Под водой, в небесах, на паркете. Том 1

Итак, летняя сессия была в разгаре. Ровно за трое суток до экзамена по гидродинамике наш класс получил вожделенные материалы из рук любимого профессора. Большинство курсантов начало их внимательное изучение, другие обложились учебниками и конспектами и продолжили готовиться к штурму хороших и отличных оценок, и только отдельные выдающиеся личности посчитали, что достаточно просто механически зазубрить эти несчастные три с половиной страницы текста, обильно сдобренные основными уравнениями гидродинамики, чтобы своевременно уехать в отпуск. Одним из них был приятный во всех отношениях курсант Александр С. Будучи прагматиком, Александр не собирался получать что-либо выше «государственной» оценки, ибо на диплом с отличием он явно не мог рассчитывать, а надрываться ради неизвестно чего считал ниже своего достоинства. К началу экзамена все три с половиной листа «прожиточного минимума» были им с грехом пополам осилены, и, учитывая тот факт, что Анатолий Николаевич практически никогда не ставил двоек, Александр мог смотреть в будущее с оптимизмом. Он допустил только одну, но роковую ошибку.

Когда начался экзамен и первые шестеро курсантов уже стояли у трех досок в классе, по-братски разделив их пополам и готовясь к ответам, Александр решил использовать свободные минуты для того, чтобы освежить свои знания по гидродинамике. Он еще раз прочитал заветный текст с начала и до конца. Результат превзошел его собственные ожидания. Вместо того, чтобы почувствовать еще большую уверенность в своих силах, Саша с ужасом обнаружил, что даже те немногие знания, которые еще каким-то чудом удерживались в его бедной голове, таинственным образом оттуда частично испарились, а частично перемешались, создав такой винегрет, что извлечь оттуда хоть что-нибудь стоящее было свыше его сил. Он запаниковал. Перечитал записи еще раз, что запутало его окончательно.

Наступила очередь Александра. На негнущихся ногах подошел к столу, на котором были разложены экзаменационные билеты. Он был настолько деморализован, что забыл даже представиться, и молча с ужасом смотрел то на билеты, то на Патрашева. Дед, который несмотря на всю свою рассеянность, помнил всех курсантов по именам, поощрительно улыбнулся:

– Саша, бери билет.

Саша взял. Буквы прыгали перед его глазами. В расширенных до предела зрачках не отражалось ровным счетом ничего. Дед понял его состояние:

– Бери другой билет.

Саша просиял, осторожно положил билет на стол и взял другой. Судя по его вмиг остекленевшим глазам и застывшей позе, второй билет он знал немногим лучше предыдущего. Отпуск явно откладывался.

– Анатолий Николаевич! – забеспокоился о сохранности своей надбавки за отличное подразделение командир нашей роты, капитан-лейтенант Ефим Михайлович Булавкин. – Давайте «заболеем» его.

В переводе на общедоступный русский язык эта просьба означала: запись курсанта С. в «Книгу больных», освобождение последнего от экзамена и возможность избежать появления крайне нежелательного «неуда» в экзаменационной ведомости 342 класса, что, в свою очередь, позволяло сохранить роту отличной, а ее командиру сохранить надбавку в 70 рублей к своей более чем скромной, зарплате. А самое главное – наш класс, наша рота, наш родной третий факультет сохраняли шансы победить в социалистическом соревновании с первым факультетом.

Курсант С. мог после «чудесного выздоровления» сдавать экзамен вплоть до второго пришествия, получать неограниченное количество двоек, это уже никого не волновало, ибо не шло в зачет. Как правило, в подобных случаях, поступали именно таким образом – технология была отработана – но Дед повел себя неадекватно:

– Фима (это относилось к Булавкину), не мешай! Саша, бери другой билет.

Глаза курсанта вновь приняли осмысленное выражение. Когда до него дошло, что еще не все потеряно, на его лице мелькнуло жалкое подобие улыбки, он судорожным движением бросил ненавистный билет на стол, схватил третий по счету билет и впился в него глазами.

Увы, чуда не произошло. Третий билет был знаком ему ничуть не более двух предыдущих, но, отлично понимая, что брать четвертый уже просто неприлично, Александр, тяжело вздохнув, пошел к доске. Прикрепив, как положено, билет кнопкой к последней и еще раз тяжело вздохнув, он вывел мелом аршинными буквами: «БИЛЕТ №19». На сем его творческий порыв иссяк. Когда, спустя минут 20, Дед в сопровождении изнывающего от дурных предчувствий комроты подошел к Александру, его доску кроме вышеуказанной надписи по-прежнему ничего не украшало.

