Под водой, в небесах, на паркете. Том 1

Я не успел переступить порог, как вздрогнул от удара кулака по столу. Стакан с карандашами и настольный календарь подпрыгнули.

– Товарищ лейтенант! Я отдам Вас под трибунал! – начпо явно не шутил, и мне стало не по себе.

– За что, товарищ капитан 1 ранга?

– За нарушение самого святого, что у нас есть – нашей новой конституции! Не успели на ней еще высохнуть чернила, а Вы ее уже нарушили! Конституция, которую с такой надеждой ждал весь советский народ!.. – начпо понесло – Я не посмотрю, что Вы с отличного экипажа, отличник БП и ПП! Отдам под трибунал, чтобы другим неповадно было!

– Товарищ капитан 1 ранга! Я не припомню, чтобы нарушил какой-либо закон, тем более – конституцию! – я окончательно успокоился, понимая, что все вышесказанное не имеет ко мне никакого отношения и налицо явное недоразумение.

– Хорошо! Вы знаете, что агитация за войну по новой конституции является уголовным преступлением?! – Виктор Иванович изменил тактику.

– Знаю, товарищ капитан 1 ранга, но еще раз повторяю: что-то не припомню, чтобы я агитировал за войну!

– Как же так? Вы только что во всеуслышание заявили, что если армия не воевала 10 лет – превращается в бюрократическую машину! Мы не воюем более 30 лет! Значит, мы уже совсем обюрократились? Так что, в угоду Вам надо срочно начинать боевые действия? Что Вы молчите? Нечего сказать? Будете утверждать, что Вы этого не говорили?! Отвечайте! Это Ваши слова?

– Разумеется, нет, товарищ капитан 1 ранга. Это слова Фридриха Энгельса!

Повисла напряженная тишина. Виктор Иванович медленно багровел. Мой замполит, напротив, стал белым как мел и начал зеленеть. Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.

– Выйдите в коридор и подождите! – начпо выразительно посмотрел на капитана 3 ранга.

Выйдя из кабинета и плотно прикрыв за собой дверь, я дал волю чувствам, рассмеявшись, правда, беззвучно. Настроение было просто великолепное. За дверью стояла полная тишина, шло совещание. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как она вновь приоткрылась. На лице каптри застыла маска утопленника, пролежавшего под водой по меньшей мере месяц.

– Заходите.

Голос был сдавленный, что с «чувством глубокого удовлетворения», как писали в те годы наши газеты, отметило мое сознание.

Мое повторное появление в кабинете начпо уже не сопровождалось звуковыми эффектами. Лицо и шея Виктора Ивановича немного посветлели, но все еще оставались пунцовыми.

– Энгельс, говоришь? Найдешь – твое счастье!

Кивок головы в сторону книжного шкафа. Проследив направление начальственного кивка, я уткнулся взглядом в полное собрание сочинений В. И. Ленина. Чуть ниже на полке стояли труды К. Маркса и Ф. Энгельса. Незадолго до описываемых событий я сдавал кандидатский минимум, в том числе и экзамен по марксистко-ленинской философии. Готовясь к последнему, мне пришлось перечитать и изучить много первоисточников, в том числе и «Антидюринг» Ф. Энгельса, поэтому поиск нужной цитаты не занял много времени, но я, каюсь, намеренно оттягивал момент своего триумфа, наблюдая за мрачными, напряженными лицами политработников. Наконец, я торжественно положил раскрытый на нужной странице том сочинений Ф. Энгельса перед Виктором Ивановичем. Дословно цитата звучала так: «Любая армия, проведя в мирных условиях 10 лет, превращается в бюрократический аппарат и утопает в бумагах». Прошло около 28 лет, возможно, я переставил пару слов местами, но суть от этого не пострадала, гарантирую.

Начпо медленно прочитал указанные ему строки. Поднял глаза и пристально посмотрел на меня. Я стоял по стойке «смирно», но лицо и глаза по всей вероятности выдавали мои чувства. Начпо снова углубился в нетленную литературу. Перечитал. Поднял голову и посмотрел, на этот раз – на замполита. Если бы можно было испепелять взглядом, на месте капитана 3 ранга явно не осталось бы ничего, кроме горстки пепла, впрочем, последний явно предпочел бы подобный исход, судя по обильному поту, выступившему у него на лбу и висках. Начпо перечитал абзац в третий раз. Резко оттолкнувшись от стола, встал. Было очевидно, что он нашел какой-то выход из сложившегося положения. Обойдя стол, Виктор Иванович обнял меня за плечо и повел к дверям.

– Тенгиз, молодец, что изучаешь первоисточники, но применяешь ты их неправильно. В данном, конкретном случае… – мы остановились около дверей, – работа была написана в то время, когда еще не было армии социалистического типа, так что к нам данное высказывание отношения не имеет. Тебе понятно?

