Бриллианты безымянной реки

Архиереев застал Аграфену у тордоха. Она сидела на низенькой скамейке, опираясь обеими руками на посох. Тонкие запястья унизаны браслетами. На пальцах массивные кольца из белого и красного металла с разноцветными камнями. Шея тоже обременена тяжёлыми украшениями. Голова покрыта пышной лисьей шапкой, скрывающей лоб и брови. Во рту Аграфены зажата обычная крошечная костяная трубочка. Подол замшевой туники расшит причудливыми узорами. На ногах вышитые же торбасы[4 - Торбасы – мягкие сапоги из оленьих шкур шерстью наружу.]. Собаки притулились на мягкой хвойной подстилке у ног хозяйки. Разглядывая Аграфену, Архиереев изумился, до чего же повадки старой эвенкийки схожи с повадками её воспитанницы Миры. Та же поза, то же выражение лица.

– Русская она, моя лапушка! – проговорила Аграфена, и костяная трубочка задвигалась в её губах. – На этой земле всяк русский, кто не саха и не тунгус! Но всё же моя Мира немного тунгуска.

Женщина говорит тихо, смотрит куда-то поверх головы Архиереева, но внятная её речь будто речная вода, втекает в уши так, что потом не вдруг и выбьешь её оттуда. Архиереев вздохнул и прибавил шагу. До тордоха оставалось ещё не менее тридцати шагов.

– А вот и неправда твоя, Аграфенушка! – прокричал он в ответ. – На этой земле нет ни русских, ни якутов, ни иных каких-либо народов, кроме одного народа – советского. Не низковата ли тебе скамейка? В твои-то годы. Ты только пожелай, и я смастерю тебе другую.

Архиереев сделал вид, будто смеётся. Аграфена повернула голову и уставилась на него ясными, яркого фиалкового оттенка глазами.

– С низкой скамейки труднее подняться, зато не так опасно падать, – проговорила она и поднялась на ноги, вовсе не опираясь на свой замысловато изогнутый посох.

Металл её украшений мелодично зазвенел. Оба пса так же поднялись и направились к Архиерееву, виляя пышными хвостами.

О посохе Аграфены отдельная речь. Впечатлительная и замкнутая Изольда, старшая из сестёр Лотис, всерьёз считает, будто посох Аграфены изготовлен из берцовой кости гигантского человека, некогда обитавшего в Якутском приполярье.

– Что смотришь?

– Любуюсь. Глаза у тебя голубые. Разве у якутов бывают такие глаза?

– Моя мать была из племени тунгусов.

– У эвенков и эвенов не может быть голубых глаз. Я вот думаю…

– Не думай, капитан.

– Почему?

– Пакость какую-нибудь надумаешь.

– Я вот думаю, не мамаша ли ты нашего Георгия? Уж больно не похож он на своих сестёр. У обеих глаза чёрные, цыганские, а у него такие ж, как у тебя – голубые.

– Пакость подумал. Пакость сказал!

Тщательно обнюхав обе штанины и обувь гостя, псы удалились за полог тордоха.

– Зима минула. Весна настала. До следующей зимы не жди новостей, – строго произнесла Аграфена.

– Принесла, – обречённо отозвался Архиереев.

Несколько мгновений женщина внимательно смотрела ему в глаза, а потом отвернулась, разочарованная.

– Плохие у тебя новости. Скучные.

– Новости из самой Москвы, – на всякий случай пояснил Архиереев.

– У меня две русские дочери на руках. Обеим нужны мужья. Я ищу. Тут работы много. Осипу трудно со всем справляться. Сушняк валить. Дрова пилить. Воду носить. Охота. Рыбалка. Всё он один. Нужны помощники, а ты «Москва, Москва»!

– Жить в верховьях безымянной речки? Да ни один мужик на такое не согласится, если только он не природный тунгус, как ты.

– Неправда твоя. Вот наш Георгий русский, но всей душой любит эти места. А что до моего сына… то русские говорят: «Пусть земля ему будет пухом…»

Она хотела сказать ещё что-то о своём родном сыне, но Архиереев поспешил перевести разговор на безболезненную тему.

