Кружевные закаты

– Что же, кузен, не ожидали увидеть нас здесь? – отозвалась Янина, неизменно более разговорчивая, чем ее сестра, и производящая впечатление самой элегантности, впрочем, чересчур самолюбивой.

– Отчего же, вы всегда желанные гости в этом доме, – слюбезничал Дмитрий. – Признаться, не чаял, Яня. Ваш батюшка редко позволяет вам выйти в свет.

– На сей раз он был благосклонен.

– Признаю, мы приобрели в вашем лице прелестнейших спутниц, кузина! – по привычке сделал заученный, но всегда действующий комплемент Дмитрий, но неожиданно осекся – Янина не спешила его слушать, вглядываясь в толпу.

Он не знал, как реагировать на порицание или, скорее, стену, возводимую собеседницей, ибо редко сталкивался с подобным. Когда Янина удосужилась, наконец, со всей полнотой мысли вернуть на Мартынова свой хитрый, проницательный, слегка надменный и даже смеющий насмехаться взор, он внутренне съежился, словно в клубок скатался, явственно чуя, что с ним что-то не так и испытывая к ней неприязнь за это ощущение. Едва отделавшись от проклятого чувства, он как к спасению причалил ко второй девушке.

Ее сестра… Дмитрий повернулся к Анне и улыбнулся насколько мог обольстительнее. Что-то в ней было, это он понял давненько. Но девушка то ли спокойно, то ли скучающе отвела глубокие карие глаза. Ее профиль со вздернутым носиком и выпирающими скулами смотрелся убедительно. "Аннушка… Где же ты была такая все это время? Как это девушки умудряются хорошеть по часам? Что за изгибы…" Поймав себя на том, что силится проникнуть в глубину ее корсета, Дмитрий одернул себя. Нехорошо, они ведь родственники. Вот ведь сюрприз…

Анна, темная шатенка невысокого роста, была очень миловидна. Ее зазывная детскость, понятная и открытая только искушенным мужчинам, а остальными принимающаяся за посредственность, взбудоражила кровь Дмитрия. Во всей красе он ощутил это именно теперь. Странным показалось, что столько лет он не понимал, что Анна обещает стать красавицей. Именно такой тип женщин привлекал его в данный период жизни.

Аккуратная, ладно сложенная, с тяжелой копной темных волос, изящно собранных на затылке и соблазнительной шеей, она производила приятное впечатление и навевала престарелым дворянам в зале сожаление о прожитых годах. Белое платье выгодно оттеняло темноту волос, и короткие их пряди, выбившиеся из прически в движении, ниспадали на светлую кожу щекочущими волнами. Правда, нижняя часть лица слегка выпирала вперед, но это придавало Анне некоторую остроту и только завистниками почиталась за недостаток.

Мартынов не получил от бала той веселости, на какую рассчитывал. Целый вечер его взгляд был прикован к низенькому профилю Анны, ее плавным (слишком плавным для шестнадцатилетней девушки, неподобающе плавным, когда под крышей кроме нее находилось столько взрослых мужчин, знающих о жизни много больше нее) пируэтам из зала в зал. С подозрением оглядевшись, Дмитрий вздохнул с облегчением. Едва ли кто-то исследовал ее тело так же тщательно, как он. Большинство приглашенных кавалеров были заняты беседами с дамами, своими или чужими, поэтому мало внимания обращали на молоденькую испуганную девушку у огромного зеркала.

Зеркала уходили в пол, зарождаясь на потолке. Украшала покои мебель настолько изысканная, что кое-кто опасался использовать ее по назначению. Повсюду восставали из серости прочей жизни сусальное золото, красное дерево, старинные холсты, парча и бархат… Перила и те являли собой произведение искусства. Никто не ругал семью Дмитрия за эту вычурность – они попросту не водили в дом тех, кто был способен на такой моветон.

Когда Дмитрий подошел к Анне сзади и беззастенчиво начал ближе любоваться ее ровной кожей, она не вздрогнула и не показала открыто своего смущения, но повернулась и быстро начала говорить, чтобы сгладить неловкость.

– Мне неуютно у вас дома. Одно дело прибыть сюда раз в месяц потанцевать, другое – жить и каждый день словно обращаться с домом, как с дорогим украшением, боясь задеть или оскорбить его, как возвышенного собеседника. Невозможно здесь расслабиться, что так необходимо подчас в родном жилище.

Они мало общались в детстве, почти не имели общих знакомых, не говоря уже о пристрастиях. Девушке иметь общие увлечения с юношей не пристало. Поэтому Анна робела перед этим мало знакомым человеком, столь пристально исследующим ее. Ей стало не по себе. Родство мало что решало. Она чувствовала груз собственного положения и боялась напортачить, боялась оказаться в зависимом положении и многим представлялась нелюбезной и зажатой. Но только не Дмитрию. Давно он не испытывал такого влечения к девушке… Давно не попадалась такая, в чьей податливости он сомневался.

– Вам не нравится наш дом? – сделав голос грустно-обиженным, спросил он.

