Рыжая Кошка. Роман

– Но она же женщина! – напомнила мужу Халима-апа.

– Ты тоже женщина! – начал сердиться хозяин дома. – Но ты работала всю жизнь в школе и не считала это зазорным!

Чтобы успокоить расстроенного дядюшку Усмана, я сказала:

– Я хочу работать, Усман-ака, но мне некому помочь. Брат помогать мне в этом не хочет, потому что ему в доме нужна хозяйка, которая бы всё делала. Я хотела поговорить с Наташей и попросить её помочь мне, но её нет…

– Нет, дочка, – рассудительно сказал Усман-ака, – Наташа тебе в этом вряд ли поможет, потому что сама в Ташкенте не знает никого.. Ей самой наш сын помогал.

И, немного помолчав, продолжил:

– Я сам тебе, пожалуй, смогу помочь.

– Это каким же образом? – поинтересовалась тётушка Халима.

– Я поговорю с Зуфаром Каюмовым, директором нашей школы и попрошу взять Дильбар для начала на полставки преподавателем узбекского языка и литературы… Она всегда неплохо знала и язык и узбекскую литературу. Помнишь, кампыр, как Диля Омара Хайяма читала? Ты же сама литературу и русский преподавала, и всегда была в восторге от успехов нашей девочки.

– Ты прав, отец, – согласилась тётя Халима, – из Дили может получиться хороший преподаватель.

Я знаю, что Усман-ака не любит долго уговаривать, и не любит тех, кто трусит, поэтому сразу согласилась на его предложение, хотя по правде очень боялась. Дядя Усман отечески похлопал меня по плечу и спросил, обращаясь к жене:

– Кампыр, Дильбархон тебе никого сейчас не напоминает?

– А что? – улыбчиво щурит глаза Халима-апа! – Она тебе сейчас кого-то напомнила? Уж не меня ли в молодости?

Дядюшка Усманзасмеялся от души такой шутке и ответил:

– Марьям она мне сейчас напомнила – свою мать!

– И то правда! – шутливо всплеснула руками тётушка Халима, простодушно улыбаясь.

Улыбнулась и я, вспоминая знакомую с детства манеру разговора родителей Сабира: с шутками, поговорками, подначиванием, и смехом. Улыбнулась, совершенно забыв с каким нелёгким сердцем шла сюда, сколько мыслей, неразрешимых проблем, тяжёлым грузом, несла за спиной. Улыбнулась, где-то глубоко в сердце, осознавая, что всё у меня теперь будет хорошо.

Посидев ещё немного с дорогими сердцу соседями и друзьями, и, пообещав, что буду чаще навещать их, я начинала прощаться. Домой меня отпустили, нагрузив всяческими гостинцами: крупными гроздьями винограда «Дамский пальчик», выращенными в саду Усмановых, сливой, чуть ли не в кулак младенца, яркими яблоками, вкусными фирменными печёностями тётушки Халимы.

Уже у ворот, провожая меня, Усман-ака предупредил, что не откладывая надолго, поговорит с директором школы, и о результатах сообщит мне по телефону.

– Хуп майли, ака (хорошо, дядя), – ответила я, прикладывая руку к сердцу.

Шагая к остановке автобуса, думала с лёгкой грустью:

– Как хорошо, когда есть папа и мама… Как я рада за Сабира Усмановича: у него такие замечательные родители.

Домой совсем не хотелось, и я решила пройтись по магазинам, вспомнив о том, как давно ничего себе не покупала. Если устраиваться в школу, то нужно подобрать подходящую одежду. Не могу же я ходить на работу в том, в чём хожу дома, или на базар. Учитель должен выглядеть хорошо, чтобы не быть смешным, или неопрятным.

Сейчас, когда я сижу дома, дорогие вещи не нужны, ведь кроме брата меня никто не видит: достаточно простого платья или домашнего халата. Но на работу в домашнем халате не пойдёшь, даже в таком красивом, что мне подарил Карим-ака на день рождения. Для школы нужна серьёзная, строгая одежда.

Доехав до ЦУМа, растерянно бродила среди вешалок с женской одеждой, Глаза разбегались от пестроты красок и разнообразия фасонов, и это привело меня в замешательство: я не знала, что выбрать.

– Вот где бы мне не помешала помощь Наташи, – подумала я, прикладывая к себе очередной костюм. – Она в европейской моде разбирается хорошо, а я не разбираюсь совсем.