– Георгий? Русский? Любит? – с задором заядлого спорщика проговорил он. – Да любой, если только он не геолог, попав сюда, через неделю сбежит. Да и когда ж Георгий здесь последний раз живал? Не тогда ли, когда его олень Осипа лягнул и он два месяца валялся в твоём тордохе со сломанной ногой?

Задорная ирония Архиереева нимало не смутила Аграфену.

– Геологов-бродяг нам не надо, а любого другого, если в небо вздумает взлететь, за пятки ухвачу, если под землёй вздумает спрятаться – за волосы назад вытяну.

– Помнишь Клавдия Васильевича Цейхмистера?

– Двуногий, у которого лицо сзади? Технорук? Как же такого забыть? Поняла. Ты о нём пришёл говорить.

Архиереев горделиво приосанился. Аграфена фыркнула.

– Он звонил мне из самой Москвы!

– Неужто опять захотел пожить при коммунизме?

– Не он сам. Но у него есть сынок.

– Тоже геолог?

– Гидролог…

– Не вижу разницы.

– Студент-дипломник.

– Бай баянай скормит его потроха лесным зверям.

– Он приедет в Ч., чтобы осмотреть памятные места, связанные с молодостью своего отца.

– Бабушка Аан Чаалай спрячет его кости в вечной мерзлоте.

– Разрешишь привести его к тебе?

– Зачем? Коммунизм был на том берегу Госпожи Бабушки Вилюй. – И она махнула посохом, безошибочно показывая в направлении Ч. – Там на камнях сидели в палатках. Каждый делал свою работу. Пищу и кров делили по справедливости. Все были сыты, никто не мёрз, никто не имел излишка.

– Может быть, он понравится Мире… – настаивал Архиереев.

– Я родилась в долине Бабушки Госпожи Чоны. Но не там, где бурная вода бьётся о камни и на лодке не проплыть. Мать родила меня в долине, которой больше нет. Окруженная высокими скалами, уютная и плодородная, она кормила людей и их скот. Гора Туой-Хая, некогда огнедышащая, приютила посёлок и дала ему своё имя. Окаймляющие долину холмы со всех сторон защищали Чонскую долину от пронизывающих ветров Муус Кудулу Далая – Ледовитого океана. На ровном днище Чонской долины было много больших и малых озер, вокруг которых располагались прекрасные покосные угодья. Трава по пояс. В Туой-Хая я встретила и моего Осипа. Он стрелял уток на ближнем озере только тогда, когда под выстрел попадало не менее двух штук. Как-то я услышала два выстрела, а он принес шесть убитых уток. Рыбу из реки черпали вёдрами. Местами на прижимах реки с быстрым течением елец стоял такой плотной массой, что дно реки смотрелось с лодки черным: множество ельцов стояло впритирку один к другому, затемняя дно. А потом пришли двуногие, у которых лица сзади, и моя долина была затоплена. Ушла на дно гнилого озера…

Она замолчала, опустив голову на грудь. Костяная трубочка выпала из разомкнутых губ. Неужто готова расплакаться? Архиереев помнил Аграфену молодой, с огромным младенцем у полной груди, но и тогда она не отличалась плаксивостью. Не раз слышал он и её сетования на обычное советское разгильдяйство. Как и в других местах СССР, гигантизм в гидростроительстве на Вилюе привел к гибели Чонской долины. Неужто сейчас Аграфена расплачется? Архиереев суетливо подобрал костяную трубочку, очистил от налипших хвоинок, с поклоном подал хозяйке. Тут же спохватился, вспомнив о припасённых подарках. Суетился, доставая из рюкзака пакетики бисера, цветные нитки, моток золотого шитья, деревянные пяльца и игольницу. Тут же оказался и пакет леденцов, завёрнутых в яркие фантики – это для Миры. Аграфена благосклонно приняла подарки.

– Довольна? – заискивающе спросил Архиереев. – Ну что, каков я, по-твоему?

– Ты – русский, – тихо отозвалась Аграфена.