Кружевные закаты

– Я налажу доход с имения и этим же расплачусь. Все прекрасно образовалось. Вот что значит родственная поддержка! Как чудно, что матушка ваша была столь высокородна.

– Папенька, – сглотнув, вставила Анна, – что же он сказал при этом? Как повел разговор?

– Ах, не все ли равно! – со свойственной одержимым людям нетерпеливостью начал раздражаться Александр Стасов.

– Папа, – четко выговаривая каждое слово, словно боясь, что он не разберет ее речь, продолжала Янина, – что же будет, если вы не успеете выкупить имение? Мы же по миру пойдем.

– Ах вот, значит, как ты доверяешь отцу! – вспылил он.

– Я лишь хочу предостеречь… – попыталась возразить Янина.

– Наш родственник проявляет благородство, идет навстречу по доброте душевной, отец из сил выбивается, дабы устроить вашу будущность, а вы платите ему черной неблагодарностью? Что же, я совсем дурак, что не смогу распорядиться деньгами, вверенными мне? Вот что значит учить детей… Выучили на свою голову! Шибко умные нынче девушки, как я погляжу – родного отца подвергают критике!

– Он совсем спятил! – рыдая, выговаривала Янина сестре, когда они уединились в своей комнате. – У нас не останется ничего, он все потеряет, все! Нынешнее просветление лишь его слабость, какой конченный человек не думал порой, что не все еще потеряно. Никакого приданого, и лучшее, что сулит нам будущее – это перспектива стать гувернантками, благо хоть институт мне позволили закончить наши непутевые родители. Жить в чужом доме на правах прислуги, всеми презираемой…

– Яня, прошу, уймись, ты разбудишь отца… – пыталась образумить ее Анна, чувствуя ширящуюся пустоту внутри.

– Нет, пусть слышит! – с неожиданной злобой вскрикнула Янина, поднимая с простыней заплаканное непокорное лицо. – Он о самом главном, о детях не заботится, что это за человек?! Чертов эгоист! А нам что, не видеть приданого, жить в грязи из-за его безумных идей? И еще этот Мартынов! Всегда подозревала, что не видать нам добра от него!

На это Анна ничего не ответила, и самочувствие ее с того дня стало совсем печальным. Интуитивно она чувствовала, хоть и отказывалась верить, что ничего хорошего и впрямь не стоит ждать от Мартынова, а поступок этот таит в себе гораздо более низменную цель, чем помощь заблудшему Александру. Отчаяние оттого, что ее некому защитить, разбавлялось не только тихой злобой на отца, но и чувством неизбежности зла.

8

Время шло. Сестры жили как прежде, рукодельничая и пытаясь заработать на этом, ведя хозяйство и изредка видя своих покровителей. Дмитрий держался в отношении Анны самого возвышенного вежливого тона, так что последняя перестала даже беспокоиться, приписав тот всплеск в библиотеке некоему размазано обрисованному в ее воображении помутнению. Александр Васильевич вовсю занимался делами имения, хотя ни разу не удосужился даже съездить туда. С того самого разговора дочери не видели его выпившим, так что даже Янина начала успокаиваться и сменила саркастический тон по отношению к нему на нечто более дружелюбное. В семье воцарилось относительное спокойствие и даже подобие благополучия.

Когда пришел срок отдавать долг, а случилось это через полгода после объяснения в таверне, Стасов огорошил дочерей приглашением погостить у Мартыновых. Сам он надеялся, что на время удастся выбить отсрочку выплаты денег.

– Неплохой все-таки домик, – отдала должное постройке Янина, разворачивая свои порядком измявшиеся за время дороги туалеты.

– Умеют люди жить, – согласилась Анна, печально смотря из окна на мостовую.

В обед они, отдохнувшие с дороги и разбуженные по случаю трапезы горничной, спустились в столовую, огромную роскошную столовую, которую Ефросинья Петровна, вздыхая, нарекла «необходимостью». У стола кроме хозяйки дома, ее сына и Стасова сидел еще один человек. Спускаясь, сестры могли оценить темное мерцание свечей, мягко отдающееся в глазах, изящную одежду собравшихся и изучающе – одобряющие взгляды мужчин.

