки. Дмитрий, дрожа от предвкушения, приблизился к ней и начал трогать ее плечи, отодвигая ткань и обнажая бархатистую белую кожу шестнадцатилетнего воплощения миловидности. Анна попыталась отодвинуться, но потом затихла, предоставив кузену свободу действий. Он откинул ее на кровать и, действуя все порывистей и неосторожнее, попытался освободить ее от платья. Порвав его, Дмитрий почти с яростью, но все же улыбаясь и продолжая целовать кузину долгими огневыми поцелуями, которые казались ей слишком влажными, освободил пленницу и от платья, и от нижних юбок, оставив ее лишь в корсете и панталонах.

От унижения; от сознания, что ничего не исправить уже и остается лишь подчиниться; оттого, что первый мужчина, который видит ее такой, без прикрас – это не муж, а совсем чужой человек, барышне Стасовой хотелось плакать, но словно что-то сдавило даже жалость к себе, и она молчала. Долго, предательски молчала, глотая слезы, которых не было.

Анна, приглушенная, раздавленная, внешне безропотно уступила этому наплыву, поскольку внутри уже пережила всю боль и стыд от процесса, должного произойти нынче, и от его возможных последствий. Принимая это неотвратимое, она испытывала только парализующий страх, граничащий с безразличием и неверием в то, что это вообще происходит. Сбывающееся для нее было туманом, несчастливым сном, а не совершающимся фактом. Анна по праву посчитала это самым позорным моментом своей недолгой жизни, не слыша себя и представляя, что играет чью-то несчастливую роль.

Ее страх, щиплющая боль, его тело, экстаз и отказ считать ее живым человеком завершили тот сложный вечер и открыли для двух соединяющихся тел новую эру познания действительности. Обреченность и унижение затмили для Анны физическую боль, она почти не чувствовала своего тела.

Под утро она, с трудом двигаясь, неслышной тенью проскользнула обратно к себе в комнату и повалилась на постель, не раздеваясь.

11

Нареченный Янины, Денис Сергеевич Федотов, от души желая ближе сойтись с родными своей недавно приобретенной невесты, а в особенности Дмитрием, пленяющим людей более слабохарактерных или даже впечатлительных, одурел от радости, когда удалось не только быть представленным родоначальнице Мартыновых, но и оказаться в числе счастливчиков, удостоенных чести провести на даче их почтенного семейства целое лето. От Дмитрия и ему подобных неизменно тянет неназойливым ароматом неопровержимости и непогрешимости, что бы они ни делали. От природы скромному и сдержанному Денису это казалось чудом, и он сотворил все вообразимое, чтобы давнее поверхностное знакомство переросло в нечто большее. «Как славно, что у Янушки такие связи!» – не без самодовольства размышлял он, благосклонно принимая приглашение Мартыновых, поданное с достоинством и недюжинным самомнением. Больше радости в тот миг он ощущал скованность от рьяных попыток не уронить себя в их глазах.

Мартынов, ожидая гостей, благоухал. Не имея возможности без скандала избавиться от матери, к которой питал сыновние чувства лишь урывками, он не придумал ничего искрометнее, чем позвать на распланированные увеселения старика Стасова. Сий помятый господин на время, казалось, оправился от своего униженного положения, с наслаждением вкушал плоды роскошной жизни, нисколько не задаваясь мыслями о будущем. У Ефросиньи Петровны имелись и другие вассалы, но в последнее время она стала чрезмерно брезглива к чужим. А ее насмешки и скрытые намеки исподтишка мог вытерпеть только такой совершеннейший пень, как Стасов, готовый пресмыкаться перед кем угодно в ожидании снисхождения. Ибо занят он был лишь крепкими напитками и реформированием своего образа франта. Впрочем, безудержное веселье в кабаках пришлось на время прекратить, ибо стремление выглядеть прилично и изрекать непреложные истины оказались сильнее пагубных замашек.

Дмитрий никогда не предавал особенного значения своим отношениям с семьей… Таким уж он уродился, что ничто на свете не занимало его мыслей больше меры, не становилось целью, смыслом или хотя бы страстью. Мать он терпел. Никого из людей не принимал он в глубине души за родное существо, хотя поразительно, если копнуть уж совсем низко, нуждался в опеке и ласке, но действовал изначально провально, ища и привлекая не тех, кто способен был на сильную привязанность и настоящую преданность. С детства Дмитрий чувствовал в Ефросинье Петровне некую фальшь и платил ей и всем остальным, даже ни в чем не повинным, той же монетой. Любвеобильностью пытаясь компенсировать недостаточную любовь матери и не оценивая из-за пристрастия к побрякушкам женщин, способных на чувство, в глубине души ему необходимое, он сам отталкивал счастье. И не задумывался, насколько это замкнутый круг. Если бы он понял, что хочет любви, ему несложно было бы найти достойную для создания семьи женщину. Ведь в таком случае сам он служил чем-то вроде посыла о том, что приготовился к глубокому сокровенному чувству и всем сопутствующим ему трудностям. Но любовь как таковая не занимала в списке видимых приоритетов Дмитрия главенствующего места. Вернее, любовь истинная, а не повод развлечься на некоторое время. Хоть он и называл и то и другое одинаково. Ответственности он не терпел и не жаждал, чтобы кто-либо проявлял заботу о нем.

