Спутники Марены

А вообще же после войны разбойничков на дорогах поубавилось. Прежде-то многие лихие молодцы в лес шли не от алчности и природной кровожадности, а с отчаяния или от ненависти к Братству. Когда поднялся на острове мятеж, в войну перешедший, придорожные тати быстро сообразили, что к чему, и немало их примкнуло к отрядам, гвоздящим балахонников. Когда бои кончились, многие бывшие разбойники, прижившиеся в дружинах, подыскавшие себе в лесных схронах жен и невест (в чащу-то целыми печищами уходили!), а то и вовсе подавшиеся в Божьи Псы, прежнее ремесло оставили. А тут еще новый император Дитрих да свои окаяновские князь Вадим и Торфинн эрл, принявший меч погибшей Исы, объявили воевавшим против Братства прежних грехов прощение…

Обо всем этом степенные купцы рассказывали на привалах Вольге и прочему обозному молодняку. Смолен улыбался так, будто и без баек старших многое знал и помнил, но куда ему, в мятеж совсем маленьким должен был быть. То ли дело рыцарь, молодой, но бывалый. Лотарь охотно делился сказами о битвах, в которых ему довелось участвовать, и о странствиях по Ринку после войны. На седые волосы Вольги поглядывали с интересом, но ни о чем не спрашивали. Не принято. Война время жестокое, мало по чьим родичам Желя и Карна, плакальщицы вековечные, не голосили, негоже чужие раны тревожить.

Али все больше молчал, слушал, запоминал, думал.

О отец мой, хитроумный Джаффар-ад-Дин! Если бы твоему сыну досталась хотя бы малая толика твоего ума! Я в отчаянии, ибо я не могу понять… Я видел северных варваров на невольничьих рынках, когда облик их еще не был облагорожен жизнью в наших городах. Злобные или безвольные, они напоминали грязных презренных псов, снующих по базарам. Но здесь… О мудрый отец мой, здесь они почти как люди! Речи их разумны, житье мудро. Ты предупреждал меня, чтобы я был осторожен, говорил, что наш народ здесь ненавидят и запросто могут убить на улице мирного торговца. Но люди, с которыми я сейчас иду… Сначала на меня смотрели настороженно, но без ненависти – нет! – совсем без ненависти. Меня приглашают к костру, со мной делят пищу, мне отводят место для ночлега не хуже, чем прочим, со мной ведут дружелюбные беседы. Можно ли думать, что все миролюбивые люди острова собрались в один обоз?

А мои спутники? По всему выходит, что Вольга взял меня в плен. Почему же он обращается со мной не как господин с рабом, а как равный с равным, будто мы добрые попутчики в мирном караване?

Вчера я решился спросить Вольгу об этом. Он ответил просто:

– А за что тебя ненавидеть, если ты зла никому не делаешь?

– Но я слышал, что на севере бареков часто убивают, приносят в жертву…

– Наши светлые боги человеческой крови не любят. А нордры многие и герумы Распятому верят, тот вовсе «Не убий!» велит. В бою врага одолеть честь, а безоружного да невиновного… Не по Правде это. А кого казнили – так те лиходеи наших людей похищали, чтобы рабами их сделать. Такому прощения нет.

Я отошел, смущенный. Мне кажется, Вольге отведено гораздо больше мудрости, чем полагалось бы ему по возрасту, для его серых глаз нет недоступного ни в видимом, ни в тайном мире, и скоро он узнает, зачем ты, о отец мой, прислал меня на северный остров.

Но его я не боюсь. Уже не боюсь его. Меня страшит та, кто называет себя Реной. Может ли быть правдой то, что я думаю о ней?

– Скучный мир! – пожаловалась Марена.

Она догнала Вольгу на тракте впереди обоза и теперь ехала рядом. Странно, но мышастый жеребчик смолена не страшился ни черного коня богини Смерти, ни самой всадницы.

– За ним приду не я, – ответила Марена так, словно вопрос был задан. – А лошади от меня шарахаются потому, что чуют погибель своих хозяев, боятся за них. Для тебя опасности нет.

Она помолчала, но, не дождавшись продолжения беседы, снова заговорила сама:

– Скучный мир. Люди делают не то, что им хочется. Вот он, – Марена указала на степенного предводителя обоза, толкующего на телеге с двумя купцами, – не любит дорогу, хочет лежать дома на печи и играть привязанным к веревочке кусочком бересты с котенком, которого откуда-то принесла его младшая дочь. И чтобы жена каждое утро подавала ему миску свежей сметаны. Но вместо этого он шатается по дорогам, хлопочет в городах, обманывает сам и следит, чтобы не обхитрили его. Даже когда он вернется домой, у него не будет времени ни на котенка, ни на сметану. В дороге он прошел мимо красивого цветка, который ему хотелось бы разглядеть получше, но он не остановился, потому что обоз должен идти дальше. Ему больше не увидеть этой красоты. Много дней пройдет, прежде чем купец вернется этой дорогой, а ближе к зиме моя милосердная сестрица Марцана унесет цветок в теплый край. Зачем человеку богатство? Ведь когда я приду за ним, он не сможет забрать его с собой.