Стасов вальяжно, быстро вспомнив былые свои замашки, распростерся в кресле и потребовал принести себе вина.

У нового приобретения Дмитрия Мартынова было насыщенное выразительное лицо, пухлый рот, словно сигнализирующий о закрытости его владельца, аккуратно подстриженные короткие волосы и впечатляющие брови, оттеняющие вполне правильный высокородный нос. Все эти броские черты, как ни странно, нисколько не предавали их владельцу суровости. Скорее, на первый взгляд он производил впечатление довольного собой и другими молодого и весьма привлекательного господина. Любительниц покуролесить это притягивало, и у Николая Литвинова не было недостатка в женщинах. Впрочем, это не являлось главной целью его жизни, хотя он и не пренебрегал привилегией быть выбранным.

Николай Артемьевич Литвинов, приверженец старинного рода и не менее старинных традиций, считался и был в высшей степени человеком положительным. Посему все находили странным, что он похаживает в дом к беспринципному повесе Мартынову. Не вдаваясь в их значение друг для друга, приближенные обоих решили, что Дмитрий имеет влияние на Николеньку. Впрочем, это даже по-своему мило, ведь сильный неизменно подчиняет слабого. Но Литвинов посмеивался над подобными умозаключениями. Он не считал значимым обращать внимание на что-то поверхностное.

Николай, после окончания университета всерьез ставший перед решением – служить государству или собственному имению, выбрал второе и с рвением обустраивал пошатнувшееся после смерти отца хозяйство. Пока старик болел, управляющие расшатали его дела, и сыну пришлось с головой уйти в работу. За короткое время он, правда, добился существенных результатов. Теперь он мог слегка отдохнуть ото всего, вновь сойтись с людьми… Что он и предпринял, избрав Дмитрия своим проводником к приятным знакомствам. Как ни странно, с первого своего визита к нему он понял, что не прогадал.

Янина не без интереса воззрилась на Дмитрия, которого знала весьма поверхностно и никогда не считала ни приятным собеседником, ни красавцем. Для нее привлекательными считались лишь люди, с которыми приятно было говорить, а не только плести глупости и пустые фразы. Но теперь, при приглушенном свете люстр и камина, в теплой обстановке, он показался ей симпатичнее, чем виделся всегда. Без сомнения, он хорош… Как здорово жить в ладу с собственной наружностью! Кошачья гибкость, приличный рост, густая чуть тронутая завитками шевелюра, в которой побывали пальчики не одной девицы.

Янина отдалилась от собеседников, не участвуя в развязавшейся беседе, касающейся быта сестер. Анне пришлось немало постараться, дабы сгладить острые углы, щедро источаемые главой дома. Янина же поддалась внезапному порыву и принялась размышлять о предназначении красоты. Отчего рождаются совершенные внешне люди? От большой любви или по обманывающей случайности? И влияет их телесное совершенство на душу? Или душа должна оказывать воздействие на оболочку? И может ли быть притягательный внешне человек черен внутри? И почему настолько красивые женщины бывают не только пусты внутри, но и бессодержательны даже во взгляде, что читают далеко не все? Только подлинный огонь внутри зрачков может разжечь ответ, поклонение.

– Уж коли речь заходит о влечении с первого взгляда, подразумевают, быть может, сами того не понимая, именно душевное равноденствие, – донесся до нее чей-то низкий тягучий голос.

Что же, неужели сопровождающие ее в этот вечер тоже завели речь об этом хрупком и самом загадочно – притягивающем событии? Как в тумане, доносилась до Янины речь собеседников, или, вернее…

– Ах ты, чертов идеалист! Можешь же натрепать языком до того, что диву дашься!

Это эмоциональное высказывание вывело, ее, наконец, из оцепенения собственным разумом. Дмитрий, выдавший последнюю фразу, усмехнулся, потрепал друга по плечу и благополучно забыл, о чем тот гудел.