– Анатолий Николаевич! – взмолился Булавкин – Умоляю! Давайте «заболеем» его.

– Фима! Не мешай! Саша, ты что, совсем ничего не знаешь?

– Анатолий Николаевич! Я учил…

– Нарисуй подводную лодку. Фима! Уйди отсюда! – прикрикнул Дед на пытающегося что-то сказать капитан-лейтенанта.

Саша изобразил на доске нечто напоминающее кривой огурец.

– Так, хорошо. Теперь расставь силы, действующие на лодку.

Знаний курсанта хватило только на указание массы лодки, силы плавучести, основного гидродинамического сопротивления и упора винтов. На сем и закончил.

Дед искренне расстроился. Саша тоже. Больше всех расстроился Булавкин: какой-то несчастный курсант нагло лишал его заслуженной и уже давно мысленно распределенной надбавки. Надо было спасать положение, и Ефим Михайлович сделал последнюю отчаянную попытку:

– Анатолий Николаевич! Замполит и начфак нас не поймут!

Пропустив крик души комроты мимо ушей, Патрашев обратился непосредственно к виновнику его переживаний:

– Саша! Дай мне честное слово, что никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах ты не будешь заниматься гидродинамикой!

Глаза Саши округлились, он молитвенно сложил руки на груди, казалось, еще чуть-чуть, и он разрыдается.

– Анатолий Николаевич! Даю честное слово! Клянусь Вам! Никогда! В жизни не буду заниматься гидродинамикой! Клянусь! Честное слово! – повторял Саша, еще не веря своему счастью, но интуитивно чувствуя, что ситуация изменяется в его пользу.

Он ел Деда глазами. В них явственно читалось: «Отец родной! Не сомневайся! Вот те крест! В гробу я видел эту гидродинамику! Гори она синим пламенем! В жизни не приближусь к ней и на пушечный выстрел! Не погуби, дай уехать в отпуск со всеми!»

– Иди, пятерка.

Челюсти отвалились у всех присутствующих на экзамене, без исключения. Только Анатолий Николаевич сохранял олимпийское спокойствие. Первым пришел в себя Александр. Не дожидаясь, пока начальство передумает, он тихо испарился из класса. Вторым опомнился Булавкин:

– Анатолий Николаевич, зачем же Вы так? Не стоит шутить над такими вещами!

– А я и не шучу. На, смотри, – Дед размашисто вывел в экзаменационной ведомости напротив фамилии С. «отлично». Наткнувшись на недоумевающий взгляд командира роты, пояснил:

– Саша для науки не опасен, а тебе и факультету нужна отличная рота. Мне не жалко.

Такое мог позволить себе только Великий Преподаватель.

Социалистическое соревнование в том году мы проиграли, и взяли на себя новые, повышенные социалистические обязательства.

На дворе стояло лето 1975 года. Маразм крепчал.

Один черт – офицеры!

В конце 1976 года РПК СН 667Б проекта под командованием контр-адмирала Виктора Павловича Фролова вошел в акваторию завода в городе Полярный. Нам предстояла постановка в крытый док для детального осмотра атомохода и восстановления резинового покрытия корпуса, потрепанного в предыдущих плаваниях. Ходили в моря мы много. Головной ракетоносец второго поколения обкатывал новые технические решения, узлы и агрегаты, оружие и механизмы. Шла напряженная боевая учеба: привыкание личного состава к новейшей технике, ее обкатка, освоение тактики применения супер оружия, доверенного нам государством, демонстрация присутствия в тех или иных районах мирового океана, словом, засиживаться в базе было некогда. По ходу дела всплывали и оперативно устранялись учеными, инженерами и технологами различные недоработки и огрехи, допущенные при спешном проектировании и строительстве этой, без преувеличения, чудо-субмарины. Одним из «больных» мест оказалось резиновое покрытие корпуса. Семисантиметровые резиновые плиты, посаженые на специально разработанный клей, легко отрывались пульсациями давления воды на корпусе при движении атомохода. Впоследствии эта детская болезнь поспешного конструирования была успешно преодолена, но в первые годы подводки возвращались из автономок как ободранные в брачных играх самцы карпа и других драчливых рыб. Чешуйки – резиновые плиты – оторванные, как правило, с одного конца, топорщились в разные стороны, хлопали по корпусу при движении, многие просто отсутствовали, оторвавшись и отметив путь атомохода этими своеобразными «вешками». Предпоследний выход в море не был исключением. Мы пришли в Полярный зализывать раны. Виктор Павлович ювелирно ввел РПК СН в док. Зазор между створками ворот и корпусом субмарины составлял всего несколько сантиметров. Когда винты подводного крейсера прошли ворота, все облегченно вздохнули. Началось медленное всплытие. Вода нехотя отступала, обнажая округлые борта подводного ракетоносца. Спустя несколько часов он предстал перед присутствующими во всем своем величии.

