В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал

– Тебе сейчас кажется, что тебя сковала тоска, а как стронетесь с места, всё сразу изменится. Как всегда.

– Да-да… приезжай хоть… на денёк?

Я засмеялась, чтобы рассеять его тоску немного.

– Как у Пугачевой в старой песне, помнишь?

– Не помню… – пробормотал Володя.

Конечно, я могла бы поехать к нему, и даже не раз, но как я могла сделать это теперь, когда Марк оказался прав в том, что я рисковала и разболелась из-за того, что не послушалась его, и он вынужден был ухаживать за мной столько дней. И что я скажу, «милый, я поеду, проведаю Володю»? Если бы это было раньше, я бы так и сделала со спокойной душой, потому что была уверена, что ему это безразлично. Но теперь я не была в этом уверена. Он ничего такого не говорил, не намекал даже, но я стала это чувствовать.

Что делать с этим я пока не думала, потому решила, что время само всё расставит по местам, здоровье наладится и всё вернётся на круги своя. Хотя бы и Боги уже вернулся. Как напугало меня это чёртово опознание, нельзя описать. Уже то, что приходится смотреть не на такого мертвеца, каких мы видели, когда занимались анатомией: вымоченного в формалине, бледного, всего какого-то аккуратного, будто он и не человек и никогда не был человеком, а просто такой помощник. Пособие, одним словом.

А здесь… это был не просто настоящий мертвый человек, притом страшно изуродованный, почти без лица, вернее, с сожжённым лицом и большей частью тела, как узнать кого-то в таком виде? Я так испугалась в первые мгновения, что всё поплыло у меня перед глазами, тем более что они заранее напугали меня, конечно, своим звонком и всеми этими предисловиями, так что я была напряжена до предела ещё до того, как они подняли своё страшное покрывало над ним, которым служила страшноватая простыня не первый свежести, с чёрными штампами. Промелькнула даже мысль: неужели нас всех в конце ждут такие простыни?..

Но я заставила себя собраться и я помню, отчётливо и точно, что этот человек на цинковом столе в морге не был Боги. Браслет, конечно, аргумент и это первое, что я вспомнила и пока спорила с ними, немного пришла в себя от первого потрясения, собралась с мыслями и зрением, но браслет, действительно, можно снять, подумаешь, перекусил звено и свободен, почему Боги было не сделать это? И хотя я была уверена, что Боги не снял бы мой подарок, но всё могло быть.

Но главное было совсем не в браслете, конечно. Просто, это был не он, не Боги. Я его знаю близко много лет, помню, как совсем заросла волосами его грудь и волосы стали появляться на спине, что меня смешило, а он не верил и просил показать в зеркале. Я знаю, какой формы его грудь и плечи, руки… голова, в конце концов. Да, тот человек сильно обгорел, но форма тела не изменилась бы настолько, чтобы я могла ошибиться.

И теперь я стала чаще думать о Боги и вспоминать, какой он славный, верный друг и влюблённый. И как я жалела теперь, что просила его не звонить и забыть меня и Москву хотя бы на время. Как это получилось нехорошо… и как тревожно теперь, несмотря на мою уверенность, что я видела не его тело, я теперь волновалась о нём. Ведь паспорт-то как-то оказался при этом трупе. Наверное, это и было тем, что украли у Боги, когда вскрыли замки в его мастерской.

Но самое ужасное – это, конечно, Валера. Эта наша встреча.

Валера… и не в том дело, что он стал теперь неотразим, он всегда таким был для меня, хотя приятно было увидеть, какое у него, оказывается, лицо, скулы, профиль, лоб, какие блестящие шёлковые волосы, которые он распустил по плечам, когда мы оказались на улице, я смотрела на них в кафе, чтобы меньше смотреть в его лицо, в глаза…

Не хочу даже слушать, что он говорит, даже думать о том, чтобы, как он сказал, прийти в это кафе, где он собрался ждать меня каждый день, придумал, тоже мне… Быть с ним как раньше невозможно, и дело совсем не в том, что я и он не те, что были прежде, дело не в том, что наша жизнь не та, и даже всё вокруг нас иное, словно прошло не семь лет, а семьсот.