Но Дмитрий не мог проникнуть вглубь своего поверхностного сознания, не представляя, из чего истекают его проблемы и вовсе не думая, что вообще в чем-то ущемлен. Как и большинство Казанов, он был глубоко несчастен в душе, сам себя затуманивая собственной успешностью. Ведь, в сущности, единственное счастье человека, не подчиненного глобальной идее власти, искусства или науки сводится лишь к в той или иной мере преломленному желанию быть любимым и нужным. И повезет тому, кто все же осознает это.

Тихая семейная жизнь казалась Мартынову пресной, и в то же время возбуждала в нем почти мистическую неудовлетворенность, которую он не решался объяснить потребностью в том же. Все это так причудливо и тонко вплелось в его сущность гранью сомнений и нереализованных скрытых стремлений, что Дмитрий не мог уже сказать, почему порой ему становилось нехорошо без видимых причин. Ощущая то ли тоску, то ли скорбь, а, быть может, и вовсе зависть, смотрел он порой на верных мужей и добродетельных жен, над которыми в обычно время насмехался. И от догадки, что что-то не так в нем самом, что жизнь его не была каноном, что он как никто другой нуждается в матери, ему становилось не по себе, ему становилось почти страшно. Дмитрий со многими сходился, но никто подле него надолго не задерживался. Он петушился и объяснял это настораживающее обстоятельство тем, что никто ему не пара – ни друзья, ни возлюбленные… Что он выше их всех. И, поскольку был он так красив и востребован, ему верили безоговорочно, не пытаясь даже рассудить, что к чему.

Старший сын блистательного семейства Мартыновых рос обыкновенным ребенком – в меру шалил, в меру проявлял способности. С самого раннего детства он видел, что мать, тогда еще светская львица в зените величия и красоты, уделяла детям столько внимания, заботы и сил, сколько находила, или, вернее, сколько считала нужным. То есть сколько позволяла Ефросинье обязанность быть на виду и создавать видимость блеска. Кто-то резонно мог бы заметить: «Зачем? Ведь можно создать не иллюзию, а настоящий комфорт и счастье в семье, если только уделять ей больше искренности». Но таковы были Мартыновы… Им важнее было казаться, чем представлять. В то время это казалось маленькому Митеньке естественным, но, повзрослев, он однажды осознал, что другие матери других детей порой ведут себя иначе. Тогда же он начал чувствовать себя в тени среднего брата. Не то чтобы тот был умнее или красивее Дмитрия… Но яростная любовь матери делала его самоуверенным и снисходительно – подтрунивающим по отношению к остальным, так что скоро между братьями установились отнюдь не дружественные отношения. Ко всему прочему Ефросинья Петровна всегда утверждала, что безумно любила покойного супруга и свято чтила его память, прилежно молясь о его душе, хотя и при его жизни, и после не была лишена внимания охотников до приключений. Ирония заключалась в том, что она уже была занята к тому моменту, когда на нее начали обращать повышенное внимание. Стоит выйти замуж, и у девушки объявляются нежданные поклонники, обитающее ранее неизвестно в каких материях. Вот незадача!

Не так уж радостно было и взросление девочек Стасовых, и Дмитрий с Анной говорили об этом… Когда ему было интересно, то есть крайне редко, только наигравшись уже самым приятным действом между полами. Способ воспитания Анны, как последней дочери и любимицы родителей, подавлял ее, делая удобной. Чтобы потискать, как кошечек, и не быть поцарапанными, родители – безвольный отец и мать, сама воспитанная в почитании строгости, больше остального поощряли в дочерях послушание и кротость, совсем напрасно возводя их в добродетель.

Это, впрочем, мало действовало на старшую дочь. После появления сестры, которую поначалу считала своей заменой, Янина начала проявлять силу духа, чтобы защититься от понимания, что она отнюдь не главная в глазах родителей. За послушанием стоит отсутствие силы и смелости, а эти качества Янина, единственный человек в семье Стасовых, осмеливающийся спорить и высказывать свое неодобрение, ценила несомненно больше податливости своей сестрицы. Впрочем, на ее здравомыслие никто не обращал внимания, слишком оно казалось заученным и иссохшим. Янина вслед за матерью была влюблена в красоту Анны вкупе с ревность, постоянно притушаемой, и многое ей прощала до поры. Как сильно человека меняют обстоятельства! Мать обожествляла свою меньшую девочку, и Янине волей-неволей приходилось выслушивать, как хороша Анна, какие у нее маленькие ступни и ясные глаза, как она уступчива доброму влиянию и при всем этом игрива.