Более 130 метров в длину, около 12 метров в ширину, 18 метров от киля до крыши рубки! Полтора футбольных поля в длину и высота шестиэтажного дома особенно впечатляли стоящих на стапель-палубе людей, независимо от того, видят ли они эту махину впервые или уже неоднократно наблюдали подобное рукотворное чудо. Из всех отверстий, шпигатных решеток, приемных и отливных кингстонов стекала вода, оставляя большие лужи на стапель-палубе дока. Лужи расползались, сливались в большие озера, уходили через шпигаты за борт. Лодка возвышалась над нами, поражая воображение. Мы знали, что мощь каждой из наших ракет, выраженная в тротиловом эквиваленте, в полтора-два раза превышает суммарную мощь всех боеприпасов использованных во Второй мировой войне. Умножать эту цифру на количество шахт и приплюсовывать сюда мощность ядерных боеголовок торпед и ракето-торпед, покоящихся в торпедных аппаратах и хищно поблескивающих на стеллажах в торпедном отсеке, уже не хотелось. Человеческое сознание не в силах представить себе в полной мере, что способна натворить одна такая субмарина, конечно, при условии, что ей дадут возможность отстрелять весь свой боезапас, а не отправят на дно прежде… В момент стрельбы атомоход лежит на боевом курсе, двигаясь с ограниченной скоростью, на относительно небольшой глубине, чтобы набегающий поток воды не опрокинул выходящие из шахт ракеты. Это наиболее уязвимый момент, когда АПЛ может стать легкой добычей для противолодочных сил. Наверное, нас хорошо понимают летчики бомбардировочной авиации, вынужденные выдерживать боевой курс под огнем вражеских зениток, не имея возможности применить маневр уклонения до момента сброса своего смертоносного груза.

Так или иначе, громада ракетоносца заняла свое место в крытом доке. Мне пришлось обеспечить функционирование общекорабельных систем. К отливным кингстонам фановой системы присоединили специальные шланги, выведенные в цистерны баржи-грязнухи, ошвартованной рядом с доком. Значительно сложнее оказалось наладить вентиляцию АПЛ. Пришлось приподнять примерно на 0,8 метра ПВП – устройство подачи воздуха под водой – некий аналог шнорхеля, применяемого немцами еще в период Второй мировой войны на подводных лодках для забора воздуха с целью обеспечения работы дизелей при нахождении в перископном положении. На головку ПВП надели некий приемный колпак, снабженный гофрированным рукавом, выведенным наружу. Все, вентиляция АПЛ была обеспечена. Включили вентиляторы, и по лодке распространился чудесный морозный воздух. Температура в самом доке между тем поднималась все выше и выше, достигнув вскоре отметки в 45 градусов по Цельсию. Это было необходимое для клейки резинового покрытия условие. За бортом дока было – 16 градусов по Цельсию. Ошалевшие от жары люди периодически выскакивали на пирс, жадно хватая ртом морозный воздух. Выходили прямо в РБ, не обращая внимания на окружающую температуру. Странно, но никто из нас не то что воспаление легких, даже насморка не схватил. Единственно, что было отрадно, так это то, что мы твердо знали: никто нас после 18 часов на заводе задерживать не будет. 18 часов и все – море на замок до 8:00 следующего дня. Мы были свободны! Можно было пойти в гости к друзьям, навестить Дом офицеров, сходить в кинотеатр и, конечно же, в ресторан. Не просто в ресторан, а в Ресторан. Именно так, с большой буквы. Это было самое любимое место практически всех офицеров и мичманов, местных и командированных, ученых, конструкторов и представителей БГАН, местных холостяков и разведенных, одиноких женщин и девиц соответствующего поведения. Надо отдать должное, многие из них могли дать фору современным моделям из самых престижных мировых агентств. Для меня, молодого лейтенанта, все было внове, и я смотрел широко открытыми глазами на этот незнакомый, своеобразный, совершенно неповторимый мир. Хорошо помню свое первое посещение данного заведения, состоявшееся дней через пять после нашей постановки в док.