– Зато его дети будут жить безбедно…

– И заниматься тем, что им не нравится, чтобы уже их дети… Мне скучно смотреть на людей, когда они делают что-то без удовольствия. Кажется, что такая жизнь не очень-то и нужна, если они тратят ее… Сыграем? – вдруг спросила богиня Смерть, достав из рукава пригоршню черно-белых камешков. – Белой стороной вверх – человек остается в Яви, черной – я забираю его.

– Нет.

– А если здесь есть камень кого-то из тех, кого ты знаешь, кто дорог тебе? И у меня он должен упасть черной стороной вверх, а тебе повезет больше?

– Нет!

– Как хочешь…

Богиня Смерть чуть тронула коленями бока черного жеребца, направляя его прочь от Вольги.

– Марена! Подожди.

Она обернулась.

– Ты говоришь, что тебе скучно смотреть на людей в этом мире, потому что они делают не то, что им хотелось бы. А на твоем острове?..

– Почему ты спрашиваешь об этом? Ведь когда ты наконец придешь туда, мы будем вместе, нам не будет скучно… Я поняла, ты заботишься о своих. Об ушедших и тех, кому еще предстоит этот путь. Нет, и на моем острове они никогда не занимаются тем, что им не хочется делать. Там у них уже вообще нет желаний.

Какие у нее глаза… У оленей бывают такие – от века до века заполненные чернотой теплой безлунной ночи, бездонные, загадочные. Хочется, раз заглянув в них, смотреть бесконечно долго, не отрываясь, не думая ни о чем, кроме них, растворяясь, сливая душу с ее душой. Но она отводит взгляд, как и пристало благородной даме.

Нездешнее имя. Нездешняя красота. Да и могла ли она родиться в этом мире, с его грязью, кровью, несправедливостью, в мире, где каждого живущего ожидает смерть?

Оградить ее от любой опасности, от боли и тягот, горя и ужаса… разве не в этом долг рыцаря, исполнение обета, данного Божьим Псом… веление души Лотаря фон Элленштайна?..

Купцы всюду одинаковы. Светлобородые белолицые нордры и смолены ни повадками, ни разговорами, ни интересами не отличались от смуглых бритоголовых бареков, собирающихся в центре Ахеддина, в доме Джаффара-ад-Дин. Друзей отца. Хотя это только маленький Али называл их так. Вскоре хитроумнейший торговец Бары объяснил несмышленому сыну, что у купцов друзей не бывает. Только те, с кем связан торговыми делами. С ними можно пить кофе и шербет, вести долгие беседы, жениться на их дочерях и сестрах, но верить им нельзя. Ибо нет бога, кроме Аллаха, и закона, кроме данного подданным мудрейшим эмиром, они словно солнце и луна на небосводе, но не эти светила указуют путь идущим через пустыню караванам, а лучезарная Эль-Шалель, Алмаз Пророка. Так и купца ведет по жизни его звезда – выгода. Если присоединяющийся к каравану приведет слабого верблюда и отстанет в пути, его не станут ждать, и никто не посадит его рядом с собой, ибо целый караван важнее одного путника и никакой верблюд не выдержит двух седоков. Если тот, с кем долгие годы связывали тебя торговые дела, разорится, не давай ему денег просто так, ни в рост, ибо от этого может уплыть и твое богатство. Так говорил хитроумный Джаффар-ад-Дин.

Али слушал, запоминал, старался постичь мудрость торговцев. Он знал наперечет все товары в лавке отца, цену их, настоящую и ту, которую следует называть разным покупателям. Увидев хурджины, привязанные к спине верблюда, мог сказать, откуда пришел караван. Знал, где лучше покупать и кому лучше продавать и многие другие тайны базара. Но стоило хитроумному Джаффару-ад-Дин уехать из города, как сын его, оставив лавку на приказчиков, отправлялся на окраину Ахеддина, туда, где возле маленького белого домика в тени старой чинары собирал учеников мудрый лекарь Хусейн-ибн-Салах, отец матери Али. И здесь молодому торговцу нравилось гораздо больше, чем на базаре или даже в родном доме, ибо тайны трав, минералов и человеческого тела влекли его гораздо сильнее добротных и худых товаров и даже монет разных стран. И гневался почтенный Джаффар-ад-Дин, узнав, что сын его снова терял время попусту, сбежав к своему выжившему из ума деду. Да, выжившему из ума, будь даже борода его трижды длинна и бела, и зять готов повторить это при всем Ахеддине, потому что как еще можно сказать о человеке, слава которого гремела по всей Баре, но тот отказался стать придворным лекарем самого эмира, а предпочел собирать оборванцев и учить их науке врачевания? О, шайтан накрыл хвостом разум старого Хусейна, потому незачем Али ходить к нему! Никогда сын почтенного Джаффара-ад-Дин не станет лекарем, да будет тому свидетелем весь базар Ахеддина!

