Рыжая Кошка. Роман

– Говорите, дада.

– Вам нужно переехать сюда: тебе, Рахиле и внукам.

– Они не поедут! – ответил я, с сомнением качая головой.

– Если захочет, чтобы семья сохранилась, поедет, – возразил отец, ссылаясь на непреложную, как ему кажется, истину: жена во всём должна слушаться мужа – куда иголка, туда и нитка.

Отец смолк, а я невольно подумал:

– Эх, дада-дада, ты совсем не знаешь этих людей: они живут не по законам людей, а по собственным законам.

– Приедешь домой, скажешь, что ты, как единственный сын, должен жить с родителями, оберегать их старость… Этот закон они нарушить не посмеют.

– Хорошо, дада, – согласился я, делая вид, что эти праведные слова, действительно, непреложный закон и для людей, живущих со мной рядом.

Отец откинулся на подушки и произнёс уже совсем миролюбиво:

– Я устал. Иди, углим, мать попотчует тебя чем-нибудь вкусным: готовит она у нас хорошо.

Отец закрывал глаза, давая понять, что разговор закончен, а я тихо поднялся со стула и вышел из комнаты, думая:

– Да, сдал отец. Сдал…

За последние полгода у него уже дважды был гипертонический криз. Врач советовал не нервничать, вести спокойную, размеренную жизнь, но где там: это не в отцовских правилах. После первого криза, когда отец впервые услышал этот совет, он сказал врачу:

– Лучше сразу умереть, чем жить так, как вы советуете, доктор!

Ночь я провёл в родительском доме. Мама хлопотала вокруг меня, стараясь всячески угодить любимому сыночку: подкладывала мне вкусненькое, расспрашивала о детях, о жене, работе. Жаловалась на отца, на то, что он совершенно не слушает советов врача, делает всё по своему.

На своё здоровье мама не жаловалась никогда – не приучена. Лишь однажды мельком сказала, что стала хуже видеть, а так хочется навязать внукам тёплых носочек и варежек. Я смотрел на маму, на её, не знающие отдыха руки, на сеть морщинок, покрывающих лицо и острая жалость и любовь, тисками сжали сердце.

Мысли роем кружились в моей голове: мысли тяжёлые, безрадостные. Я думал о том, что родители всю жизнь проработали, чтобы поднять на ноги нас, четверых своих детей, дать нам образование, вывести в люди, а на старости лет, когда им самим нужна помощь и поддержка, остались одни.

Наргиза и Мухаббат живут со своими мужьями и детьми в Москве и лишь изредка, на короткое время, появляются в родном доме. Они считают себя почти коренными москвичками: сначала учились в институтах, потом вышли замуж, родили детей – троих на две семьи. Говорят, что больше в их кругу не принято.

Отец всегда высказывал своё недовольство, когда разговор заходил об этом, не оправдывая их выбор. Он уверен, что детей в семье должно быть много, как, например у Фирузы.

Младшая из сестёр, Фируза живёт здесь, в Ташкенте, но у неё большая семья: муж, шестеро детей, да ещё и престарелые родители мужа, которые живут с ними, как с младшим их сыном. Поэтому, Фируза тоже нечасто, как хотелось бы, бывает у родителей.

Наши родители не обижаются на это, не жалуются, потому что всё понимают. Отец говорит:

– У детей своя жизнь, свои проблемы. У них будущее, у нас – прошлое.

Но во взгляде его иногда проскальзывала даже не обида, а какое-то затаённое движение души: не то удивление, что мы живём совсем иначе, чем жили они, не то жгучее желание понять нас и не осудить несправедливо.

– Наши родители лучше нас, – думал я. – В них нет ничего мелочного, суетливого, расчётливого. Моя мама ни разу в жизни не устроила отцу сцену, чтобы он купил ей какой-нибудь дорогой наряд, какую-нибудь золотую безделушку. Отец никогда не помышлял о том, чтобы урвать что-то для себя, чтобы нечестным путём обогатиться за счёт другого…

А что имеют они, проработав столько лет на благо своей любимой Родины? Маленький домик на окраине Ташкента, небольшой участок возле дома, на котором растёт несколько фруктовых деревьев, да три куста винограда…

Хотя я, пожалуй, не прав! Они богаче всех моих Ферганских родственников вместе взятых: они любят нас, своих детей, любят людей, любят и уважают друг-друга. На первый взгляд это, возможно, не так и заметно. Если судить по сегодняшней встрече, когда дада так сурово попросил маму оставить нас наедине, можно сделать неверный вывод.

Несмотря на кажущуюся строгость и холодность отца – он любит маму. Мы, дети, особенно остро чувствовали это, когда мама на какое-то время отлучалась из дома. Отец не находил себе места, словно искал её повсюду, заглядывая во все потаённые уголки. Но по возвращении мамы, к нему вновь возвращалась уверенность, снисходительность и строгость в обращении.

Отец никогда не повышал голоса на маму, но его слова для неё были всегда решающими. Она говорила нам:

– Отца нужно слушать – он всегда прав.

