Кружевные закаты

– Подумать только, как выросли мои девочки! Бог не дал мне дочерей, и вас мне хочется любить, как родных…

Анна собиралась сказать что-то в ответ, но Ефросинья Петровна придерживалась иного мнения на озвучивания соображений в своем доме.

– Как отец? – неожиданно поменяла она предмет разговора, и в глазах ее заплясал недобрый бесенок порицания. Живя в среде господ, где притворство было основным оружием, она в совершенстве владела наукой лицемерия, но не трудилась прикрываться им в домашних беседах.

– Совсем плох… – замешалась Анна, решив, впрочем, не обманывать тетушку.

– Он вас по миру пустит, – непререкаемо отчеканила Ефросинья Петровна и приказала подавать чай.

«Когда же ты прекратишь трепаться!» – раздраженно думал Дмитрий, пока мать разливала ароматный чай по тоненьким чашечкам, изрисованным бабочками. По опыту он знал, что она в скором времени угомонится и избавит их от своего присутствия. Мать едва вспомнила бы о существовании племянниц до следующего прилива гостеприимства в виде вселенского бала. Дмитрий в предвкушении едва не опустился до ерзанья на стуле.

Игра в карты перенеслась из-за болезни Соломона Игнатьевича, неожиданно слегшего с ангиной именно в тот день, кода в город вернулась вдова, которую молва вовсю прочила за старика. Ефросинья Петровна за неимением лучшей компании собирала гербарий. Это ловко выходило у нее и оправдывало в какой-то мере практически полное безделие, владевшее этой высокородной барынькой. В перерывах между мелькающими раутами ей нечем было занять себя.

Коснулась она в настигшем разговоре, почти полностью переросшем в монолог, состояния своих дел, денежных и светских; бегло обругала тех, кто считал Дмитрия балбесом и бездельником; потревожилась за судьбу среднего своего мальчика, служившего нынче на Кавказе; покручинилась за младшего, недавно почившего после провала в ледяную прорубь в разгар зимы; потосковала о муже, нашедшем вечный покой много лет назад на дуэли, защищающей не ее честь; посоветовала Анне почитать Лермонтова: «Тот еще бунтарь, а каков поэт! Сказка»; плавно перешла на политику, но, рассудив, что собравшаяся публика еще слишком молода, чтобы что-то в ней смыслить, смягчилась и испытала прилив тепла к высоко поднятой груди, венчаемой первоклассным жемчугом. Обычно после чаепития ее размаривало, и эта стареющая женщина с невянущими претензиями уходила в свою часть дома, давая понять, что пчела-матка нуждается в заслуженном отдыхе.

Дмитрий не слушал привычные разглагольствования матери, щедро сдобренные бахвальством, спесью и обыкновенным отрицанием возможности, что прав кто-то кроме нее. Его не раздражала категоричность матери, но бесила ее мысль о себе как о законодательнице образа дум всех, кто оказывался в поле ее влияния. Он вовсю рассматривал Анну, пытаясь по мере возможности не выглядеть сладострастно. Воображение его занялось изучением ее шеи и декольте, не настолько, как у английских гувернанток, закрытого.

Не прерывая увлеченной беседы, Ефросинья Петровна решала, что следует придумать, чтобы уйти. Нехорошо так скоро выпроваживать девчонку, тем более она, по всей видимости, сама не желает уходить.

– Маман, – пришел ей на выручку дорогой сынок, – я хотел бы показать кузине свой старинный том Ломоносова.

– Конечно, ступайте, дети, – протянула обрадованная хозяйка, в тайне досадуя на то, что они будут веселиться, а ей, одиноко прикорнувшей на софе, остается только дремать. О соблюдении приличий и заботе о племяннице ее разум не заботился.

С улыбкой хищника, как показалось дворецкому, как облупленных знавшему семейство, Дмитрий провел Анну в библиотеку. Обернувшись к нему, закрывающему за ней дверь, кузина наткнулась на его сверкающие круглые глаза, будто бы выжидающие манны небесной.

– Какая прелесть, – предсказуемо восхитилась девушка, прощупывая кожаный корешок ветхой книги.

– Не меньшая прелесть, чем вы, дорогая! – воскликнул Дмитрий.

Кому-то это восклицание показалось бы излишне театральным, а Анна попросту напугалась, не оставив в глубине своего мозга место на несколько чувств разом.

– Кузен, – проронила она со смущенно – отрицающей улыбкой, клоня голову на бок. В тот миг, не разбираясь в своих чувствах, она ощущала лишь смущение.

– Полагаю, такому изысканному цветку не подобает распускаться в одиночестве, – продолжал он, словно пьянея от собственного красноречия, отрываясь от приличий. Как это было сладко! Нарушать, бунтовать, бить бьющую ключом жизнь, дарить ей то же!

К немому изумлению Анны он вплотную подошел к ней, и, улыбаясь, легонько взялся ладонями за ее талию и принялся трогать губами ее шею, спускаясь все ниже.

