Снято! Всем спасибо

Но я сейчас о другом – об Одесском Привозе. Туда мы тоже ездили на трамвае, в самый конец ул. Советской Армии. С бабушкой ездили, одну она меня не отпускала, хотя мне было уже лет 17—18. А может, поэтому и не отпускала. Накануне вечером на коммунальной кухне происходят разговоры, относящиеся к завтрашнему походу на Привоз.

– Мадам Бершадская (это к бабушке), шо ви хочете завтра достать на том Привозе?

– Я знаю? – отвечает бабушка. – Может рИбу куплю. Давно не было, вообще сделаю базар.

– А я интересуюсь, извините, какую рИбу ви хочете?

– Ой, мадам Осадчая, ну какую рИбу я могу хотеть? Глосик или, я знаю, может кОроп (карп) купить? А? Шо ви скажете?

– А мине всё равно – хоть кита! – заявляет соседка. Та самая, которая в войну гуляла с румынским полковником Думеску.

– Вы хамка, мадам Осадчая, – поджимает напомаженные губы бабушка. – Тьфу на вас!

– Это на вас тьфу! – не остается в долгу соседка.

Они обмениваются еще парой любезностей, и тут на кухню вплывает другая соседка – Ольга Ивановна Гриншпун (жена Гени-грузчика, который работает в Одесском порту). Ольга Ивановна во время оккупации Одессы, напротив, путалась с немцами и Вадик, ее младший сын, родился (все это знали) совсем не от Гени, который все время был на фронте, а когда вернулся – ему предъявили Вадика, и добрый Геня, поколотив Ольгу, ребенка принял и записал на свою фамилию.

– Адель Григорьевна, – своим писклявым голосом говорит «немецкая овчарка Олька», – вус трапылось?

Бабушка дипломатично, но оскорбленно молчит, а мадам Осадчая огрызается:

– Не суньте свой длинный шнобель у чужие балАки, Оля!

– Шо такоэ? – драматически восклицает мадам Гриншпун. – Я у своём доме не имею право спытать, шо за гевалт стоит уже полчаса у кухни, шо можно подумать – вы тут спорите за такие важные дела, шо просто ой!!!

– Та не-е… То вам показалося. – Мадам Осадчая, она же «Томка – румынская подстилка» мелко смеется, и все ее железные зубы сверкают, и в них отражается 60-ваттная лампочка, голая, даже без сетки; она пытается осветить нашу громадную коммунальную кухню, но у нее это плохо получается.

– Аделя, – заглядывая бабушке в глаза, проникновенно произносит Ольга Ивановна, – ви же интеллихентная женшшина. Расскажите мине скоренько, шо тут такоэ?

– Ой, да ничего, Оля, ну вот ей-богу. Мы просто рассуждали за рИбу.

– И шо ви рассуждали? Ну… ну…

– Оля, – решительно говорит моя бабушка, – шо то вы мине какая-то желтая, Оля! Может, в вас Боткина, не дай мне Бог увидеть своих врагов живыми?

– С чего ви взяли? Это мой прыродный цвэт! Боткина! Она мне будет говорить!

Но бабушка уже победила – она не будет продолжать дурацкий кухонный разговор. Во время этой сцены я сидела на подагрическом венском стуле, придвинутом вплотную к двери черного хода. В старых (старинных) одесских домах всегда есть такой черный ход для прислуги: по крутой винтовой лестнице я любила с нашего четвертого этажа – при пятиметровых потолках с лепниной и медальонами – сбегать вниз, во двор. Тогда как вход парадный был с Пушкинской. По краям мраморных широких ступеней еще оставались латунные пазики для металлических прутов, которые когда-то удерживали ковровые дорожки, устилавшие лестницу, чтобы они не скользили. На стенах парадного, под слоем мерзкого цвета облупившейся краски проглядывали шпалеры, разрисованные в стиле арт-деко. Перила и ограждение лестницы были выполнены в том же стиле. Сохранились и витражные венецианские окна на лестничных пролетах. Дом был чудесный!

