Без воды

На тот момент Ларки прожили там уже почти два года, и Эммет потерпел полное поражение, тщетно пытаясь перенаправить ненависть шайеннских школьников с индейцев на англичан, а с несчастных переселенцев на богачей-скотоводов. Ему также не раз приходилось «держать саван» на похоронах всяких «чужаков» – пастухов, старателей, золотоискателей, – где он зачастую оказывался единственным, кто провожал покойного в последний путь, и уже начинал чувствовать, что положение этакого «столпа общины» куда чаще оказывается весьма невыгодным, чем приносит хоть какую-то пользу. В любой день и час у его дверей могла появиться очередная отчаявшаяся вдова, которую общество, подчиняясь интересам кого-то более могущественного, не только лишило мужа, но и ограбило, обманом отняв у покойного участок земли или причитающуюся ему долю в виде денег или товаров. И каждой из этих женщин были нужны конкретный совет, защита, понимание того, как жить дальше. Сознавая свою ограниченность и чувствуя себя из-за этого виноватым, Эммет частенько попросту покупал у этих женщин скот, чаще всего овец, стараясь хоть немного облегчить свалившееся на их плечи бремя, а они, собрав вещи, уезжали – возвращались к своей прежней жизни, какой бы она ни была, от которой не так давно сами же отказались.

– Господи, что же нам делать со всеми этими проклятыми овцами? – в ужасе спрашивала Нора, когда их ветхий, еле державшийся самодельный загон оказался окончательно переполнен.

– Продадим, конечно! – весело откликнулся Эммет.

И он действительно попытался это сделать, но после нескольких неудач узнал от людей более сведущих, что ему удалось собрать уже вполне приличное стадо, расстаться с которым ему, видимо, так просто не удастся. Как ни странно, Эммет так этому обрадовался, что его довольство собой не смог поколебать даже гнев Норы. Он сразу бросился «выправлять судно» и с воодушевлением начал учиться новому делу – и это, по правде говоря, было тем его свойством, которое вызывало у Норы искреннее восхищение. Эммет научился даже стричь овец, однако сложностей в их жизни все не убывало, и до него понемногу дошло, что его овцам явно не хватает кормов и таких пастбищ, где они могли бы спокойно толстеть, не опасаясь приближения губительных зим.

К этому времени Сэнди Фрид уже перебрался на Территорию Аризона. Немного там поскитавшись, он взял на себя роль рекламщика и промоутера в небольшом шахтерском районе между Финиксом и Флэгстаффом. За тысячу долларов он получил по ипотеке участок земли с домом-развалюхой и установленным в доме печатным станком. И все это – за одну тысячу долларов! Хотя сам Сэнди такой суммы никогда в жизни не видел и никогда в жизни не заработал бы. Но на банковских бумагах стояла его подпись, и в рекламных брошюрах и информационных бюллетенях, напечатанных, правда, с орфографическими ошибками, значилось его имя, и весь этот рекламный хлам он с восхитительной регулярностью посылал Эммету и Норе под общим заголовком «Страж Амарго».

А потом Сэнди в очередной раз напился в стельку, и после этого его письма приобрели несколько иной, более настойчивый характер. Ах, мистер Ларк, как тут великолепно! Территория Аризона – это голубое безоблачное небо, и чудесные зеленые поля, в самый раз под пастбища, и приятные работящие люди, не подверженные тем порочным страстям, что вызывают золотую лихорадку и прочие сумасшествия. А какие тут храбрые, самоотверженные, поистине безупречные дамы! Вот была бы чудная компания для мисс Норы!

Нора, помнится, мгновенно ощетинилась:

– С какой стати мне водить компанию с тамошними храбрыми и поистине безупречными дамами? Какого черта он вообще об этом пишет?

– Просто потому, что ты и сама дама весьма храбрая и поистине безупречная.

– Раздражает он меня!

Эммет искоса на нее посмотрел:

– А что, по-твоему, означает подобная характеристика тамошних дам?