Анна была подавлена, уничтожена, растоптана. Резко к палитре этих переживания добавился непередаваемый страх. Сознание того, что она сама обрекла себя на это, пришло позднее и послужило поводом к горькому раскаянию и самобичеванию. Лишь когда его губы начали навязчиво стучаться в ее закрытую грудь, она вышла из ступора и начала вырываться.

– Кузен, да как вы можете! – что есть силы закричала Анна, когда Дмитрий попытался удержать ее за запястье.

Вскрик этот словно отрезвил его, он помрачнел и опустил глаза.

– Девочка моя, – начал он с придыханием, словно вернуться в себя было сложной задачей.

Сквозь исступление она все же обратила внимание, насколько он взволнован.

– Что… что мешает вам поддаться искушению? Разве я противен вам?

– Кузен, вы говорите вопиющие вещи! – вновь поддавшись захлестнувшему ее негодованию и нежеланию принимать действительность, разразилась Стасова. Пораженная до глубины души, она даже не находила сил не смотреть на него.

– Все, что вам говорит общество… – попытался сгладить Дмитрий, понимая, что поспешил, и удивляясь, как перепрыгнул через обязательные взгляды, случайные прикосновения, жесты, комплименты и душещипательные истории.

Но она, не желая слушать и проникаться разлагающими идеями отдельных безумцев, буйно замотала головой.

– Как вы можете так не уважать меня? – закричала она. – Если я из бедной семьи, это не значит…

– Еще как уважаю, вас, кузина… Но послушайте!

– Выпустите меня отсюда!

Не дожидаясь, пока она резко дернет на себя дверь, Дмитрий с уныло – сосредоточенным и даже яростным лицом отпер ее и выпустил пленницу на свободу.

«Кто бы мог подумать, – металось у него в голове, – эта малышка, в которой то и воли на грош… Так воспротивится!» Но, подумав, что нет девушки, в которой не жило бы тайное желание и которую невозможно было бы хоть частично опутать, если постараться, он приободрился и, глядя на Неву, улыбнулся. У женщин не в меру развито воображение, оборачивающееся порой против них. Раунд начат, господа. И он выйдет из игры победителем… с трофеем.

6

Это была одна их отвратительных стачек опустившегося люда, на которую порой заносило аристократов, жаждущих вкусить экзотики и тщательно маскирующихся для почетной цели приблизиться к народу. Дмитрий не был здесь частым гостем, но порой его узнавали. Сегодня он приплелся в дешевый кабак под полом, где пахло грязью и крысами, с конкретной целью. И быстро увидал эту цель, похлебывающую жалкое пойло, едва ли заслуживающее называться пивом, из кое-как обтесанной деревяшки.

Пока Дмитрий не увидел его здесь, он не мог поверить в то, что это правда, что Александр Стасов, отец обеих сестер, так опустился. Это было поразительно, ведь каким-никаким, захудалым, неуважаемым, но он был дворянином! Какая-то мрачная непреклонная гордость за свой класс и сожаление, что некогда блиставшие люди закатываются подобно этому, шевельнулась на миг в Мартынове.

Испитое лицо со следами кровоподтеков, то ли вызванных нездоровьем, то ли внешними причинами… Самое что ни на есть удручающее зрелище. Тощее тщедушное тело, устрашающий кашель. Полный разлад личности.

Зачем он здесь? Неужто в самом деле мог всерьез подумать, что этот жилистый преждевременно постаревший мужчина продаст ему дочь? Продаст… Как некрасиво прозвучали собственные мысли. Дмитрий брезгливо дернулся. А все же он приплелся сюда, и не без намерения… Ну, будет обвинять себя. Впервые имея дело с незамужней девицей, он решил не обрушивать на нее свою отработанную и столько раз срабатывающую стратегию, а схитрить. Инстинктивно Дмитрий чувствовал, что путь к постели Анны лежит через шаткое положение ее семьи. В особенности, разумеется, отца…

– Добрый день, – приветливо обратился он к мужчине, остановившийся взгляд которого медленно пополз в его сторону.

Серое сурово – мучащееся лицо на какой-то миг изобразило подобие мысли.

– Мартынов? – вымолвил, наконец, Стасов.

Заложенное во всех высокородных господах, даже оказавшихся в подобных условиях, чувство такта сделало свое дело – Александр Стасов предложил визитеру присесть и приготовился к разговору.

7

– Ваш братец подвернулся мне как раз вовремя, – сообщил он на следующее утро дочерям.

– О чем вы, папа? – внутренне съежилась Анна, памятуя, как они с Дмитрием расстались и до сих пор покрываясь холодным потом при воспоминании о том дне.

– Я уже собрался продавать наше именьице… Но тут он, как ниспосланный господом, нашел меня и разрешил мои тяжкие думы.

– Каким же образом? – сухо спросила Янина, в душе готовясь к худшему.

– Он позволил мне заложить ему имение даже без процентов.

Янина, как у позорного столба, в безысходности подняла глаза на отца.

– Каким же образом вы собираетесь отдавать долг?