Промучившись так около часа, с подсказки молоденькой русской продавщицы я всё же, наконец, выбрала один костюм. После примерки поняла: это именно то, что нужно.

Домой возвращалась в хорошем настроении, стараясь не думать о последствиях своего шага. Если Карим-ака узнает о том, что я решаю так круто изменить свою жизнь, не посоветовавшись ним, он не погладит меня по голове.

– Это будет потом! – отмахнулась от нехорошей мысли, как от назойливой мухи. – А сейчас я ему просто ничего не скажу. Промолчу. Нет-нет, это не обман: промолчать – не значит обмануть. Это Карим-ака меня постоянно обманывает: обещает не пить больше – и пьёт, обещает раньше возвращаться с работы – и каждый раз приходит поздно, обещает привести в дом хозяйку – и до сих пор не женат.

Готовя ужин для брата, я вспомнила слова дяди Усмана:

– Дильбар, ничего, что у тебя не педагогическое образование: сейчас почти никто не работает по специальности. Главное, что ты хорошо знаешь и язык, и литературу… Не волнуйся, дочка, я думаю, что тебя возьмут на работу. Так что готовься…

Очень захотелось ещё раз примерить сегодняшнюю покупку, внимательно посмотреть на то, как я буду выглядеть, и я не смогла отказаться от искушения. Доставая костюм я вдруг вспомнила разговор, когда Карим-ака так нехорошо заставил меня снять вечернее платье Наташи, что мы примеряли. Когда брат сказал, что я в нём похожа на женщину лёгкого поведения (джаляп), Наташа пыталась доказать ему, что он ошибается, говорила, что в человеке всё должно быть прекрасно: и одежда, и душа, и мысли.

Карим-ака остановил её жестом и спросил:

– Кто это сказал?

– Чехов. – ответила девушка. – Антон Павлович Чехов.

Брат тоном строгого учителя начал говорить такие вещи, которые очень удивили Наташу, и это было видно по её лицу:

– Чехов не узбекский писатель, и он не знает наших обычаев, нашей жизни, поэтому не может учить узбекскую женщину, что ей одевать и как ей жить!

Я не выдержала и вступилась за Наташу:

– Зачем вы так, Карим-ака? Почему вы говорите так, чтобы о вас думали плохо? Вы говорите так нарочно? Зачем?

– Затем, чтобы ты, сестрёнка, поняла, что всё это не твоё, не для тебя! – повысил голос Карим-ака. – Твоё дело дом, домашнее хозяйство, домашняя работа!

– Зачем же вы тогда меня учили?!

– Чтобы ты была образованной, культурной.

– Для чего? – спросила я. – Чтобы готовить, стирать и убирать не нужно заканчивать институт – это умеет каждая девушка.

Мои слова рассердили брата:

– Ты это брось Дильбархон! Наслушалась глупых разговоров чужих людей и повторяешь, как попугай! Главный в семье я, и ты должна слушать только меня!

Эти слова меня тогда очень обидели. Брат дал понять, что я полностью завишу от него, и не имею права ни на свои мысли, ни на свои желания, ни на свои поступки. Словно принадлежу ему, как что-то неживое: как вещь, как мебель. Он вдруг стал таким же, как мой бывший муж Батыр.

После этого я перестала говорить брату то, что думаю, почти перестала разговаривать с ним, а он этого даже не заметил. У меня возникло непреодолимое желание изменить свою жизнь, чтобы никто не мог командовать мной, унижать, относится ко мне, как к вещи, упрекать, что нахожусь на иждивении. Я решила идти работать, чтобы стать самостоятельной и ни от кого не зависеть.

Я понимаю, что это не понравится брату, думаю, что он снова станет ругаться, но жить так больше, как жила до этого, я не буду.,, Не станет же он в самом деле силой удерживать меня? Сейчас совсем другие времена – Карим этого не может не понимать.

Ему просто так удобно: он работает – я сижу дома, выполняю все его прихоти. Как он говорит иногда: – «Ты, сестрёнка мой крепкий тыл, потому я спокоен»

И неожиданно в мою голову закралась мысль, которая и удивила и озадачила: может потому Карим-ака и не хочет искать себе жену, что есть кому о нём заботиться?… Нужно будет задать ему этот вопрос.