Совсем не во всём этом дело, потому что мы как раз, боюсь, всё те же…

Дело не во внешних переменах. Не в годах, прошедших с тех пор. Это ничего не значило. Отказавшись от Валеры, я сожгла саму себя, и пеплом засыпала глаза и сердце. Не Костенька, не Екатерина Михайловна, нет, им это было бы не под силу. Я всё сделала сама. Нет человеку большего врага, чем он сам. Я сама это сделала, да, меня вынудили, но я сделала, я отказалась от него, и даже не посмотрела в его глаза, мне достало глаз его матери, умолявшей меня не портить жизнь её сыну, оставить его, освободить от себя, будто моя любовь это удавка… И теперь мне хотелось, так же глядя в её глаза, спросить, стал ли её сын счастливее оттого, что, как она выразилась, я освободила его. Стала ли приятнее и светлее его жизнь, легче его сердце, свободнее душа? Он так же парит высоко над землёй, как было, когда мы были вместе? Екатерина Михайловна, стоило убить нас с ним ради того, чтобы он шёл дорогой, которая казалась вам верной?

Но вернуть теперь всё…

Я не могла. Из-за Марка, из-за Володи, даже из-за Боги и Вальдауфа. Они все в моей жизни, и с ними я другая, я не та, что могла теперь дать Валере то, что могла тогда, семь лет назад, быть потоком воздуха под его крыльями. Да и летит он теперь сам, я вижу это по его светлому лицу. Ему пришлось плохо, так больно, как, представить могу только я, но он это выдержал и выжил, не скатился в грязь, не спился, не потерял того, что делало его таким необыкновенным. Он стал даже лучше, я чувствую. Кого-то испытания ломают, других очищают и делают сильными, идеальными. Как шлифовка делает алмаз бриллиантом, как руда становится сталью.

Валере кажется, что для счастья ему нужна я. На деле ему никто и ничто не нужно, он прекрасен, и счастье в нём самом, оттого, как он чувствует и видит этот мир, это было в нём всегда и всегда будет, что бы с ним ни происходило. А я… ну что ж, испытывать влечение – это нормально. Вопрос в том, куда оно своим течением утянет нас обоих. Потому что Валера – это Валера, никто другой, а он способен заполнить меня полностью. А я уже не пуста и… не жива как раньше.

Валера…

Валера… ничто не сделало меня каменной пустыней, но то, что я сделала с тобой. Я слышала, как моя мама говорила с тобой через дверь, как она сказала, что я бросила тебя, что я отказалась от тебя, то, что я сделала тогда с тобой, с нами… я не видела твоего лица в тот момент, но я слышала твой голос, я чувствовала твою боль, но я не рванулась к тебе с криком, что всё это ложь, что люблю тебя, и что у меня нет ничего важнее и дороже тебя. Я не сделала этого, потому что моя боль была ещё больше, моя боль была невыносима, но я не позволила себе избавиться от неё тогда, я позволила тебе поверить и уйти. Почему ты поверил тогда, Валера?! Почему ты поверил? Почему ты ушёл? Чего ты хочешь теперь?..

Я поднялась с постели, потому что валяться без сна в третьем часу было уже невозможно. Пока я была больна, я была менее способна думать, слабость и сонливость владели мной. Но теперь я была здорова, и всё, что волновало меня, теперь не давало мне спать.

Полы в этой роскошной вилле, больше похожей на дворец в миниатюре, были выложены узорчатым разноцветным мрамором, что конечно, правильно в этом солнечном и всегда тёплом краю, но сейчас они мне показались ледяными, будто могильные плиты. От этого я сразу замёрзла, пришлось поискать не только тапочки, но и свитер, который я и надела тут же поверх сорочки. И вышла в сад.

Съёмка, как планировал Марк, прошла превосходно, конечно, здешняя натура понравилась всем, и фотографу, и осветителям и даже моделям, приехавшим тоже сюда. Получая удовольствие от процесса и нашего гостеприимства, от кухни, а повар был приглашён Марком из Милана на эти недели за большие деньги, он угощал всю компанию изысканными блюдами, вызывая дополнительные волны восторга у нас и наших гостей. В духе «Сладкой жизни» мы провели несколько дней.

Это всё было приятно, утомляло и очень отвлекало от моих мыслей, поэтому пока вилла была полна народу, было хорошо. Но вчера вечером и сегодня утром все разъехались и мы с Марком остались вдвоём. Когда от виллы по идеальной дуге дорожки отъехали последние автомобили, скрываясь за деревьями и идеально постриженными кустами, обрамляющими дорожки, Марк обнял меня, положив мне на плечо горячую тяжёлую руку.

– Ну что, Танюшка, одни остались? Скучать теперь будешь по своей банде? – улыбнулся он, прижимая меня к себе и глядя вслед уже исчезнувшим машинам.

– Марк… – я посмотрела на него. – Займись любовью со мной?

Марк посмотрел на меня.