Али вздохнул, поудобнее устраиваясь у телеги. А не для того ли, в самом деле, снарядил отец сына на далекий остров, чтобы убрать подальше от неугодного деда? Уж кому, как не многомудрому Джаффару-ад-Дин, знать, что никогда не получится из северян хороших рабов? Вах, женщины этой земли приятны глазу, молоко и мед они, серебро и золото, луна и солнце. Но красавицы эти умирают прежде, чем удается довезти их до невольничьего рынка в Гайзе. Чахнут от тоски, или, стоит немного недоглядеть, и тогда, подумать страшно, невольницы сами руки на себя наложат. А если все же удастся сохранить какую и продать, она зарежет своего господина в первую же ночь. Вай мэ, видом они прекрасны, как пэри, но в душе свирепы, как ведьмы пустыни!

Ой-ой, о чем думаешь, несчастный, сам угодивший в плен?!

Али поискал глазами Вольгу, своего хозяина. Тот стоял неподалеку, объясняя что-то рыцарю Лотарю.

– Нож прячется в наручь. Он довольно легко выходит оттуда. Смотри, делаешь так, так и так…

Неволя всегда позорна для человека, родившегося свободным. А уж иметь хозяином такого щенка… Несмотря на все его знания и умения… Ему, верно, и восемнадцати нет…

– Да, поднять и удерживать тяжело. Но стоит научиться правильным движениям, подстроиться под нрав этого меча, понять его, и в битве вы с ним будете трудиться на равных…

Теперь Вольга и Лотарь рубились на наскоро выструганных из палок мечах. Рыцарь обучал смолена, и без того неплохо владеющего клинком, новым приемам. Вольга только что не светился от восторга. Нашел наставника в ратной науке.

Тот, в ком Али подозревал непознанную нездешнюю мудрость, кого прежде боялся сильнее демонов ночи, оказался из той же породы, что и мальчишки с улиц родного Ахеддина, которые сначала разбивают носы сверстникам, а потом, привлеченные блеском круглых щитов, уходят из дому, чтобы стать воинами. Если у родителей глупцов достаточно денег, они стараются пристроить детей в гвардию или хотя бы в городскую стражу. Ежели нет – возжаждавший подвигов отправляется на северную границу. Редко кто возвращается оттуда.

Окаян десять лет трясла война. Здесь выросло целое поколение, научившееся держать оружие раньше, чем вошло в возраст разумности. Несчастная земля…

Покачав головой, Али подсел к костру, у которого обозники слушали очередного рассказчика.

– …Вот, значит, – неспешно говорил сивобородый смолен в белой рубахе с красивой вышивкой по вороту, – медведица на дыбки поднялась, на него идет. Оно понятно, за детей своих заступается… Упер Незван рогатину в землю, ждет. Вдруг как налетит на него кто-то! Зверь? Да разве зверь кулаком в харю метит? Незван в валежник улетел, вылезает на четвереньках, злой, как балахонник. Видит, стоит на поляне парень. В черной рубахе, в сером плаще. А на поясе меч, словно у дружинника. И держит тот парень медведицу за плечи, ровно бабу, и что-то ей говорит. А зверина ревет, клыки кажет, но ни ломать, ни лапой бить не торопится. Ну, парень ей что-то поговорил, медведица вроде поуспокоилась, фыркнула, на четыре лапы опустилась, медвежатам своим башкой мотнула, и пошли они все в чащу. А парень к Незвану повернулся. Тот глядит, а у лесовика морда волчья! Эка страсть! Незван как был на четвереньках, так прочь и помчался. Сам не знает, как на дорогу выбрался. Там люди на телеге ехали. Чуть на вилы Незвана не подняли, думали, чудище какое из чащи лезет. Хорошо, признали. Зовут его в печище ехать, а тот с четверенек подняться не может. Воет – заколдовала-де нежить! Потом ничего, отошел. Только на охоту теперь не то что, как прежде, в неурочное время, в самую пору сунуться не решается. Сухостоине, которую на дрова рубит, и то поклонится. А ведь первый на всю округу хитник был. Вот как его Серебряное Пламя проучил.

– Правда, что ли, у него морда волчья? – с недоверием спросила молодая смоленка. – А я вот слышала, Серебряное Пламя совсем как человек…

– Это кому как, – подмигнул рассказчик. – Такой, как ты, красавице, и добрым молодцем явиться может. Только вот, люди говорят: лицом он юн, а волосы седые. Как вон у Вольги нашего, – мужичок кивнул на подошедшего смолена.

Бойцы завершили поединок и, смеясь, возвращались к обозу. Вольга зализывал свежую ссадину на костяшках пальцев. Попало-таки деревяшкой.

– Лист ладони друга лучше бы приложил, – вырвалось вдруг у Али.

Вольга и Лотарь переглянулись. Смолен опустился рядом с бареком на колено. В знатных домах Ахеддина, наоборот, рабам полагалось садиться, а то и ложиться на землю, разговаривая с хозяином, ибо негоже слуге смотреть на господина сверху вниз.

– Ладонь друга? А что это за растение?

Вольга облокотился на рукоять упирающегося в землю меча. Улыбался. Смотрел прямо. Вид невольника не должен оскорблять взор господина…