Клянусь, я стал уважать начпо намного больше. Найти в течении одной минуты такой элегантный выход из столь щекотливой ситуации мог только незаурядный человек. Поняв, что гроза миновала, я попытался слабо возразить, скорее для проформы, чем из принципа:

– Виктор Иванович! – теперь можно было и по отчеству. – Но ведь Энгельс прямо пишет: любая армия!

– Эх молодость, молодость! Правильно, любая существующая на момент написания данной работы армия. Армии социалистического типа тогда не существовало. Понятно? Не расстраивайся, все ошибаются. Это ничего, ты еще молодой, научишься читать между строк. Беги на лодку, вам скоро отходить, – голос, лицо и вся фигура начпо просто излучали доброту.

Закрывая за собой дверь кабинета, я услышал рев раненого бизона. Конечно, я должен был бы поспешить на свой атомоход, но невольно притормозил. Подслушивать под дверью я никогда бы не стал, но здесь и не было такой необходимости: голос каперанга было прекрасно слышно и в конце коридора. Я никогда не использовал ненормативной лексики (и не собираюсь), но по долгу службы и в повседневной жизни постоянно слышал непарламентские выражения от людей разных рангов и социального положения – от матросов до адмиралов флота, и от дворника до… до самого «верха», одним словом, но столь изысканных выражений, произнесенных с таким чувством, – не доводилось ни до, ни после.

Дожидаться конца разноса я не стал, хотя, чего греха таить, очень хотелось.

По всей вероятности, механик и командир были в курсе происходящих событий, ибо крайне удивились, увидев меня, прибывшего на лодку без замполита, да еще и в прекрасном расположении духа, однако расспросов не последовало. Замполит проскользнул на борт перед самым отходом лодки. Вид у него был далеко не бравый. Последующие месяцы он явно старался меня избегать. Насколько я понял, его тоже никто никогда и ни о чем не расспрашивал, сам же он, разумеется, не распространялся о том фиаско, которое потерпел в этой схватке.

Тем не менее история стала достоянием гласности. О ней знали многие, но все делали вид, что ничего не произошло. Я тоже помалкивал – таковы были правила игры. Только спустя много лет, уже в другом государстве, я рассказал о том, как меня пытались сделать «стрелочником», близким друзьям, по просьбе которых и передаю сейчас эту историю на суд общественности, не будучи, впрочем, уверенным, что она хоть кого-либо сейчас заинтересует.

Когда скорость «стука» превышает скорость звука

– Петька, что ты пишешь?

– Оперу, Василий Иванович.

– И про меня?

– И про Вас, и про Анку, и про Фурманова.

– А про себя пишешь?

– Нет, опер сказал только про вас написать.

Не так давно, вылетая из Санкт-Петербурга в Москву, мне, как и сотне прочих пассажиров, пришлось пройти «проверку» в аэропорту на наличие запрещенных к провозу предметов. Был холодный декабрьский день, грязная снежная каша на улице, а нас заставили снять не только верхнюю одежду, но и обувь. Толпа будущих пассажиров зябко ежилась от холода, стоя в носках на грязной ковровой дорожке в здании аэропорта, пока наши пальто, дубленки и грязная обувь подвергались рентгеноскопии. Какой-то замминистра внутренних дел под новый, 2006 год, с гордостью заявил с телевизионных экранов на всю страну, что в аэропортах выстроено 5 (пять!) заслонов на пути террористов и что «они не пройдут!». Глядя на процедуру досмотра мне было и смешно, и грустно одновременно. Такая, с позволения сказать, «проверка» способна выявить только террориста с весьма ограниченными умственными способностями, если не сказать открытым текстом – полного кретина, хотя даже такой субъект задумается, прежде чем попытается пронести в салон самолета пистолет или автомат. Что же касается холодного, химического, бактериологического и радиологического оружия и взрывчатки, то тут возможны нюансы. Еще в конце 30-х годов, когда впервые стали применяться для обеспечения безопасности ВИП-персон металлодетекторы, нацистские диверсионные подразделения стали снабжать кинжалами из закаленного стекла, блестяще справляющимися со своими «прямыми обязанностями». Оружие «гримировалось» под вполне безобидные предметы, от тростей и зонтов до гребней в высоких женских прическах. С тех пор прошло 70 лет. Технические возможности рыцарей «плаща и кинжала» расширились до невероятных пределов. Террористы-профессионалы экипированы не намного хуже штатных шпионов. Взрывчатка, яды, радиоактивные вещества легко камуфлируются под вполне безобидные предметы, и обнаружить их путем просвечивания грязной обуви вряд ли удастся. Ну да бог с ними, службами обеспечения безопасности авиаперевозок, пусть развлекаются. Наблюдая за их работой, я прикинул с десяток безотказных вариантов проноса на борт предметов, способных сильно осложнить жизнь не только пассажирам и экипажу, но и весьма высокопоставленным начальникам. Из понятных соображений я делиться вслух своими мыслями не собираюсь, но объективности ради скажу, что в зарубежных аэропортах, где мне довелось побывать и проходить проверку при посадке в авиалайнеры, дела обстоят аналогичным образом. Конфисковываются маникюрные ножницы, пилки для ногтей, но никто не интересуется содержимым термосов, ноутбуков и т. д. ИБД – имитация бурной деятельности, и все. Честно говоря, если технически грамотный, психически уравновешенный человек задастся целью пронести на борт запрещенный предмет, он этого добьется, и никакая служба безопасности ему помешать в этом будет не в состоянии. Вы можете спросить, а как же таможня выявляет уйму ценностей, валюты, антиквариата и т. д. при таком пассажиропотоке? Задам встречный вопрос – а как же вывозится из страны такое количество денег и раритетов? Если исключить дилетантов и недоразвитых умственно контрабандистов и террористов, то в основном их поимка – это заслуга спецслужб, которые, имея оперативную информацию о готовящемся преступлении, делятся ею с заинтересованными коллегами. Нет предварительной информации? Поимка преступника дело случая или ошибки самого возмутителя спокойствия.

