Байкал

– Не смей! Не забывайся, щенок! – вот именно щенком и назвали…

Мать впервые так рассердилась на меня. И вообще в первый раз меня кто-то обругал. Это тем более позорно, что слышали все присутствующие. Мои противные братья, похожие на рыжих крысят, тут же заулыбались, довольные этой выволочкой.

Но мать окоротила их, прикрикнув:

– Чего расшиперились? Не сметь зубоскалить! Трапезничать собрались, так ешьте, иначе голодными спать отправлю!

Я взглянул на Аяю, но она уже поняла меня и без этого взгляда, и без слов, и тоже вслед за мной вышла из-за стола. Я взял её за руку, и мы направились к двери.

– Ну и выметайся! Наказан будешь! Неделю к царской трапезной зале не подходи со своей девкой! – закричала мать мне вслед.

Я взял Аяю за руку и, не оборачиваясь больше, мы вышли из залы. Я шипел и ругался по дороге, обзывая своих близких всеми самыми последними ругательствами, особенно моих братьев, которые так обрадовались этой грозовой туче, обрушившейся на мою голову. Моя бы воля, я бы передушил их всех, тошнотворные тупые поросята. Аяя сражала мою ладонь, которой я держал её руку. Я обернулся на неё:

– Ты не бойся, я тебя в обиду не дам, – сказал я, она была бледна и сосредоточенна, шла за мной, о чём-то напряжённо думая.

Она подняла голову и, улыбнувшись, сказала:

– Не болей сердцем, Марюшка, милый. Я люблю тебя.

– Так ли? И докажешь? – спросил я.

– Доказать? – она махнула ресницами немного растерянно. – Как же?

Мы были в одном из длинных коридоров, сохранившихся с самых старинных, даже древних времён. Сам наш дворец множество раз перестраивался, он был каменный, но кладка и планировка были проще и грубее, и камни мельче, чем в первых двух этажах, с каменной вечной кладкой, сложенной из гигантских кусков скал совершенной формы, коридоры в этой части дворца были идеально прямыми, покои и залы очень высокими, светлыми. Эта часть была построена много сотен, а может, и тысячи лет назад, ещё во времена, когда творили мастера, способные силой мысли перемещать громадные камни и шлифовать их, будто оплавляя как сливочное масло, не прикасаясь не то что инструментами, но даже ладонями…

Дворец был огромен, потому что каждый новый царь почему-то считал своим долгом пристраивать и пристраивать новые коридоры и покои. Но в этой части жили сейчас мы, царская семья. В третьем этаже располагались, горницы моей матери и царских детей, кроме покоев наследника. Мои покои были на втором, здесь же помещался царь. Трапезный зал, большой зал, где устраивали пиры, и горницы, где царь проводил время с советниками, были на первом этаже, стоящем на высоком фундаменте и подклети, в которой помещались кладовые, кухня, слуги и челядные, кроме тех, кто неотступно находился при царе и членах царской семьи, ночуя под дверями на сундуках и лавках. Поэтому в этих коридорах обычно вечерами было тихо, только стражники и лампы – громадные каменные чаши наверху громадных подставок, заполненные маслом, стоящие на равных расстояниях друг от друга во всех высоких коридорах, немного чадившие, после заката заполняли ровным золотым светом здешние запутанные переходы.

Я увидел, как немного сжалась Аяя после моего вопроса о доказательствах любви, словно решила, что я потребую их сей же миг.

Нет, я не хотел сейчас, я был слишком зол, даже разъярён. Но я хотел заручиться её обещанием.

– Как? Ты знаешь, как. Все женщины это знают.

– Разве я ещё не доказала тебе? – она удивлённо хлопнула ресницами.

А вот этого я не ожидал, приписав её смущение нерешительности. Искреннее простодушие её вопроса, остудило владевшую мной злость и заставило моё сердце бросить щит, которым оно прикрылось было от родительского непонимания, и тепло забиться.

– Аяй… ты правда полагала, что между мной и тобой произошло всё, что может произойти между мужчиной и женщиной?

– А разве нет? Ведь мы спим вместе, ты целуешь меня, обнимаешь, ласкаешь… Разве не поэтому ты решил просить разрешения на мне жениться?

Я засмеялся, Боги, я не видел ещё таких чистых и неискушённых людей. Многие прикидываются, многие хотят казаться, но вот таких, которые знают, как складывать и даже умножать и делить трёхзначные числа в уме, что всегда изумляло меня, могут рассказать, чем отличалось царствование Улана Первого от царствования его брата Усмана Второго, и почему ветры на Севере постояннее тех, что на юге и отчего на нашем берегу теплее, чем на Востоке, такие люди, при этом, могут не знать, что на самом деле делают мужья и жёны в своих почивальнях.

– Бог Солнце! Бог Байкал! – воскликнул я, обнимая её и смеясь. – Как же я люблю тебя, ты лучше всех на свете! Всех чище и прекрасней!

Она тоже засмеялась, не очень понимая, чего это я так радуюсь.

– Идём, Аяя, идём, я расскажу тебе, что я надумал…

Действительно решение, вернее, намерение родилось прямо во время этой трапезы и разговора, но окончательно сформировалось пока мы шли этими идеально ровными древними коридорами, которые построили те, в кого уже никто из теперешних и не верит, потому что повторить их чудеса никто не способен.