– Ну… не зна-аю…

Но, несмотря на эту шутку, он был во власти вдохновения…

– Я люблю тебя… как я люблю тебя… – шептал он, прижимая лицо к моему. – Поцелуй меня… поцелуй меня…

Но Марк уснул, а мне не спалось, поэтому я встала и вышла в сад. Странно, двери на веранду и все окна в дома были распахнуты, но в саду было свежо и влажно и при этом тепло, а в доме душно, но холодно, будто выстроен он над могилой. А в саду с меня сразу будто свалилось тяжёлое мокрое покрывало и стало легче. Если бы не Марк, я вовсе затосковала бы. Мне захотелось посмотреть на него, и я вернулась к спальне, заглянула через дверь. Он спал, плохо, почти не укрытый, прекрасный в своей наготе и неге. Наверное, такими Бог создавал ангелов: светлыми, прекрасными и добрыми сердцем. Хотя, какие у ангелов сердца? На что они им? Или нужны? Чтобы жалеть нас, которых они хранят…

Я вернулась в сад, начинало светать, пока я ходила вокруг дома, ночь истекла, мне так захотелось запечатлеть это ощущение, которое было у меня сейчас от Марка и всего вида спальни, разворошённой белой постели, что я взяла свою папку с бумагой, которую всегда и неизменно возила с собой, и пастель и села на веранде напротив двери.

– Bella signora, non riesce a dormire (не спится, прекрасная синьора?)? – улыбнувшись, спросила меня немолодая горничная, поднимающаяся раньше всех в доме, вместе с ней вставали только помощники повара.

– No, ho dormito bene, (нет, я хорошо выспалась), – сказала я в ответ, тоже улыбнувшись. – Hai gia’un lavoro?( а у вас с утра уже работа?)

– Sono un uccello precoce, bella signora (я ранняя птица, прекрасная сеньора).

– Anche gli usignoli non dormono, e tu gia(соловьи тоже не спят, а вы уже на ногах).

– Si’, bella signora, – улыбнулась горничная, я знаю, что её зовут Магдалена, я слышала, как её называли здесь остальные. – Devo andare(можно идти?)?

– Naturalmente. Mi dispiace disturbarla, (конечно, извините, что беспокою вас), – сказала я.

За время своих поездок я успела научиться неплохо объясняться по-итальянски, как и по-французски и по-английски. Собственно говоря, уже в первую поездку в первую же неделю я начала понимать всё, что говорят, обращаясь ко мне, а со второй кое-как объясняться. Дальше всё уже пошло как по маслу. Если оказываешься в чужой стране, среди чужого языка и рассчитывать на переводчиков тебе не приходится, всему учишься очень быстро. Это сейчас здесь работает очень много русских сотрудников в агентствах, потому что и русских моделей теперь здесь очень много, а я в своё время была одна. Нет, были и другие, но нас были единицы, мы и не встречались в чужеземных краях. Но я научилась. Такая у меня планида, быстро всему учиться и ко всему приспосабливаться.

Я услышала приглушённые голоса за углом дома, но не разобрала речь, не стала даже прислушиваться, думая, что это меня не касается. Но выяснилось, что я ошиблась. Потому что через пару минут, прошуршав по гравию шагов пятьдесят к террасе, на которой я сидела, подошёл… Вальдауф. То есть я не сразу поняла, что это он, потому что не сразу обернулась на него, только почувствовав, что шуршавший шагами человек остановился как-то слишком надолго около меня, я подняла голову, чтобы посмотреть на него.

– Ох… Валерий Карлыч… вот это да… – только и произнесла я.

– Здравствуй, Танюша, – он улыбнулся так радостно и мягко, что мне стало очевидно, что он очень рад меня видеть. – А мы ваши соседи. Все эти дни приходил понаблюдать за вами издали.

– Почему же издали, Валерий Карлович?! – улыбнулась я, откладывая эскиз, впрочем, почти оконченный.

– Не хотел мешать, – он поднялся на четыре ступеньки террасы. – Ты за работой как всегда. Отдыхаешь, когда-нибудь вообще?

Он кивнул на рисунок.

– Это и есть мой отдых, – улыбнулась я.

– Позволишь взглянуть?

Он взял листок, посмотрел долго, улыбнулся и отложил, снова пройдя мимо распахнутых дверей спальни, ветерок легко колыхал белые легчайшие занавеси. Стало уже совсем светло, и я задвинула портьеры, чтобы свет не беспокоил спящего Марка.

– Ничего не скажете? – спросила я Вальдауфа, обернувшись.