– Человек все должен познать! – не унимался Николай. – Чем больше испытал, тем больше эмоций развилось. А духовная развитость едва ли сослужит кому-то дурную службу.

– В этом я осмелюсь поспорить с вами, – подала голос Янина, впервые встретившись взглядом с незнакомым персонажем. – Красота зарождается внутри от приятия красоты мира и самостоятельного самосовершенствования. Но бывает красота врожденная, которая становится смыслом для обладающего ей человека, тормозит его умственное развитие, поскольку ничего более ему не кажется необходимым… Разные виды красоты существуют, уж это мое личное наблюдение. И мне несравнимо ближе именно внутренняя красота, которая сквозит в глазах, как бы избито это не звучало. К несчастью, сентиментальные молодые люди превратили эту истину в нечто отталкивающее и вызывающее смешки.

– Красота – растяжимое понятие. И когда говорят о красоте как о способе полюбить, имеют ввиду, должно быть, состояние внутри, подлинную прелесть души… Она отражается на теле, но не так, как представляется большинству, обожающему поверхностные суждения, – отозвался Литвинов в некой задумчивости.

Янина удовлетворенно и обескураженно улыбнулась. На этом многообещающая беседа смолкла, ибо Дмитрий пригласил за рояль бездельничавшего до того момента музыканта, и, двигаясь в такт начавшейся мелодии, плавно приблизился к Анне и подал ей руку. Янина, и так выплеснувшая больше сокровенных мыслей, чем хотела, умолкла, боясь, что Николай продолжит развивать идеи и сторонясь его. Ей хотелось покоя, а не напряжения в разговоре с новым непонятным человеком, которого нужно было прощупывать, понимать, что он представляет из себя, составлять суждение, после разочаровываться…

Приблизившись к Дмитрию, Анна почему-то почувствовала успокоение, хотя по-прежнему робела перед олицетворением, как ей казалось, всех мужчин, которых она знала очень мало. От него пахло мятой и немного дорогими сигарами. Отец курил такие когда-то… Запах из детства окутал ее размягченную теплотой и сытостью душу. Дмитрий, напротив, чувствовал небывалое волнение, убедившись воочию, что близко она так же волнующа, как поодаль, и прикосновения к ее талии, ее теплый едва уловимый запах, лишь усиливали его мужское смятение. Он не получил от танца обычного удовлетворения и подумал вдруг, что с водворением Анны в его жизни уменьшился приток радости и вкушения. Это нужно было решить, и решить немедленно!

Пока двое кружились, растворяясь в водовороте друг друга, на пару с интересом и одобрением поглядывал Николай. В некоторой мере его привлекло то, как держит Анну его друг. Дмитрий еще никогда не жаждал ее так, ведь именно сейчас он вплотную приблизился к тому, что она вполне могла стать его. Пленницей, заложницей – не имело значения, важен был только факт. Это было так естественно и страшно – безмолвное обстоятельство превосходства его физической силы над ней установилось почти сразу, без каких-либо препятствий.

«Проницательность – это не столько показатель ума, сколько, скорее, того, что ты твердо стоишь на ногах в вихре сотен мнений окружающих», – думал Николай Литвинов, догадываясь, что под сенью этого дома назревает любовная история и не представляя еще, что она коренным образом потопчет и его жизнь в том числе.

Янина ненароком заметила, что Николай направил насмешливый, но нисколько ни злой взгляд на танцующих. Насмешливый, скорее, от бушевавшей в нем энергии, чем от неприязни. Но скоро интонация его лица сменилась на нечто более глубокомысленное. Он подрыгивал ногой как-то резко и иронично, сдвигая брови от недоумения и хорошего расположения духа. Янина не могла удержаться от улыбки поощряюще-снисходительной, которой обычно одаривают детей.

