Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Унесенные блогосферой

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 13 >>
На страницу:
7 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Что? – переспросила она.

Когда я употреблял интернет-словечки, Виктория всякий раз требовала расшифровки. В отличие от некоторых рьяных русофилов Вика не переживала о том, что русский язык умирает от засилья иностранных слов. Она относилась к процессам в языке с философским спокойствием, уверяя, что еще древние египтяне сетовали на тот факт, что их язык портится, и хотели оградить его от заимствований из древнеарамейского, на котором говорили тогдашние их рабы – древние иудеи. А если уж какому-то языку суждено умереть или измениться, то он непременно умрет или изменится, какие бы усилия ни предпринимались для его сохранения. Так что Виктория активно осваивала самые разные новые словечки, в том числе и с моей помощью, нимало не переживая об их влиянии на судьбу нашего великого и могучего.

– Гик – это как английское geek. Типа чокнутый, – перевел я. – Чокнутый на науке. То есть Романихин-младший как раз наоборот – совсем не гик.

– Мда, не наш случай, – согласилась тетка.

Она снова замолчала, а я, воспользовавшись возникшей паузой, сказал то, что пришло в голову в первую очередь:

– Вик, мне кажется, все, что пишут эти ребята, – это речевые акты демонстрации. Как надпись на открытках из экзотических стран «wish you were here», которая буквально переводится: «смотрите, как мы круто тут без вас отдыхаем».

– Есть такое, – ухмыльнулась она.

В этот момент что-то пронеслось мимо моего уха, и через секунду я увидел лицо девушки-парикмахера совсем близко.

– Не смешите меня, – шепнула она, ловко подхватила с пола ножницы и уже через мгновение с сосредоточенным и безукоризненно вежливым выражением лица вновь кромсала мои мокрые пряди. Менеджер зала, высунувшая было на звук любопытный нос, так и не поняла, кто из девочек провинился.

– Вот тебе и читатель: подружки, друзья, такая же золотая молодежь, – проговорил я нарочито громко, испытывая гордость за удачную шутку и пытаясь перехватить в зеркале взгляд моего прекрасного парикмахера, но девушка нарочно закрылась от меня тяжелыми волнистыми прядями.

– Вряд ли это повод для убийства, – ответила Вика, думая о своем.

– А по-моему, вполне себе повод. Почему, например, плагиат в ученой среде – повод для убийства, а новая машина соседа – нет? Или айпад? Или устрица?

Пахучее бигуди отрикошетило от моей щеки и – при всей неестественности звучания на русском – именно «оно – мое – пахучее бигуди» шлепнулось мне на колени.

– Что это за истерика? – спросил я, глазами показав на бигуди.

– Я пытаюсь побыстрее разобраться с этим дурацким делом. Иногда я рассуждаю перед зеркалом. Привычка. Можешь не обращать внимания и, ради бога, не сбивай меня! Это раз. И два, зачем ты напомнил про ученых? Мне сегодня на кафедру идти. Еще какое-то время могла о них не думать, – раскапризничалась Виктория.

– Подайте, пожалуйста, этот бигудь, – промурлыкала моя милая VIP-мучительница, и я краем глаза заметил, что Вика едва заметно дернула плечом.

Но земля не разверзлась, никого не поглотила, и лицо девушки не превратилось в старое сморщенное яблоко оттого, что она не знала об отсутствии у слов вроде «бигуди» единственного числа. Я высвободил руку из-под накидки и медленно передал бигуди, слегка коснувшись белых прохладных пальцев девушки.

– Пока меня настораживает только одна запись со стены жены: «Хождение на лыжах и MacDonald’s после них – это очень хорошо для меня!» – продолжала Виктория. – Она выбивается.

Я не отвечал, выполняя просьбу не обращать внимания, однако тетка уже требовала этого самого внимания с удвоенной силой.

– Выбивается, понимаешь? – метнула она сердитый взгляд в мое отражение.

– Чем же? – вздохнул я, сознавая, что обижаться на нее не имеет никакого смысла, как нет смысла обижаться на строптивую кошку: если кошка решила полежать на ваших коленях, она будет там лежать, несмотря на то что пять минут назад показывала спектакль, где исполняла роль матроса, используя ваши любимые занавески как мачтовый канат.

Вика рассмеялась, вернее, сделала что-то вроде «охо-хо-хо» одними губами, поскольку теперь не только ее голова была увешана бигудями и инопланетными спиралями из фольги, но и лицо облеплено прозрачной пленкой, под которую нанесли очередной чудо-крем.

– Ты был в MacDonald’s?

– Был, – признался я. – Мы там пару раз после лекций зависали с группой.

– Ну и как, подавали там устриц да шашлыки из угрей?