– Нет же, – спохватившись, пошла она на попятную. – Я только хотела сказать, что…

– Я прекрасно понял, что вы имели ввиду, – прервал ее Дмитрий нелюбезно, верно прощупав стратегию.

– Я всегда считала вас понятливым, – впервые улыбнулась Анна, и ему показалось, что она на миг воспарила над собственно созданными ограничениями.

– Ах, кузина, – внутренне воспрянув, протянул он, сужая глаза и смотря на девушку, как на усладу.

Внезапно на несколько месяцев вперед в его жизни обрелся смысл, оказалось интересно играть. Как после долгой спячки в сонном, ничего не желающем и не возносящем единении своего дома глубокой ветряной осенью человек, завидев робко пробивающееся через тину туч солнце, тянется к нему, так и Дмитрий, давненько преуспев на поприще сердечных побед, потянулся к своей двоюродной сестре. Отнюдь не из родственных или дружеских побуждений.

Этот молодой человек привык хватать то, что хотел, и редко знал отказы.

3

– Маман, – обратился на следующий день Дмитрий к Ефросинье Петровне, величественно возвышающейся над огромным резным столом в их роскошной трапезной, – Стасовы разоряются?

Он рассчитывал, что прямо сейчас она, высокая, гибкая, непримиримая, вскинет на него свои прозрачные глаза и едко произнесет: «Ах, тебе уже ближних барышень мало, ты принялся за родственниц?» Но Ефросинья Петровна мечтательно улыбнулась, словно речь зашла о чем-то приятном. А потом высказалась:

– С их матерью нас роднила истинная привязанность. Если бы этот шалопай, их отец, не спустил все приданое сестры… Но будет. Помогать им я больше не намерена. Будь Марья жива, возможно… Но он же свел ее в могилу своими выходками. К тому же он гордец, теперь сам не попросит вовеки. Тоже мне наглость быть гордецом, упустив все, что имел… Это особое искусство, по моему разумению. Девочек жалко. Они не виноваты, что из-за репутации отца едва ли кто-то кроме нас согласится принимать их. Одно им остается, единственно верное, единственное, в чем я могу пособить им – хватать того, кто окажет им первые же знаки внимания, каким бы ничтожеством он ни был. Думаю, при впечатляющей внешности обеих это будет выполнимо.

– Так что же, они нищие? – не без некоторой надежды спросил Дмитрий.

С нищими легче сладить, за них некому заступиться.

– Почти, – вздохнула его мать. – Право, они должны быть благодарны мне за все, что я делаю для бедняжек!

«И что же ты делаешь такого?» – едко подумал Дмитрий и принялся за суп, предварительно придирчиво осмотрев, как вымыта серебряная ложка. В его искушенном интригами воображении вызревал план.

4

Дмитрий, ничем, в общем-то, не занятый и едва ли направляющий силы на раздумья или хотя бы занятия чем-то почетным, при состоянии семьи мог выбрать то, к чему тяготел. Но, поскольку все помыслы его ветреной натуры были нацелены исключительно на развлечения, а все известные способы развеять тоску настолько приелись, что сами мысли об этом вызвали лишь тяжкий вздох, окрасивший пропитанный сигарным дымом воздух вокруг его чувственного рта, он медлил с полезным призванием. С самого вчерашнего дня господин Мартынов направил свои мысли на некий прекрасный предмет, открытый неожиданно. Про запас он имел еще несколько подобных приманок, но, стоит признаться, они были менее интригующи. Что взять со старых замужних любовниц? Все приедается, ничего с этим не сделаешь.

Юная Анна Стасова могла не удивиться обнаруженному на следующий день приглашению от Димитрия. Девушкой она слыла мечтательной и впечатлительной. Посему нельзя было не признать, что кузен произвел на нее эффект манерой разговора и внешностью. Но гораздо более он напугал ее, напугал тем звериным, что она почувствовала в нем, в его требовании по отношении к ней… Требовании? Да, пожалуй. Не будучи опытной в подобных вопросах, она растерялась, а подобное состояние всегда внушало ей неуверенность, а за ней и страх. Насколько ни была она неопытна, Анна не могла не подумать, что приглашение отобедать «в теплом семейном кругу» связано в первую очередь с ней. Девушки, даже скромные, склоны скорее преувеличивать интерес к ним, нежели преуменьшать его.

Янина с молодым Мартыновым показала себя вежливой, но отстраненной. Сама светскость, подумала тогда Анна не без восхищения. У сестры всегда все получалось лучше нее, подумалось Анне. Была в ней некая уверенность… При их-то положении такая выдержка почетна. Не будет ли лучше, как советуют все знакомые кумушки, согласиться на предложение первого, кто позовет? Янина фыркает и злобно парирует такие отповеди, а Анна не уверена… Ведь что их ждет с этой непомерной гордостью? Она слышала, что девушки их положения зачастую падают столь низко, что о них перестают упоминать в приличном обществе. Официально, разумеется, не ограничиваясь злословием и подернутым ехидством лживым торжествующим состраданием в более интимном кругу. Правда, взять их с таким материальным положением может разве что взлетевший разночинец, чтобы закрепиться в узком кругу высшего света, но лучше быть сытыми, чем… Анна пресекла излюбленные слова почившей своей матери.