– То, что это дамы с весьма сомнительной репутацией!

Эммет покачал головой:

– Вот как раз пример того, что настоящий писатель должен избегать общепринятых клише и давать людям только такие характеристики, которые порождены его собственным, интуитивным восприятием. А все эти клише можно запросто подвергнуть критике или даже в клочки разорвать. «Храбрые и поистине безупречные» в данном случае означает «доблестные, умные, хорошо воспитанные» – в общем, просто потрясающие.

А Сэнди все продолжал их звать: каждый день, писал он, наш городок пополняется новыми жителями, исполненными энтузиазма. Вот, например, недавно открылся отличный португальский магазин, где торгуют мануфактурой и мужской одеждой. Ах, какие там продаются чудесные шарфы! Сэнди писал, что был бы совершенно счастлив, если бы так сильно не скучал по дорогим его сердцу Эммету и мисс Норе, которые попросту лишают себя истинной радости и Божьего благословения, не имея возможности видеть, как рождается замечательный новый город Амарго. А как было бы прекрасно, если б они смогли вновь воссоединиться и под эгидой умной и достойной газеты привести население Амарго да и всей Территории Аризона в лоно Соединенных Штатов.

– Чего это он так неистовствует? – с некоторым изумлением поинтересовалась Нора.

– Он явно снова попал в беду.

– Надеюсь, ты не собираешься немедленно броситься туда, чтобы его спасти?

Они бы почти наверняка сумели устоять перед соблазном переехать в Амарго, если бы не пожар. Их дом оказался самым последним в ряду строений, которые сентябрьской ночью вспыхнули, как сухой хворост, когда повар в «Золотом гвозде», то есть через два дома от Ларков, позволил бекону на плите не только обуглиться, но и загореться. Всего одной случайной искры, угодившей в их дом, оказалось достаточно, чтобы огонь уничтожил все – крышу, кровать, книги и записи Эммета. Нора сразу поняла, что им придется вернуться к ее родителям, хотя они в разные годы уже предпринимали подобные попытки, оказавшиеся неудачными. Но думала она именно так, стоя на противоположной стороне улицы и держа под мышками двух юных ярочек, пока пожарная команда осуществляла всякие необходимые, но совершенно бесполезные действия. Однако она буквально нутром чувствовала, что Эммет все-таки воспримет этот ужасный поворот судьбы как некий знак, сулящий новые возможности. Все остальное он явно воспринимал как некий поворот назад, а это, конечно же, никак не могло бы удержать его здесь. И Нора поняла, что для нее это последняя осень в Шайенн.

Итак, стадо овец, пожар и письма златоуста Сэнди Фрида – вот тот клубок переплетающихся нитей, который в 1876 году привел их на Территорию Аризона вместе со всем уцелевшим скарбом. Лишь по прибытии они обнаружили, что «город» Амарго – это всего лишь несколько рядов палаток, выстроившихся вдоль речки Биг-Форк-Крик, более известной как Большой Раздвоенный Ручей. А Сэнди Фрид между тем уже строил мечты о новой жизни в штате Монтана, не успев толком начать знакомить Эммета с достоинствами и недугами вашингтонской прессы – и Эммет не без волнения со всем этим знакомился, однако северные газеты и журналы уже практически устарели и не стоили ни гроша, хоть Сэнди и заплатил за них изрядную сумму. Но Сэнди был прежним: все такой же очаровательный и полный добрых намерений, но абсолютно безнадежный и как автор статей, и как издатель газеты. К сожалению, он по-прежнему частенько посещал игорный дом и к ноябрю имел такую отчаянную задолженность, что Эммет был просто вынужден в качестве поручителя поставить на его банковских бумагах свою подпись. Вскоре после этого Сэнди верхом выехал во Флэгстафф за новыми материалами для газеты, и лишь шесть лет спустя Ларки получили от него письмо – это было его последнее письмо к ним – с почтовым штемпелем Онтарио. Об этих местах Нора знала лишь то, что там очень холодный климат и малое количество жителей, а сама провинция отличается изолированностью от прочего мира; кроме того, по слухам, там водилось немыслимое количество всяких злодеев, так что человеку ничего не стоило «случайно» утонуть, замерзнуть или упасть в глубокое ущелье; его также могли избить до полусмерти, если он кого-то обманул чересчур радостными посулами.