И это мамино убеждение стало в нашем доме непреложным законом: папино слово всегда было решающим, даже тогда, когда оно было ошибочным. Но это я уже стал понимать позже, когда подрос и учился в восьмом классе.

Старшая из сестёр, Наргиза, училась тогда на последнем курсе Московского финансового института. Училась хорошо: сёстры у меня умницы. Отец всегда гордился ей, рассказывая другу-соседу о том, какая умница и красавица его старшая дочь. Но перед Новым годом от Наргизы пришло письмо, в котором она писала, что очень любит однокурсника Андрея Дёмина и просит отца и мать разрешить её выйти за него замуж.

Дома начался переполох: мама плакала, отец почернел с досады. Сказал, как отрезал:

– Не ожидал я от старшей дочери такого «подарка»! И запретил нам говорить на эту тему.

Мама несколько раз пыталась вызвать отца на разговор, чтобы склонить его к более мягкому решению, но он был непреклонен. Помню, какое это было для всех нас нелёгкое время, словно над всеми нами навис топор, угрожая каждую минуту сорваться вниз. Но на зимних каникулах приехали Наргиза и Андрей, и обстановка мало-помалу разрядилась. Андрей сумел так расположить к себе отца, что его сердце смягчилось, и он дал согласие на свадьбу.

Свадьба была в Москве. Отец и мама летали туда самолётом. Сколько потом было восхищённых рассказов, сколько впечатлений. Помню тогда отец сказа нам:

– Я был неправ: Андрей хорошая пара для нашей дочери.

Впервые за свои пятнадцать лет я слышал признание отца в своей неправоте, и это не унизило его в моих глазах, а, напротив, я стал уважать его и любить ещё больше. Отец в моих глазах поднялся на более высокую ступень, потому что, человек, способный понять свою ошибку и признать это – сильный человек.

Я бы, наверное, ещё долго предавался воспоминаниям о своих родителях, о нашей семье. Если бы меня не сморил сон. Во сне я видел молодого, улыбающегося отца, маму в ярком атласном платье. Они шли по улице, украшенной кумачом. И держали меня, несмышлёного мальчишку за руки. Я радостно смеялся и, поджимая ножки, повисал у них на руках, летя по воздуху, как птица. Был праздник. Май. И мы были счастливы, веселы. Мы были вместе…

Глава 7. «Будущее ждёт!»

(Рассказ Сабира Усманова №2 – продолжение)

Утром проснулся от знакомого позвякивания посуды, от соблазнительных запахов, доносящихся из кухни, от солнечного луча, падающего на мою подушку.

Мама хлопотала у газовой плиты, Отец тоже поднялся, несмотря на болезнь и сидел в саду под виноградником, шатром раскинувшимся с южной стены дома. Я не стал нежится в постели, как в детстве. Быстро соскочил, заправил кровать и направился к водопроводному крану во дворе, на ходу успевая поздороваться с мамой и прокричать свой привет отцу.

Предстояло много дел: подправить и подкрасить крыло машины, съездить с Наташей в Политех, поговорить насчёт аспирантуры, чтобы иметь ещё один повод для оправдания перед Ферганскими родственниками, поговорить с Каримом, кое-что закупить для дома, ведь в воскресение некоторые магазины не работают.

Позавтракав на скорую руку, попросил маму, когда позвонит Рахиля, сказать ей, что уехал в институт, но о помятом крыле не говорить ни слова. Когда выехал из дома, было четверть девятого.

Мой путь лежал до ближайшей станции техобслуживания. Там промариновали почти два часа и обслужили лишь тогда, когда получили кругленькую сумму. Мелочи нашего ненавязчивого сервиса способны испортить настроение любому – это их суть и привилегия. В результате: два часа потерянного времени, а работы на двадцать минут.

Я торопился к Кариму, опасаясь не застать Наташу дома. И чем ближе подъезжал к заветному дому, тем сильнее билось сердце, тем труднее было сдерживать волнение. Не доехав до места метров пятьдесят, остановил машину, стараясь взять себя в руки, чтобы не явится в дом друга в таком «разобранном» состоянии.

Наташа была дома, но уже одета, словно собиралась уходить. Русалочьи глаза сверкнули секундной радостью и тут же потухли. Я рассказал о своём посещении её матери, упустив некоторые подробности. Передал девушке сумку и письмо.

Письмо Наташа прочла быстро, невнимательно и отбросила на постель. Я удивлённо поднял правую бровь, вопросительно глядя девушке в глаза. Зелёный пламень её взгляда, обдал холодком. У меня даже, кажется, ладони вспотели, что бывает только в минуты сильного волнения.

– Одевайся и возьми документы, – попросил Наташу. – Мы едем устраиваться на работу… Я подожду тебя в машине.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять девушка вышла из дома с небольшой сумочкой в руках. На ней было подходящее платье: оно не длинно и не коротко, не легкомысленно, а в самый раз для того, чтобы предстать перед «институтскими сухарями» в лице деканов и замдеканов. И мне её вид понравился..