А как, каким образом составить партию, если они бывают лишь на раутах у Мартыновых, а отец ни о чем не заботится кроме того, чтобы в буфете всегда доставало браги?

Хорошо еще, что Дмитрий Мартынов не нанес визит лично, было бы позору… Увидел бы, во что превратилась их квартира. Квартира уже, а не дом. Захудалое поместье с заросшими прудами и загибающимися крестьянскими дворами пришлось оставить, над ним нависла угроза продажи. Так скатиться! Анна прекрасно помнила сравнительно беззаботное и обеспеченное детство, улыбки матери и ее туалеты, не блиставшие чрезмерным щегольством, но и не доходившие, как нынче у отца, до удручающего зрелища торчащих ниток, дырок и неприятного запаха от костюма. У Стасовых остался один – единственный слуга, и они с сестрой посильно занимались бытом и следили за опрятностью. Все пошло под откос после кончины матери. Вынув себя из накатившей пропасти тягучих мыслей, Анна тронула свои мягкие волосы и решила принять приглашение Дмитрия.

– Ведь это наши единственные покровители, – сказала она сестре, словно оправдываясь.

Янина удивленно поглядела на нее своими впитывающими глазами, которые не были нынче настроены на выводы, и спокойно отозвалась:

– Разве я спорю?

– Ты тоже должна принять приглашение.

– Мне вовсе не хочется тратить время на всякие глупости.

– Прекрати строить из себя ханжу, я видела, как горели у тебя глазки на бале.

Янина не могла не улыбнуться, показав, как почудилось сестре, некоторое свое сходство с зайцем. Каждый раз Анна ругала себя за это сравнение, и каждый раз оно навязчиво всплывало вновь. Губы у нее были красивые – изощренно изломанные, веющие сознанием собственной ценности, а верхняя их часть слегка приподнята над зубами, что придавало лицу излишнюю сосредоточенность. Никто не осмелился бы назвать ее дурнушкой, но многие, за неимением других занятий обсуждающие недостатки знакомых барышень, сходились на мнении, что она слишком суха и даже чопорна. Янина могла бы с достоинством ответить, что не все, завязав поверхностное знакомство, могут и должны проявлять предел беспечности и разговорчивости. Иные же считали ее наружность интересной.

Несмотря на то, что сестра раздражала ее порой за рациональность и извечные попытки спустить ее на землю, Анна любила эту чрезмерно обособленную девушку. Всегда она делала неверные выводы, бедняжка. Но с этим ничего не поделаешь – пытливость и наблюдательность не всем даются. И вообще возможно ли постоянно находиться в себе, всегда и везде думать о будущем, о пропитании и благосостоянии? Анна осеклась – сама ведь минуту назад рассуждала о замужестве как избавлении от хлопот. Знать бы, как сложится… А хочется ведь не этого, и не столько обеспеченности и потребности быть защищенной, сколько настоящего вихря… Как горько понимать, что многие испытывают настоящие эмоции, а у нее нет друга сердца. Любовь… что за странное и цепляющее слово! Всего одно слово, но сколько за ним скрыто…

5

Анна Стасова постучала в тяжелую дубовую дверь огромного дома Мартыновых, примостившегося по правую сторону типичного для Петербурга моста. Добираясь до условленного места, Анна в полной мере ощутила цепляющий тиной воздух с окоченевшей реки, его холодный пронизывающий поцелуй и нечто более земное – что ее потертые туфли уже не защищают от столичного холода.

Пытаясь придать себе респектабельный вид, она приветствовала дворецкого. На молчаливое изумление того она промямлила нечто о том, что отец ее нежданно занемог и не в силах сопровождать ее. На самом деле он пьяный валялся в собственной постели, которую никто даже не удосужился ему застелить. Янине было попросту противно трогать белье этого опустившегося и абсолютно не уважаемого ей господина.

– Ах, дорогая кузина! – разостлался улыбкой непередаваемого обаяния Дмитрий.

Он долго прислушивался к звукам в передней и тотчас по ее приходу выскочил навстречу Стасовой. Подав ему руку с коротко остриженными ногтями правильной формы, Анна ощутила исходящий от его ослепляюще-белой рубашки аромат и в полной мере могла оценить связанные с ее приходом старания. Веселой шепча ей на ухо глупости и не теряя при этом заговорщически – лукавый вид, Дмитрий провел гостью во впечатляющую гостиную, где ей доводилось бывать не так уж часто.

– Ах, моя дорогая! – промурлыкала, приподнимаясь, статная женщина лет сорока.

Одета она была в вычурное, но уместное в данной гостиной золотистое платье из шелка. Анна недаром воспитывалась в дворянской семье – во всех тонкостях дамского туалета она разбиралась.

– Тетушка, – прошептала Анна, сердечно пожимая ей руку после реверанса.