Мама, раздался голосок Ивлин, и Нора поняла, что накатала уже около двадцати страниц, – ты снова подменяешь одно другим. Тебе же совсем не об этом нужно писать.

– Ты права, – вслух сказала Нора. – Нужно писать по существу.

Почему бы тебе не написать о нашем доме? У каждого ведь есть дом.

Их дом. Эммет тогда настоял, что их первый дом он будет строить сам. Но после того, как тот первый дом августовские муссоны буквально смыли с лица земли, этот, второй, они строили уже вместе и без конца спорили, как лучше обустроить его внутри. Эммет тосковал по белым колышкам ограды в палисаднике и бархатным обоям своего детства. Ему хотелось, чтобы у Норы было хотя бы это. Но она ничего не могла с собой поделать: подобные мелкие «роскошества» она воспринимала как верный путь к постепенному разорению. Должна же быть причина, по которой каждый poblador[17 - Poblador (исп.) – «поселенец», «житель».] в радиусе ста миль строил себе не дом, а скромную хижину с земляными стенами, из-за чего эти убогие домишки выглядели крепкими, приземистыми, замкнутыми, скрывая то впечатление, что их хозяевами являются уязвимые невежды. И если они с Эмметом тоже намерены во всех отношениях стать невежественной деревенщиной, то им, наверное, стоит быть практичнее, когда речь идет о строительстве собственного жилья, не так ли? И потом, они ведь наверняка надолго здесь не задержатся – снова снимутся с места уже в течение ближайшего года.

Но Эммет твердо стоял на своем. Так что они тащили с гор бревна; вырубали заросли похожего на мимозу мескитового дерева и манзаниты; с утра до ночи стучали молотками; отмеряли и засыпали нужное количество песка, пока не построили нечто вроде весьма симпатичной, хотя и кривоватой дорожки для бега трусцой. Норе казалось, ничего лучше она в жизни не видела. Затем они построили курятник, но любая предприимчивая лисица, обитавшая в радиусе десяти миль от их дома, запросто в него проникала, пока они не поумнели и не начали подкладывать в курятник стрихнин – в результате одна за другой отравились и погибли несколько их собак. К концу года они расчистили и распахали тридцать акров земли и посеяли свою первую озимую пшеницу – а когда весь урожай пшеницы к чертям собачьим погиб, они принялись выращивать на продажу зелень и овощи, тоже, разумеется, обреченные на гибель, пока над ними не сжалилась Десма Руис и не подарила им семена тыквы и турнепса, а также – что было куда ценнее – дала массу полезных советов насчет того, как можно «задобрить» эту насквозь прожаренную землю и «упросить» ее оставить посаженным растениям жизнь. В заявке на владение земельным участком Ларки написали, что собираются «выращивать пшеницу и овец». Эммет теперь мог бы посмеяться над этим, словно эта пасторальная фантазия пришла в голову не ему, а какому-то неведомому незнакомцу из далекого прошлого – но факт остается фактом: они тогда еще не один год продолжали заниматься овцами, продавая животных, разбирая мили перепачканной навозом шерсти и принимая во время окота бесчисленных ягнят, покрытых еще дымящейся кровью. Каждый год осенью они приводили свое стадо с пропеченных летним зноем пастбищ на холмах, надеясь хоть чуть-чуть сдвинуться с мертвой точки – выплатить наконец долг за печатный станок и получше обеспечить своих троих сыновей, которые до сих пор спали на соломенных тюфяках прямо на полу у очага, хотя бы купив им книги и карандаши; а еще они мечтали собрать достаточно денег, чтобы превратить старую веранду в две комнаты, а затем и в три, а потом и второй этаж надстроить, чтобы у каждого мальчика была собственная комната, где он мог бы спокойно расти, взрослеть и становиться настоящим мужчиной.