Феноменальные успехи КГБ СССР в первую очередь определялись не столько блестящей работой его сотрудников, сколько всеобщим «проявлением бдительности» простым населением. Как говорил мой дядя: «Что же ты хочешь, это страна Павликов Морозовых». Я воспитывался в семье, где слово «честь» было превыше всего. Особенно это касалось офицерской чести. Многие из моих предков были офицерами царской армии, и те из них, кто дожил до 1930-х, были репрессированы и расстреляны как «враги народа», но дух их в семье остался. Краеугольным камнем офицерской чести в их времена было полное неприятие наушничества, доносительства и прочего проявления «бдительности» и выслуживания перед начальством. С победой революции 1917 года, или, точнее, с государственным переворотом 1917 года и упразднением царской армии, когда был уничтожен или изгнан за пределы родины офицерский корпус, состоящий в основном из дворян, и формированием рабоче-крестьянской Красной армии, понятие чести вообще и офицерской в частности было, мягко говоря, несколько деформировано. Впервые я столкнулся со «стукачами» в Высшем военно-морском инженерном ордена Ленина училище им. Ф. Э. Дзержинского. Блестящий профессорско-преподавательский состав, лучшие традиции русского флота и… сплошное «закладывание». Начальство знало абсолютно все. Любое слово, даже брошенное невзначай, в сердцах, казалось бы, в совершенно пустом помещении, становилось известно «кому надо». Обжегшись несколько раз подобным образом, я научился скрывать свои мысли, благо их пока еще не научились читать, и зарекся общаться с товарищами на «скользкие» темы. Отдельных стукачей мы знали, но часто начальству становились известны подробности происшествий, вроде бы не имевших свидетелей. Я замкнулся окончательно. Нет, внешне я оставался вполне коммуникабельным молодым человеком, но контролировал, точнее – старался контролировать каждое свое слово. Как сказал Наполеон, «если моя шляпа узнает мои мысли – я ее сожгу». Такую двойную жизнь вели очень многие. Не подумайте дурного – я не хочу сказать (как сейчас принято повсеместно), что все поголовно были диссидентами, нет. Напротив, все мы были и остаемся по сей день патриотами своей Родины, но быть истинным патриотом и кричать «одобрямс» – это далеко не одно и то же. Просто сокрытие своих мыслей во все времена было главнейшим условием выживания мыслящего человека на просторах нашей необъятной России. Когда я с грустью поделился своими наблюдениями с дядей, он, обладая тонким чувством юмора и сам неоднократно страдавший от излишней «бдительности» своего окружения, спросил: «А что же ты хотел? Училище, оно, конечно, военно-морское, но имени кого? Чекиста Дзержинского. Все понятно?» Мне было все понятно… Увы, дело было не в названии, а в системе.

Окончив училище, я попал служить на Северный флот. 41-я дивизия ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (РПК СН) располагалась в поселке Островная, о которой один матрос красочно писал домой (данные 100%-ной перлюстрации, которыми потрясал наш замполит): «Мама, куда я попал?! Здесь нет земли – здесь одни скалы. Здесь нет воды – здесь одно море. Здесь нет людей – здесь одни офицеры…» Стоит ли говорить, какого расцвета достигло «стукачество» в нашей передовой военно-морской базе? Говорить вслух можно было только об успехах советской власти, мощи нашей славной армии и военно-морского флота, о женщинах и любви советского народа к коммунистической партии. На каждый выход в море с нами отправлялся представитель особого отдела при КГБ СССР, очевидно, чтобы ловить шпионов под водой среди экипажа субмарины. Государство было построено на принципе презумпции виновности: под подозрением все, пока они не доказали обратного. За «особистами» тоже присматривали соответствующие товарищи из их «альма матер».