Я промолчал и покраснел. Говоря по правде, поход в MacDonald’s был для меня событием, которое я мог позволить себе не чаще двух-трех раз в месяц. Нельзя сказать, что я пришел в восторг, – все-таки отношение нашего общества к американскому общепиту хорошо известно. Так же, как и мои друзья, я небрежно заказал картонную коробочку и картонный стаканчик, фамильярно развалился на пластмассовом стуле, но в это самое время я втайне наслаждался аппетитным вкусом, запахом и прохладой кондиционеров. Мне почти не с чем было сравнивать, поэтому элементарный комфорт воспринимался как нечто замечательное. Но я вовсе не имел желания признаваться в этом кому бы то ни было. Вика, конечно, раскусила меня. Она сидела, обернутая, как и я, черной простыней и загадочно улыбалась на манер египетского Сфинкса. Из-за пленки на лице казалось, что у тетки, как и у нынешнего Сфинкса, вовсе отсутствует нос. Жуткое зрелище. Никогда не интересуйтесь, чем ваши знакомые женщины занимаются в салонах красоты.

– А ты знаешь, что по-настоящему характер человека раскрывается в тридцать лет? – внезапно перескочила она на другую тему. Она любила так делать, иногда это получалось кстати, сходило за экстравагантность, но чаще всего неожиданные перемены темы можно было сравнить с остановкой посреди дороги груженого самосвала, который на полном ходу дал зачем-то по тормозам, поднял кузов и вывалил все камешки-кирпичики предыдущего разговора вместе с собеседником.

Мама говорила, что это недостаток концентрации. В детстве бабушка даже заставляла сестер – Вику и мою маму за компанию – делать какие-то упражнения, чтобы наладить мозги: стишки учить, всякие ешки-матрешки психологические. Но, по-моему, все было наоборот. Если Вика чем и страдала, так это не недостатком, а избытком концентрации. Только концентрировалась она не на собеседнике, а на себе. Тибетская медицина советует иногда останавливать внутренний монолог, чтобы достичь гармонии, моя же тетка, уверен на все сто, просто лопнула бы от такой процедуры. Я привык и не обращал внимания.

– Нет, необязательно в тридцать, – продолжала она как ни в чем не бывало. – У кого-то в двадцать семь, у кого-то в тридцать три. Но возраст Иисуса Христа не случаен. Согласись, было бы гораздо логичнее, если бы Иисусу было лет сорок пять – пятьдесят. В это время человек уже умудрен жизнью, проповедуй да учи. Но нет! Ему было только тридцать три, когда он, так сказать, закончил свою земную карьеру. И это не случайно. Потому что решения, которые ты принимаешь в этом возрасте, нельзя списать ни на щенячью неопытность, ни на старческий маразм, ни на кризис среднего возраста. Решения полностью твои, и цели твои, и средства твои, и выбор твой. Страшное и прекрасное время.

На этих словах я вспомнил полку в нашей ванной комнате, которую я про себя называл «старость не радость». С сорочьим упорством Вика вклинивала в частокол всевозможных кремов и мазей очередного собрата. Не уверен, что она точно помнила назначение каждого предмета из этого пахучего легиона, но демонстрировать свой «страшный и прекрасный возраст» она точно не стремилась. Ей удавалось, надо сказать. То ли мази помогали, то ли наше семейное узкокостное сложение, но Вика на свои тридцать не выглядела.

– Наши убитые входили в возраст Христа. И вдруг им трагически подвернулась возможность выяснить, действительно ли блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна…

– Да уж, весь этот праздник жизни в соцсетях выглядит теперь жутковато, – согласился я, обрадовавшись, что Вика, цитируя Пушкина, вернулась к теме убийства, однако я ошибся.

– Нет, я так вообще, к слову. – Тут в пьесе стояла бы ремарка «усмехнулась», но это снова было «хо-хо-хо». – Мне сегодня тоже предстоит встреча с одним товарищем в этом прекрасном возрасте. Он, в отличие от наших убитых, не лобстерами едиными жив. Он науку движет.

Вика снова куда-то перескочила, заговорив о своем, но в этот раз я не удержал нить, потому что моя парикмахер принялась за челку. Нелепо звучит «моя парикмахер». Лучше бы узнать имя этого небесного создания, но я не был настолько удачлив. Девушка встала так близко, что можно было разглядеть структуру ткани ее синего платья, юбка которого была похожа на колокольчик кукольного наряда. Вообще девушка поразительно напоминала персонажа диснеевского мультфильма: огромные карие глаза, пухлые розовые губки, длинные до пояса пшеничные волосы, тонкая талия. Все было идеально. Живого, а не придуманного художником человека в ней выдавали только контур бюстгальтера, обозначившийся под тканью платья, и чуть потрескавшаяся от сухости кожа возле ногтей.