В итоге старшая сестра гораздо более преуспела на поприще учения, отнюдь не став при этом кандидаткой в старые девы и забитой букой, что непременно должно было произойти исходя из пожеланий, или, скорее, прогнозов общества. Она охотно посвящала себя открытию чего-то нового и вообще как могла в их положении неимущих отщепенцев вела активную жизнь, соприкасаясь с начитанной молодежью и даже отыскав себе жениха – старинного друга семьи и дальнего ее родственника.

Представлял он из себя невысокого худенького юношу с блаженно – настороженной улыбкой и руками, каждый раз пристраивающимися не к месту. Этот господин, обладающий небольшим, но стабильным доходом, загорелся непохожестью своей новой знакомой на других девушек, с интересом и одобрением слушал ее вольнолюбивые речи и все больше проникался зависимостью от необычных, но отнюдь не отталкивающих черт. Интеллект покорял его, потому что по собственному разумению был о не то чтобы очень мудр… Зато стремился к большему и не испугался того, что жена будет смыслить больше него самого.

12

Одним великолепно светящимся днем Ефросинью Петровну одолела тяга к приключениям, и, вооружившись поддержкой всех обитателей и гостей поместья, она двинулась в путь, предоставив нести корзину для пикника горничной. Захватить ее было необходимостью, ведь хозяйка имения считала недостойным самой возиться с сервировкой. Несмотря на то, что продвигалась процессия пешком и пункт назначения прятался в близлежащем лесу, вышли из дома они почти на самой заре, так что Янина и Денис, опершись на руки друг друга на правах помолвленных, дремали на ходу, Николай плелся хмурый и из-под впечатляющих бровей охотнее смотрел на небо, чем на спутников. Он не чаял вкусить прелесть ото дня – беседы Ефросиньи и уж тем более Стасова казались ему бессодержательно растекшимся по столу липким безвкусным маслом. Он глубоко сожалел, что не отказался от прогулки под каким-нибудь правдоподобным объяснением. Без Дмитрия ему не было интересно. Тот, если и не говорил нечто особенно умное, был приятен и незаменим в компании.

Старик Стасов со своим серым лицом жаловался на все, что его окружало, менее обычного. Ежедневно он, если мысли его не были опутаны горькой, неодобрительно ссылался на ошибки власти, растление искусством, бездушных людей, убивающий приличных граждан уклад жизни… Затем, почувствовав нарастающее неодобрение вынужденных слушателей, а то и вовсе скверно скрывающееся бешенство, для разнообразия и передышки выдавал что-то приятное и продолжал излюбленную свою песню. Относился Александр к типу людей, которые летом ненавидят солнце, зимой снег, осенью слякоть, а весной ручьи. Единственным временем, когда он ворчал реже обычного и даже порой шутил, была золотая осень. Несмотря на это качество родственника, Ефросинья Петровна, не имевшая сейчас возможности привлечь к своей персоне еще кого-то, довольствовалась его обществом, тая в умилении от мысли, что помогает ему стать на праведный путь, а девочкам расширить круг знакомств для удачной партии. Стасов занимал королеву дня болтовней, и все казались в прекрасном настроении. Николай был слишком благодарен за приглашение и чудно воспитан, чтобы портить людям выход на природу.

Если бы кто-то посмел возразить Стасову, как в былые времена, он непременно взорвался бы – нахмурил брови, посверкал не такими уж белыми белками глаз, и с задумчивым бешенством напугал бы оппонента. Но никто даже не сделал попытки осадить его – и действо продолжалось.

Анна, которая осталась в безопасных стенах под предлогом мигрени (Дмитрий не мог придумать ничего правдивее, но на первый раз им сошла с рук эта ложь), тоскливо наблюдала за тем, как веселая процессия, минуя пруд, отдаляется от дома. Все они были так грациозны, так воодушевлены! Статный молчаливый Николай со своим красивым и немного замкнутым лицом мог бы послужить предметом грез не одной девицы, размышляла она. Его густые темные волосы, пухлый рот, высокий рост… Это все, что так любят недалекие девушки без жизненного опыта. Анна залюбовалась Литвиновым, размышляя, что, быть может, он не так самонадеян и влюблен в себя, как могло показаться.

Не обладая еще опытом, юная госпожа Стасова понимала, что существуют люди, в особенности мужчины, для которых собственное мнение, наука смеяться над остальными и подавлять их представление затмевает все остальное, и они живут лишь для публики. Впрочем, Анна в последнее время не задумывалась ни о ком, кроме себя самой и Дмитрия, поскольку то, что произошло в тот раз в первый день их пребывания у гостеприимных родственников, продолжалось. Она, быть может, и заинтересовалась бы Николаем как отнюдь не противным представителем рода человеческого, но на сей раз все ограничилось лишь оценкой его внешних данных.