Унесенные блогосферой

Она замолчала и снова уткнулась в парикмахерский каталог, который ей любезно вручила менеджер зала.

– А знаешь, Вика, почему меня это не удивляет?

– Почему? – буркнула она, не поднимая глаз.

– Потому что не одни они так себя ведут…

– Вели.

– Ну да… – Мне стало не по себе. Смерть придавала трагическую завершенность даже глупому эксбиционизму и интернет-хвастовству.

– И еще смайлики и сердечки, – добавила Виктория многозначительно.

– Реально, чтобы разобраться в этом деле, тебе надо завести хотя бы Контакт или Фейсбук, – заключил я, удивляясь ее совершенной невинности в вопросах интернет-общения.

– Попробую. – Она растянула губы в усмешке, которую я зову железобетонной. Редкое умение, присущее из знакомых мне людей одной Виктории и молодому Арнольду Шварценеггеру времен «Терминатора». – Только от того, зарегистрируюсь я в Сети или нет, правила общения не поменяются, – продолжала она все с тем же нездешним выражением лица. – Речевой акт не может произноситься в никуда. Если есть говорящий, должен быть и слушающий. Если есть пишущий, должен быть читающий.

Ответить я не успел. Молодая симпатичная блондинка мягко распределила мои волосы по плечам и застыла с вопросительно-милым выражением, ласково перебирая пряди маленькой белой ручкой. Интересно, это тоже была часть программы VIP?

– Как-то так, я думаю, – сказала Вика, передавая девушке раскрытый журнал. – Только ему не показывайте! Пусть будет сюрприз, – добавила она, а я, уже успевший кое-что понять про это царство феминистского произвола, подумал, что в случае чего всегда можно подстричься под ежик и переложить вину на ближайший военкомат. Само собой, в нормальном времени и пространстве, без запахов укладок и лаков для волос, разговаривать с Викой придется серьезно, но сейчас, как поется в одной песне Гребенщикова: сила была на ее стороне.

Увлекаясь историей, я давно отметил моду на одежду и прически номером один в ряду необъяснимых исторических странностей. Хотя нет, мода все-таки номер два: сразу после той легкости, с которой эпохи гуманизма сменяются периодами мракобесия. Но мода – это тоже нечто: какие-то чужеродные образования, в отрыве от представлений о физиологии, как будто кутюрье являются на Землю из других галактик. То железными пластинами стягивали грудь, то шнуровали ребра, то вили прически-гнезда (и ладно бы для птиц). Теперь вот трусы, натирающие анус, каблуки, уродующие ступни… И все это – женская мода.

Мог ли я надеяться, что представительницы прекрасной половины, веками выбиравшие модную пытку, оставят меня в покое теперь? Теперь, когда я младший, а Вика старшая, я гость, а она – хозяйка, я благодарный ученик, а она опытный специалист, целый кандидат наук, я – бедный родственник, а она – благородная тетушка. Да, наверное, надо было сразу сказать, что Вика приходится мне тетей. А то получилось как-то загадочно в начале. Но я еще не очень опытный рассказчик, поэтому прошу прощения.

Итак, Вика моя тетя. То есть как тетя – это только слово такое сурово-старческое. На самом деле Вика никакая не тетя с виду, а очень даже молодо выглядящая особа слегка за тридцать. Разница в возрасте между нами двенадцать лет, и по этой причине наши отношения колышутся, как линии фасадов в домах австрийского архитектора Хундертвассера: то Вика вела себя как моя подружка, то как старшая сестра, то я сам возводил ее в ранг всемогущего гуру и великого мастера, то она вдруг начинала капризничать и облагать меня данью серьезных мужских решений – это в ней говорила татарская берсеньевская кровь, которая нашептывала ей, что в нашем доме старший мужчина рода – это я. Многие думают, что мы брат с сестрой, потому что мы еще и очень похожи.

Несмотря на родство по материнской линии, фамилия у нас одна – Берсеньевы. Реальная фамилия моего отца обладала только одним преимуществом: кем бы ты ни был и куда бы ты ни пришел, на тебя обязательно обратят внимание. Отец даже собирал коллекцию забавных сочетаний: хирург Вырвикишкин, учительница Монстр, бухгалтер Стырила. Все это реальные фамилии, но их остается все меньше, как раз по той причине, по какой вышла из обихода фамилия моего отца. Берсеньев – благозвучная фамилия тюркского происхождения с легким романтическим ореолом (от татарского «берсень» – шиповник или даже «бер син», что значит «ты один»). Отец взял фамилию жены, но смена фамилии – это как смена валентности. Жизнь моего отца с момента росчерка в ЗАГСе разделилась на две неравнозначные части. Новая аристократическая фамилия как будто переварила его. Отец совершенно опустился и ушел из семьи. Я же появился на свет Берсеньевым и некоторое время оставался единственным мужчиной в женском царстве – бабушка, мама и Вика – мамина младшая сестра, пока мама не вышла замуж во второй раз. Но и второй муж тоже задержался недолго. А деда у нас отродясь не было. Вика тоже выходила замуж, но и у нее при всей ее красоте и неоспоримом уме получилось как-то криво. Через полгода Вика развелась, кажется, к огромному своему облегчению. В общем, я так и остался единственным Берсеньевым в роду и с детства считаю себя предводителем этой семьи амазонок.

