– Лучше умереть от любви, чем от любовных болезней, – заметил Анри.
В ответ на это в него полетел старый башмак. Юноша втянул голову в плечи, башмак просвистел мимо.
Карменсита продолжала:
– «Если бы ты знал, как мне тяжко без тебя, как мучительно долго тянутся дни, когда я не вижу тебя, а часы, проведенные с тобой, всегда кажутся мне одним мигом. Я не могу дождаться, когда ты вновь посетишь меня, как ангел, как дыхание весны…»
– А весна приходит не чаще раза в год, – добавил молодой человек и получил вторым пущенным башмаком точно в лоб.
Альфонсо чинил декорации, а Дени все погонял и погонял вымотанных за день лошадей.
– Сушь какая, – пробормотал Альфонсо. – Ничего в лесу нет. Ни грибов, ни ягод.
– Откуда тебе знать, – спросила Карменсита. – Ты ведь сидишь тут, а не ходишь по лесу.
– Достаточно одного взгляда на эту порыжевшую траву, на потрескавшуюся землю. Сейчас бы дождь…
– Чтобы у нас колеса в грязи завязли? – недовольно молвила девушка. – Лично у меня нет ни малейшего желания толкать эту телегу. Я слишком хорошо помню, как мы ее тащили в прошлый раз, а вся жижа, вся мерзость, именуемая грязью, налипала на меня, и конца этому аду не было видно!..
– Девочка моя, – спокойно ответил Альфонсо. – Все на свете питается влагой, которую посылают нам небеса. Не будет дождя, не будет и жизни! Человек всегда был зависим от Бога.
– Ты так интересно говоришь, – сказала Карменсита. – Можно подумать, будто ты собственными глазами этого бога видел.
– Его не надо видеть, в него надо верить, ощущать его незримое присутствие.
– Верь – не верь, а все равно похоронят нас, как безбожников, за пределами кладбища, – грустно заметил Дени.
– А тебе не все равно, где тебя похоронят? – спросила девушка.
– Когда умру, наверное, будет все равно, а пока жив, хочется быть человеком, как все.
– Друзья мои! – вдруг изрек Альфонсо после некоторых раздумий. – Представляете, сколько можно было бы собрать с земли, если бы вдруг зарядили дожди! Изобилие! Все люди были бы сыти и счастливы!
– Сомневаюсь, – скептически проговорил Дени. – Когда дождей слишком много, никакого урожая не бывает вообще. Странно, что ты, Альфонсо, об этом не знаешь.
– А помните, как в прошлом году деревья цвели два раза, – вступила в разговор Карменсита. – Это было так красиво!
– Да, но некоторые люди говорили, что это не к добру… – тихо сказал Дени.
Повозка вновь подпрыгнула, Анри еще раз вонзил иглу в руку, перекусил нить и сложил швейные принадлежности в шкатулку Карменситы, где та хранила пуговицы и фальшивые драгоценности.
Анри подошел к Дени:
– Ты, наверное, устал, давай я тебя сменю.
Дени молча уступил ему свое место, молодой человек взял вожжи и кнут и, мгновенно вообразив себя королевским кучером, принялся нещадно хлестать лошадей по их впалым бокам. Но вопреки ожиданиям доморощенного возницы, те постоянно сбивались с шага и вскоре даже покрылись пеной.
Случайно выглянувший из повозки Альфонсо увидел это безобразие и приказал немедленно остановиться.
– Ты что делаешь? – набросился он на Анри. – Хочешь их загнать и потом тащить кибитку на себе?
– Я только думал проверить их прыть…
– И как?
– Проверил… Эти свое отслужили, пора подумать о новых.
– И не мечтай. И так едва концы с концами сводим… Дени! – позвал Альфонсо. – Распрягай!
– Вечно этот Анри с его глупыми фокусами! – из глубины повозки Карменсита погрозила молодому человеку кулаком.
Анри пожал плечами.
Дени распряг уставших лошадок и отвел их под деревья.
Неподвижная жалкая и беспомощная повозка замерла посреди лесной дороги, словно дом улитки, лишенный своей хозяйки.
Над повозкой метались ласточки.
Глава 2
Около полудня кибитка бродячих актеров въехала в небольшую деревню, несмотря на свои размеры, удивительно опрятную.