Мы пришли вдвоем с акустиком с нашей лодки, таким же лейтенантом, как и я, Андреем Смысловым. Было еще относительно рано. Музыка не оглушала, все выглядело весьма пристойно. За соседним столиком сидела молодая женщина. Сказать, что она была красива – ничего не сказать. Идеальная фигурка, точенные ножки, шпильки сантиметров в 12, короткое платье небесного цвета подчеркивало голубизну ее огромных глаз, расположившихся на утонченном, породистом лице. Пушистые каштановые волосы спадали ниже плеч. У нас захватило дух. Удивляло только то, что все, входящие в ресторан, проходят мимо, никто не пытается даже приблизиться к ней, хотя практически все оглядывались. Убедившись, что это чудо природы – не мираж в пустыне, сделали робкую попытку познакомиться. Подойдя к ее столику, мы с Андреем осведомились, можно ли присесть рядом с ней. Взмахнув длиннющими ресницами, она одарила нас сперва удивленным взглядом, затем грустно улыбнулась, окончательно очаровав нас ямочками на щеках и подбородке. Покачав головой, она, с нотками превосходства и гордости в голосе, сказала:

– Ребята, вы здесь новички, не теряйте зря время. Я – беспросветная!

Мы, разумеется, ничего не поняли, но страшно смутились, и, рассыпавшись в извинениях, ретировались на ранее занятые позиции. Поглощая закуски в ожидании вторых блюд, мы обсуждали ее слова, пытаясь разгадать тот глубинный смысл, который она вложила в последнюю фразу. Ничего путного на ум не приходило. Поскольку о лесбиянках в то время мы еще не слышали, а секса в нашей стране не было, я по простоте душевной предположил, что «беспросветная» она в том смысле, что бесперспективно с ней, как и со всякой порядочной девушкой, знакомиться в ресторане. Андрей, настроенный менее романтично, чем я, считал, что эта красавица, скорее всего, замужем, поэтому, будучи честной женщиной, сразу предупредила, что «подкатываться» к ней бессмысленно. Разрешил наш спор механик, капитан 2 ранга, инженер, присевший за наш столик. Мы обратились к нему как к третейскому судье. Бросив восхищенный взгляд на предмет нашего спора и проглотив слюну, он любезно просветил нас о положении дел на Северном флоте вообще и в данном гарнизоне – в частности. Оказалось, что все намного прозаичнее, чем мы могли себе представить. Жрицы любви, обслуживающие офицеров, делятся на три основные категории: – однопросветные, двухпросветные и беспросветные. Дальше все зависит от количества «просветов» на погонах жаждущих любви военнослужащих. Однопросветные обслуживали только младший офицерский состав и иногда мичманов. Двухпросветные – старший офицерский состав. Беспросветные, стоящие на верхней ступени этой своеобразной иерархической пирамиды, ублажали только адмиралов. Мы с Андреем переглянулись и покатились со смеху. Вспомнился Высоцкий:

– Понял я, что в милиции делала моя с первого взгляда любовь!

Недавно я с грустью вспомнил ту красавицу. Прошло более тридцати лет, я уже 13 лет соответствую ее «званию», но увы, больше мы не встречались…

Конечно, я шучу, но все же хотелось бы знать, как сложилась ее судьба. Чем она закончила – адмиральшей или спившейся бомжихой? Впрочем, я отвлекся.