– А что там еще в этой переписке? – спросил я через некоторое время у Вики, чтобы меньше думать о свершающемся модном суде над моей головой.

Это было вполне в ее духе – обсуждать убийство в парикмахерском салоне, поэтому она нисколько не удивилась и пустилась в подробные объяснения:

– Ничего особенного: фотографии съеденных в ресторанах устриц, сообщения о посещениях кино и модных концертов. Фотографии с курортов: «я и пальма», «я пью коктейль», «я сижу на гальке, ножки вбок», «мы у бассейна». Новые юбки, новые шляпки. «Мой новый джип и я». По Италии на «Ламборджини» кабриолете. И переписка такая же: ни о чем.

– Ничего особенного?! – воскликнул я, невольно обернувшись в ее сторону, после чего моя голова сразу же была захвачена в мягкие тиски тонких, но сильных ручек и возвращена в исходное положение. В зеркале меня ждала очаровательная VIP-улыбка моей мучительницы. Я моргнул в знак подчинения и попытался расслабиться.

– Ты хоть в курсе, сколько стоит аренда «Ламборджини»?!

– Дорого, – лаконично выдала Вика. – Но для семьи с их достатком в этом нет ничего особенного.

– Он же преподаватель в вузе, ты сказала! А она вообще домохозяйка.

– Преподавателем он уже два года как не работал. Ушел из университета в фирму, торгующую высокоточным оборудованием. Вроде как ушел по настоянию жены, так как наука денег не дает. Там зарплата больше, чем в вузе, но не Клондайк, конечно. На самом деле их содержат его родители. Отец убитого, Герман Романихин, – известный ученый, разработчик какого-то военного аппарата, возглавляет кафедру в университете, каждый год получает серьезные гранты под военные заказы. Мать – директор стоматологической клиники. В общем, семья обеспеченная.

– Откуда ты все это знаешь? Ты с ними знакома?

– Там материалы дела вообще-то есть, – пожала плечами Вика и удивленно глянула на меня, как будто всякий человек, как и она сама, способен за полчаса прочитать материалы дела толщиной в пару томов «Войны и мира». – Герман Романихин – человек в городе известный, в университете и подавно, – продолжила она после того, как парикмахер закончила намазывать ей на волосы полупрозрачную субстанцию с выраженным химическим запахом. – С Романихиным я знакома шапочно: один раз на встрече с ректором рядом сидели.

Она замолчала, с интересом разглядывая себя в зеркале и, казалось, полностью сосредоточилась на этом занятии, забыв обо мне.

– А сына его знала? – поинтересовался я, убедившись, что тетка не собирается продолжать разговор. – Вы же, получается, примерно ровесники?

– Такое знакомство маловероятно, – не сразу отозвалась она.

– Почему?

– Точек пересечений интересов мало. Хотя, с другой стороны, в этом-то и странность. – Она снова задумчиво посмотрела на свое отражение и плавно, не поворачивая головы, перевела взгляд на меня. – Чувствуешь?

Я совершенно ничего не чувствовал, кроме легких поглаживаний по волосам от моей белокурой мастерицы. Виктория хмыкнула и продолжила:

– А странность между тем есть. И приличная. Очень интеллигентные родители, а сын с невесткой мечутся из ресторана в ресторан и устриц там фотографируют.

Я лишь пожал плечами, вспомнив сразу несколько знакомых из не менее интеллигентных семей, которые занимаются примерно тем же самым: ездят, жрут и постят.

– Полно таких, – улыбнулся я.

– И все-таки есть несоответствие. Я бы назвала это несоответствие речевым, – настаивала она.

– Как это?

– Это «тойоточка» моего любимого. Это наши айпадики и айфончики в обновочках! А это пальчики моего зайчика. А тут шейка моей канарейки. А вот ручки моей… – Вика рассмеялась, довольная своим матерным каламбуром.

– И что это такое? – спросил я, хотя уже догадался, что она цитирует подписи к фотографиям, которые молодые люди размещали на своей странице.

– Кто так выражается? – проигнорировала она мой вопрос.

– Не знаю, кто угодно.

– Кто угодно? – Она недоуменно подняла бровь. – Ты так выражаешься?

– Я – нет…

– Я так выражаюсь?

– Ты не в счет.

– Ладно, а кто-нибудь из твоих знакомых?

– Как-то слишком сиропно…

– Вот именно. А это речь сына и снохи одной из самых известных научных семей города. Парень, между прочим, учился в аспирантуре…

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – возразил я, подумав о том, что в частном общении так может выражаться и доктор наук.

– Дома или на вечеринке с друзьями так может говорить кто угодно, – моментально отреагировала Вика, выразив вслух то, о чем я подумал. – Но не на обозрении всех своих друзей и коллег по работе. Пусть даже и бывших. Такая семья – это все-таки определенный уровень.

– Ну, да, сынок профессора Романихина явно не гик.