Альфонсо выкарабкался из повозки и пошел собирать зрителей, да заодно прикинуть, какой спектакль здесь примут лучше. Анри помогал Дени приспосабливать актерскую повозку под сцену. Конечно, это было все не по-настоящему, – так считали сами артисты, но на аренду другой площадки не было средств. Этих самых средств не хватало даже на пропитание, поэтому актеры театра Альфонсо отличались изяществом и хорошей пластичностью. Сам же Альфонсо в недавнем прошлом тоже был тонок и звонок, но с возрастом что-то с ним произошло и он, по необъяснимым причинам, стал раздаваться вширь. «Старость», – понял Альфонсо. Вместе с этим он также почувствовал, что его актерский век заканчивается, еще три-четыре года, и он уже не сможет играть на сцене. Ему все труднее было переносить тяготы бродячей жизни, а по ночам он начинал задыхаться. Еще он понимал, что если в ближайшее время ничего не изменится и его труппа не пополнится новыми людьми, про выступления можно будет забыть, ибо и сейчас каждому приходилось играть по нескольку ролей в спектакле или выбирать пьесы, где действовали только три-четыре персонажа. И, главным образом, Альфонсо страдал от мысли, что по этой причине не может поставить полноценную пьесу, полную драматизма. Поэтому в репертуаре труппы были исключительно комедии: веселые, остроумные, пошлые и глупые – в зависимости от того, кто приходил на представление. К сожалению, чаще всего приходилось играть пошлости и глупости, потому что зритель раз от разу попадался всё непритязательнее и любил «простое». Альфонсо чувствовал, как с каждым спектаклем опошляется его труппа, как неуклюже острит Дени, а ведь когда-то он был замечательно умен. Как, сыграв дюжину распутниц, Карменсита невольно становится похожей на своих героинь. Даже он сам изменился не в лучшую сторону. Только, пожалуй, Анри еще удерживал себя на достойном уровне, но это, вероятно, из-за того, что в пьесах ему приходилось играть наивных глуповатых героев, сносящих побои и насмешки от других персонажей – к величайшему восторгу публики. А может быть, потому что он был несносно упрям и на всё имел свое мнение.
«Что делается с народом! – каждый раз после спектакля горестно причитал Альфонсо. – Он вырождается! Что за интересы и вкусы! Друзья, мы присутствуем при падении нравов!»
«Я бы не сказал, – обычно возражал Анри. – Думаю, мы пожинаем плоды прошлых поколений. Пошлую комедию любят потому, что впитали эту любовь с молоком матери, а от нового будут шарахаться, как от чумы до тех пор, пока не вырастет новое поколение, вскормленное чистыми и высокими помыслами».
«Прости, мой мальчик, – на подобные рассуждения Альфонсо обычно улыбался. – Ты вдаешься в философию, но она слишком далека от реальности и вряд ли поможет нам!»
Потом они долго спорили: старый актер убеждал молодого в том, что тот еще плохо знает жизнь и поэтому идеализирует ее, а Анри доказывал, что жизнь не может быть идеализирована просто потому, что она справедлива, гармонична и прекрасна – в ней поровну и плохого, и хорошего. А посему, считал он, необходимо очищать свои пьесы от скверны и грязи. Альфонсо вздыхал и разводил руками. Он знал больше, он имел актерский опыт, гораздо превосходящий жизненный опыт Анри. Карменсита, словно маленькая птичка, пряталась куда-нибудь подальше от глаз и из своего укрытия следила за спором своих товарищей. Ей нравилось, как они говорят, и, хотя она ощущала, что Альфонсо тысячу раз прав, ей так хотелось поверить Анри, поверить в то, что на земле есть Высшая Справедливость, Великий Разум и еще что-то такое, чего она даже и понять-то толком не могла. У Дени же подобные споры вызывали одну-единственную реакцию: едва заслышав слова «что делается с публикой…», он оставлял спорящих и отправлялся на поиски корма для лошадей. Его, пережившего множество потерь, утомляли рассуждения о Высшей Справедливости, в которую он давным-давно перестал верить.
Итак, к тому времени, когда Альфонсо вернулся, почти все уже было подготовлено к представлению.
– Какие новости? – спросила его Карменсита. – Что будем давать?
– Не спрашивайте! – устало отмахнулся Альфонсо. – Тут нужно нечто среднее между глупостью и озорством.
– Понятно, – быстро сообразил Анри. – Играем «Свинью-невесту». Роли все помнят?
Дени поморщился, Карменсита хихикнула, а Альфонсо с удивлением посмотрел на Анри:
– Ты что, и вправду хочешь показывать этот бездарный бред?
– Смешное, в отличие от пошлого, не бывает бездарным! – парировал молодой человек.
– Но я уже вышел из того возраста, когда можно убедительно сыграть глупого воздыхателя! – не унимался Альфонсо. – Я не готов роли. Не готов!!!