Вика недоуменно покосилась на меня в зеркале:

– Ты слушаешь?

Волевым усилием я оторвал взгляд от прекрасной, срочно пытаясь сообразить, о ком сейчас говорила тетка. Впрочем, догадаться было несложно. У Виктории в данный период жизни был только один человек, которого она могла сравнить с убитыми любителями лобстеров, а возможно, она даже хотела бы видеть его на их месте. Само собой, Вика говорила о доценте университета, господине Сандалетине Кирилле Михайловиче.

После того как Вика занялась частной практикой судебной экспертизы, она больше не преподавала и занималась только научной деятельностью. В силу своего физического отсутствия на факультете она давно не участвовала в местных интригах, и с этой стороной вузовского прошлого ее связывала лишь взаимная ненависть с доцентом Сандалетиным, которая, надо сказать, сильно портила Виктории научную карьеру, так как помимо прочего доцент являлся секретарем ученого совета, через который велась вся научная деятельность в университете. История эта была запутана, как следы самого черта, гонимого отовсюду в ночь перед Рождеством.

– Зачем тебе понадобился Сандалетин? – поинтересовался я.

– Свою методику анализа оскорблений хочу опубликовать. И через совет провести, чтобы ее отрецензировали. Судьи любят все отрецензированное.

– И ты думаешь, что Сандалетин пропустит?

Она вздохнула:

– Пропустить пропустит, но нервы, само собой, потреплет. Я даже заявилась с этой темой на конференцию в Москву, чтобы отзывы коллег собрать. А тут это убийство, как назло. Совсем не к месту. Теперь вся надежда, что Сандалетин без отзывов пропустит, так как поездка в Москву явно откладывается.

Наконец стало понятно, почему Вика так сопротивлялась новому делу. Речь шла об амбициях. О научных амбициях. В чем в чем, а в научных амбициях эта блондинка не привыкла уступать своего первенства.

– И ты решила явиться к Сандалетину во все-оружии? – усмехнулся я, имея в виду все эти кудри и маски на лицо, но она то ли не поняла, то ли прикинулась, что не понимает.

– Методика железная. Стреляет, как «калашников» – без осечек, как ее могут не опубликовать? – пробормотала она и закрыла глаза.

Мне стало тоскливо. Не знаю, что там было раньше между Викой и Сандалетиным, но сейчас ученый секретарь доставлял проблемы не столько ей, сколько мне. Если Вика встречалась с ним от случая к случаю, то я, начиная со второго курса, видел доцента Сандалетина каждую неделю на лекциях и практике по истории литературы, где наш преподаватель напрочь забывал о том, что семейная вендетта не российский обычай и племянник за тетю не отвечает.

Да, я тоже учусь на филфаке. Парни с нашего двора звали меня ботаном. Но разве был выбор у человека, с детства травмированного самыми разными комплексами, в том числе фрейдистскими. У меня не было отца, и я старался чаще бывать во дворе. А еще я чудовищно много читал. Могли ли чтение и дворовая дружба заменить отсутствие мужского воспитания? Риторический вопрос. Суть в том, что в результате я выбрал гуманитарные дисциплины и без труда поступил на филфак с одними из самых высоких баллов ЕГЭ по городу. Я не хвастаюсь, это теткина работа, которая стоила мне целой кучи нервов: я уже говорил, учитель она ужасный.

Теперь же я растерял большинство своих преимуществ перед одногруппниками и по оценкам стабильно занимал место среди отстающих. Рядом с тройбанами в моей зачетке неизменно красовалась кудрявая роспись человека с фамилией от слова «сандал»: Сандалетин настаивал на этой этимологии и даже возводил свою фамилию к индоевропейскому праязыку. Но даже моя подпорченная зачетка не могла разговорить Викторию: она отказывалась объяснить, в чем именно состоял их конфликт. Не имея даже представлений о масштабе проблемы, я терпел черт знает за что.

Коль уж речь зашла о сандале, то ведическое знание рекомендует видеть в несправедливости волю мироздания, возможно, воля состояла в том, что, чувствуя свою вину за мои трудности в учебе, Вика привлекала меня разбирать с нею реальные судебные дела, и от нее во время расследований я узнавал несоизмеримо больше, чем на университетских лекциях, которые частенько попахивали нафталином, потому что передавались по наследству от родителей к детям. Династийность в нашем провинциальном вузе была сильна. Я знавал случаи, когда внуки читали по конспектам своих заслуженных бабушек и дедушек. Учитывая этот фактор, я не сильно проигрывал, изучая филологию на практике реальных дел вместе с Викторией. Сандал цветет, Ганг течет.

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 13 >>
На страницу:
7 из 13

Другие аудиокниги автора Татьяна Сергеевна Шахматова