Лениво – энергичные разливы вальса сотрясли уши Анны, темная музыка клочьями осыпалась на нее. Прокружившись с Дмитрием и прямо-таки физически испытывая на себе то, как он пожирал ее, она ощутила разбитость. Неприкаянно она протиснулась к стене и заняла там скромный стул. Одинокая, ранимая, нежная… Такой видел ее Николай, невольно не сводящий с нее взгляд до сих пор. Да. Такая девушка вполне могла вскружить голову его другу. Быть может, с ней он остепенится… Эта его блажь с похождениями скоро устаканится.

Никто не заметил, что Николай задумался об Анне, ибо Литвинов не входил в число натур, подлежащих быстрой разгадке и выражающих на лице всю палитру чувств, обуревающих их в данный момент. Не позволит он людям, ничего о нем на знающим… да даже знающим, совать свои поганые напудренные носы в его голову! Он был слишком осторожен, чтобы показать жаждущим всунуть в него когти своего сострадания, поощрения или снисходительного анализа, что эта молодая девица, девица никому неизвестная, взбудоражила его, пробудив в дебрях одинокой души совсем еще нежившего человека нечто похожее на прежние чувства к молодым особам. Отчего-то он распознал в ней родное лицо. Здесь ведь даже не в ее красоте дело. Бывают и красивее. В сущности, что он знал о ней? Что она заинтриговала его друга Дмитрия… Не могло же это преклонение взяться из неоткуда… Не рассказывай тот Николаю, что собой представляет Анна, он и не пытался бы рассмотреть ее ближе. Сейчас же его охватило любопытство и признание, что она хороша, хороша безмерно… К человеку, которым интересуются, посторонний невольно проявляет большее уважение, чем к тому, кто не обладает подобным ореолом.

После трапезы старики оставили детей радоваться ерунде и поддаваться новым веяния моды. Разумеется, со временем вся эта дурь выйдет из их прелестных головок… а пока пусть смеются, рыщут счастья. Пустая трата времени.

9

Дмитрий, имея целью своей вылазки именно то, что получил, нашел Анну возле лестницы, где она стояла с неведомо какой целью, и решил сделать вид, что вовсе не для беседы наедине последовал за кузиной, выскользнувшей из наполненной мыслями, чувствами и терпким запахом кофе комнаты.

– Неплохой вечер, вы не находите? – спросил он со светской отстраненностью, делая вид, что совершенно спокоен, когда как на самом деле едва не сглатывал при каждом слове, ибо в горле неимоверно пересохло.

– Чудесный, – подавшись вперед, подтвердила Анна, доверчиво улыбаясь и приподнимая кончики губ.

Внезапно его удивило, насколько размеренность граничит в ней со здоровым озорством, который она обуздывает, потому что все вокруг твердят, что это дурно.

Она в своем легоньком, что странно было для тогдашней моды, отошедшей от веяний Наполеона, светлом платьице с заколотыми наверх пушистыми прядями волос казалась такой беззащитной и себе, и другим, что отпугивала нерешительных, предпочитающих не связываться или, быть может, иметь дело с более реальными женщинами. Дмитрий же, поднаторевший на этом поприще, мог не опасаться. По обыкновению не ведая отказов и наказания, он был уверен в собственной силе над женщинами. Будто не чувствовал, какое волнение привносит в милые и бесцельные женские собрания, разрубая спокойствие наседок и будоража подавляемые, но никуда не девающиеся их инстинкты. Что ни делай, природа свое возьмет или станет родоначальницей патологий и истерик. А не возьмет, так он возьмет!

– Вы осведомлены, должно быть, о делах, которые мы имеем честь вести с вашим батюшкой?

– Вы? Дела с моим батюшкой? Помилуйте, я ни слухом, ни духом… – растерялась Анна.

Она понятия не имела, что говорить, когда речь заходила о неведомых ей вещах и всегда то ли робела, то ли испытывала недовольство собой.

– Ну так вот, – продолжал Дмитрий быстро, поскольку сердце его начало предательски колотиться в тот момент, – думаю, вам должно быть известно, что я теперь являюсь владельцем вашего поместьица.

Анна ахнула.

– Неужели прошел срок…