Входная дверь наша была застеклена и забрана прекрасно выполненной чугунной решеткой с цветами и листьями. Я уже писала о нашей коммуналке в рассказе «Мой зеленый крокодил». Не буду повторяться…

Итак, мы с бабушкой отправляемся на Привоз. Дедушка еще работает – он был бухгалтером на какой-то фабрике, и поэтому сегодня у него выходной. Он спит. Семь часов утра. Мы выходим из дому и бабушка крепко берет меня под руку. Ей тяжело ходить, она переваливается, как утка, с боку на бок, и ей нужна опора…

Еле втискиваемся в трамвай, место никто и не думает уступать – все с «кошёлками», всем на базар. Бабушка в соломенной шляпе с бантом, с накрашенными губами, стоит и держится за меня. Трамвай периодически раскачивается из стороны в сторону, и тогда бабушка, женщина корпулентная, обязательно валится то вправо, то влево. Один из сидящих стариков в пикейном белом костюме и соломенной шляпе, наконец не выдерживает:

– Дама! – восклицает он, – ви уже или стойте или уже упадите наконец. Дайте уже покой!

– С чего это вам так хочется? – ледяным тоном вопрошает бабушка. – Или, может, ваш прадедушка генералиссимус Суворов, шо вы тут мне командуете?

– А вы не с Бердичева случайно? Там на такие абажюююры, як на вас надето, была мода во время отступления батьки Махно.

Бабушке неудобно, не потому что она не умеет за себя постоять – еще как умеет, – она не хочет, чтобы я становилась участником подобных сцен. А мне нравится!

Престарелый скандалист покинул трамвай раньше нас и бабушка, проводив его грозным взглядом сказала: «Ну, как я ему заплатила?..»

Мы приехали и сразу, от входа, окунулись в совершенно иной мир. Привоз я обожала. Это трудно объяснить- он был моей неугасимой и глубокой любовью. Все запахи, гомон голосов, выкрики торговцев, зазывающих купить только у них, краски и изобилие овощей, фруктов, а мясные и рыбные ряды в павильоне, а молочные продукты небывалой свежести и вкуса!.. М-м-м!!!

Мы сначала покупаем то, что продается просто под навесами на улице – это фрукты и овощи.

– Женчина, женчина! – это нам. Крепкая загорелая до кирпичного цвета тетка лет 50-ти машет нам рукой. Мы подходим. У нее помидоры, огурцы, болгарские перцы, лук. В общем, все для моего любимого салата. Бабушка начинает торги:

– А скильки, к примеру, от эти от мелкие помидорки?

Я смотрю во все глаза на огромные розовые помидоры и думаю, что бабушка, наверное не туда посмотрела. Но других нет, только эти.

– Та вы шо, женчина, – тетка возмущенно хлопает себя по бедрам. – То ж бычачье сэрцэ, як мьёд солодки. Два карбованця кило.

– А так, шоб взять? – напирает бабушка.

– Та ни, вы шо? То ж даром.

– Давай за рупь два кило!

– Тю-ю-ю, а може вам щэ до дому донЭсты? – издевается тетка.

– Ну, гАйда, гАйда, – торопит бабушка и начинает накладывать в кошёлку отборные помидоры. Тетка хватает бабушку за руки, но надо знать мою бабушку. Она швыряет на прилавок деньги и говорит: «Ну, все. Кончено!». Остальное она покупает по той же схеме. У меня так никогда не получалось. Секрет бабушкин утерян, увы, а я торговаться не научилась до сих пор.

Вот мы добрались до рыбных рядов. В громадных чанах с водой плескались огромные карпы и толстолобики, а на колотом льду покоились глоси (черноморская камбала), крабы, скумбрия, а на куканах, по десять штук, висели большие черно-коричневые пятнистые «бички». Бабушка наклонилась над чаном и пытливо всматривается в воду.

– Хто вас так серьёзно привлекает, мадам? – раздается у меня над ухом. Здоровенный мужик в брезентовой куртке и «капитанке» насмешливо смотрит на бабушку.

– Вон тот кОроп. – Бабушка прищелкнула языком. – Вот не знаю: брать – не брать?

– А шо такоэ?

– Та он сильно криво плавает. Он шо – хромой или при смерти?

Мужик пожал плечами.

– Ну, сам глянь. Доходит уже.

– Так не берите. Берите другого.

– А я хочу этого! – упрямо говорит бабушка.

– Так берите и платите 20 карбованцев.

– Как за живого? – восклицает бабушка. – А если он по дороге сдохнет?