…Ресторан потихоньку заполнялся людьми. Первыми появились наши коллеги – офицеры и мичмана с многоцелевой подводной лодки 671 проекта, носящей гордое имя: «50 лет СССР». Эта был именитый экипаж, гремевший, как и наш, не только по Северному флоту, но и в масштабах ВМФ СССР. Вскоре зал был заполнен, шум постепенно нарастал. Музыка заиграла громче, атмосфера сгущалась на глазах за счет сигаретного дыма и водочного перегара. Наблюдать все это со стороны было довольно забавно. Начались танцы. Народ веселился как умел. Напитки лились рекой. Фирменные коктейли носили любопытные названия: «Северное сияние», «Полярные зори», «Белый медведь», «Бурый медведь» и т. д. В переводе на нормальный русский язык это означало то или иное сочетание водки, шампанского, коньяка или спирта. Действовали эти пойла сногсшибательно – и в прямом, и в переносном смысле. Часам к 22 начались первые выяснения отношений между членами экипажа «50 лет СССР». Что они не поделили между собой – тайна, покрытая мраком, но уже кто-то кому-то предлагал «выйти поговорить», кто-то кого-то крыл на удивление короткими словами, поскольку выговорить более длинные, по всей вероятности, уже не мог… Старшие офицеры с АПЛ, присутствовавшие в ресторане, пытались навести порядок, на время это удавалось, потом выяснения отношений вспыхивали с новой силой. Кого-то выкинули из ресторана, кто-то уже мирно посапывал, уткнувшись лицом в тарелку с салатом, из-под ближайшего к нам стола торчали форменные ботинки. Судя по их неподвижности, хозяин находился в полной «отключке». «Беспросветная» красавица куда-то исчезла… Мне стало противно. Я предложил Андрею покинуть данное заведение, на что он с удовольствием согласился. Мы вышли на свежий воздух. Мороз несколько спал. Стояла замечательная погода. Пушистый снег покрывал буквально все. Снежинки, медленно кружась, оседали на наших погонах и шапках, ложились под ноги, скрипели при ходьбе, сверкали в свете редких фонарей. Людей было мало. Идти на лодку не хотелось, и мы медленно продвигались в сторону завода. Нас обогнали капитан-лейтенанты с нашего РПК СН, Котов и Рубцов. Оба были практически трезвые, в хорошем настроении, шутили и смеялись. Служба у них шла хорошо, оба были на отличном счету, отличники БП и ПП. Красивые, молодые, но уже опытные, перспективные офицеры. Кто мог знать, как изменится жизнь одного из них, буквально через несколько минут?!

…Мимо нас пробежали какие-то незнакомые офицеры и мичмана. Следом еще пара мичманов. Увлеченные разговором, мы с Андреем не обратили на них никакого внимания. Кто-то вдалеке отчаянно ругался матом. На фоне ослепительно белого снега впереди хорошо были видны черные силуэты флотских шинелей. Один человек упал, другой бросился бежать в сторону завода. Подбегали все новые и новые люди во флотской форме, началась общая свалка. Мы ускорили шаг, потом побежали. Представшая перед нами картина была безобразна: десятка два или три офицеров и мичманов из нашего экипажа и экипажа «50 лет СССР» отчаянно мутузили друг друга. Остаться в стороне было невозможно. Все происходящее потом запомнилось плохо. Досталось практически всем. От тяжелых последствий спасла оперативно прибывшая на место драки дежурная рота. Кто ее вызвал и каким образом, осталось за кадром, но вмешательство было своевременным. Люди дрались с остервенением, понятия не имея из-за чего возникла драка, кто прав, а кто виноват.

Было ясно одно – Наших бьют!

Одного этого было достаточно, чтобы пьяные, трезвые и не очень офицеры и мичмана лупили друг друга, причем зачастую и своих, и чужих. Когда прибыла дежурная рота, часть драчунов разбежалась, те, кто не успел или вовремя не сориентировался, оказались на гарнизонной гауптвахте. Разбитые носы, скулы, «фонари» в расчет не принимались. Серьезно (и, как оказалось, совершенно безвинно) пострадавшим оказался капитан-лейтенант с нашего РПК СН, Рубцов. Как показало дальнейшее расследование инцидента военной прокуратурой, драка началась с выяснения отношений между младшими офицерами и мичманами с АПЛ «50 лет СССР». Что они не поделили между собой, установить так и не удалось, поскольку никто из участников свалки так и не вспомнил причины, послужившей детонатором драки между лейтенантами и мичманами передового экипажа. Хронология событий была примерно следующей: первая перепалка и мордобой произошли в гальюне вышеупомянутого ресторана, после чего выяснение отношений продолжилось на улице. Кто-то из старших офицеров разогнал прилично выпивших моряков, однако пара мичманов затаила обиду на весь офицерский корпус в целом. В пьяных мозгах, по всей видимости и так не обремененных лишними извилинами, возник план страшной мести. Времена были простые, бейсбольные биты у нас еще не продавались, поэтому «народным мстителям» пришлось воспользоваться подручными средствами – штакетинами из ближайшего забора. Вооружившись подобным образом, они выскочили на плохо освещенную дорогу. В зыбком свете тусклого фонаря мичмана увидели двух человек в морской форме, мирно идущих в сторону заводской проходной.

– Смотри, офицеры! – крикнул один из них.