Мы поднялись лестницами до наших покоев, я вошёл, прогнал всех слуг, кто растапливал печи, кто стелил постель, кто расставлял кувшины с водой, вином и мёдом на столе и начищал золотые кубки, кто… словом, всех многочисленных мелких людей, которые постоянно путаются под ногами и мешают значительно больше, чем помогают. И ещё отличным образом шпионят, я это знал лучше всех, потому что сам множество раз пользовался их услугами в этих целях и мне известна цена каждого. Поэтому я плотно притворил за ними двери, и заговорил с Аяей очень тихо и только после того, как был уверен, что ни одна живая душа нас не слышит, если только мыши… Я сел рядом с ней.

– Вот послушай: как ты разумеешь, такое количество вельмож, многие из которых едва ли не богаче и влиятельнее самого царя, не ослабляют царство и царскую власть?

Аяя смотрела на меня во все глаза и, выслушав то, что я сказал, неожиданно ответила:

– Я думаю об этом с первого дня, как очутилась в твоём дворце, Марей! – обрадованно улыбнулась она. – Едва увидела, сколько уверенных и жирных людей всё время подле твоего отца, имеют право высказываться и чуть ли не оспаривать решения царя. В открытую не перечат, до этого не дошло, но тому, что им не по душе произойти не дают.

– И у каждого целый собственный двор и даже дружина! – подхватил я. – Они и войско соберут в любой момент, егда захотят. Поэтому царь в руках у них. А их руки у него на горле! И с этим надо покончить!

– Как же, Марейка? – она изумлённо отодвинулась, хлопнув ресницами. Когда она так делает, мне кажется, поднимается ветер…

– А вот это надо обдумать, как. И ты мне должна помочь в этом, твоё спокойствие, то, как ты видишь всех насквозь, твоя золотая голова, твоя память, знания, половина из которых из моей головы уже повыветрилась… Я ещё не знаю, как мы сделаем это. Но мы должны укоротить им руки. Мы изменим наше царство вместе. Не предашь меня? Не отступишь? Будешь со мной во всём? Не испугаешься?

– Чего же? – улыбнулась Аяя, уверенно и светло.

И я засмеялся счастливо, обнимая её. Они не дают мне жениться на моей Аяе пока я не на троне? Отлично, у меня будет свой трон. Мой, не отцовский. И посмотрим, чей окажется крепче.

– Только будь осторожна, очень осторожна, ни на минуту не забывай сегодняшней вечери. Всегда смотри насквозь и не верь никому, Аяй, здесь все лгут. Кроме отца. Мать тоже правдива, она кажется злой, но она…

– Она не злая, – перебила меня Аяя. – Она… Иногда мне кажется, она… не в своё время родилась, будто потерялась…

Я усмехнулся, это очень метко, невероятно правильно. Только не представляю, какое должно быть время, чтобы подошло моей самолюбивой и властной матери.

Но думать об этом, и обо всём, что так разъярило меня сегодня уже не хотелось. Моим новым мыслям и планам надо дать устояться, добродить, чтобы из буйной браги они превратились в крепкое вино. Теперь, после того как я выпустил весь этот злой огонь, я мог отдаться огню гораздо более яркому и сдерживаемому уже долгое время. Я потянул Аяю к себе. Она улыбнулась, ей нравилось целоваться, и потому, что ей нравится, это доставляет мне наслаждение, которое я не могу сравнить больше ни с чем. И она, моя Аяя, становилась всё нежнее податливее день ото дня, будто медовый воск плавилась от моих прикосновений.

Ещё несколько месяцев я не решался приступить к тому, чтобы Аяя, пусть и не перед людьми, но перед Богами стала моей женой. Обманывать её мне не хотелось, она как-то должна понимать, представлять, что же будет, и желать этого, как и я.

За это время я начал сколачивать свой будущий престол. Для начала я так и не вернулся больше за царские трапезы ни через неделю, никогда, и таким манером образовался мой собственный, отдельный от отцовского двор. Отец даже призвал меня к себе и, строго глядя на меня, сказал:

– Ты что это, царевич!? Мой любимый сын? Мой наследник! Моя гордая радость! Что такое ты устраиваешь? Заговор против меня?! Противу царя! Против отца!? – он был рассержен, мне даже пришло в голову, что он обижен. Но точно я не видел его таким инде.

– Государь, твоё величье, я, может быть, строптив и даже глуп, но я не тать и не подлец, и никогда предателем не стану! – спокойно сказал я, я ожидал этого вопроса и его гнева.

– Что тогда? Зачем это отделение? – сказал он, действительно обескураженный. – Что за обида? Из-за девчонки? Из-за ничтожной девчонки?!

Этого я не мог перенести и взорвался:

– Не смей! Даже тебе, отец и повелитель Авгалла, не позволено так говорить об Аяе! – воскликнул я, готовый и за меч схватиться, чтобы защищать даже её имя.

– Ладно-ладно, взъярился… гляди-ка, герой, могул какой… Что ж, так сладка? – усмехнулся он, прищурившись.

Я не сказал ничего, оскорблённый его вопросом. Лезть своими любопытными липкими руками и завидущими глазами в нашу чистую любовь, этого я позволить не мог. Отец, посмотрев в мои глаза несколько мгновений, перестал усмехаться и сказал:

– Ладно, ступай! Но учти, царевич, злоумышление против царя – и вы станете жертвой Великому Байкалу. Ты и твоя бесценная девочка. Запомни, Марей!

И я понял, в его словах угрозы нет, он верит, что я не стану пытаться сбросить его с трона или тем более убить, каким бы поганцем я не был в глазах всех, мой отец не зря каждый день беседовал со мной и за мной наблюдал. И, пожалуй, предупреждает он не о себе и своём гневе, а об остальных…