Все это они сделали, но, если теперь место в Законодательном собрании округа перейдет к Эш-Ривер, их усилия окажутся напрасными. Напрасными будут все полученные ими раны, увечья и солнечные удары. Как и все те мелочи, что составляли их жизнь. Как и все их попытки спастись от смерти.

А ваши заслуги, мама, – напомнила Ивлин. – А достоинства вашей здешней жизни.

Заслуги, достоинства… Что ж, если верить тому, что Эммет написал на опорном столбе у них в спальне, заслуги и достоинства их жизни достаточно просты. Они довольно долго здесь прожили. И жили, может быть, не слишком счастливо, но все же счастливее многих. Эммет, Нора, мальчики и, конечно же, Ивлин. Она, правда, провела среди живых всего несколько месяцев, но и потом оставалась с Норой, с каждым днем становясь взрослее, проявляясь в каждой паутинке, в каждой пылинке, в каждом солнечном зайчике на полу. Когда Нора представляла себе их пустой дом, она видела, как Ивлин пробирается среди потолочных балок, перелезает через перила на крыльце, трогает пальцем наплывы на бревнах и непобедимые пятна на оконных стеклах, ковыряет ноготком жирные кляксы, оставленные мальчишками на кухонном столе. Ее дочь была в той же степени частью их дома, как и любой живой член семьи, – даже больше, наверное, потому именно с Ивлин было связано само его основание, закладка фундамента, начало строительства, да и похоронена она была совсем рядом, в той земле, на которой стоит их общий дом. Она, конечно, давно стала взрослой, превратившись в тонкую, умную, прагматичную и, может быть, несколько резковатую девушку, и уж она-то наверняка будет против, если Эммет все-таки вздумает покинуть этот дом.

Но писать об этом было невозможно. Так что же тогда осталось ей сказать?

«Для многих из нас сады и огороды – это кладбища наших сердец, нашей души. Так неужели же, когда Амарго окончательно разорится, мы попросту бросим здесь наших мертвых?»

Нет, мама, об этом ты лучше не пиши, – тут же вмешалась Ивлин. – Это лишь привлечет излишнее внимание ко мне.

Наверное, ей лучше вообще ничего не писать. Нору вдруг охватил ужас при мысли о том, что подумают люди, если все эти чепуховые мысли и соображения, которые она столько времени изливает на бумаге, действительно будут кем-то прочитаны. Даже написанное подвергнуть строжайшей цензуре, все равно ее излияния только разожгут сплетни, которые, похоже, в настоящий момент являются единственным связующим звеном между Амарго и Эш-Ривер. Она не хотела писать об Ивлин, но без Ивлин ее история выглядела столь же обыденной и начисто лишенной фантазии, как и у любого из здешних жителей – если, конечно, не думать о том, что у других дочери живы, а ее Ивлин больше нет.

И все написанное ею полетело в огонь.

Но стремление как-то воплотить в жизнь задуманное уже горело в ее крови. Только б удалось найти нужные слова! Отыскать ту отправную точку, с которой только и можно обращаться к жителям Амарго!

А еще лучше, если б Десма согласилась что-то написать. Но Десма в данный момент была неприступна. А ведь она куда раньше всех остальных – ну, почти всех, черт побери! – поселилась в этих местах, и это было задолго до того, как возникли хоть какие-то надежды на возможное процветание этой местности. Пожалуй, ни одному человеку в этой долине не удалось встать на ноги без помощи и поддержки Десмы – и она всегда была готова помочь, дать хотя бы небольшой толчок, хоть это и шло вразрез с ее собственными фундаментальными убеждениями, а также с вечным требованием оставить ее в покое. Но Десма со всем сумела справиться и вот теперь после двадцати четырех лет нелегкой жизни была «вознаграждена» – смертью самого дорогого и любимого человека, ее истинного друга, и на нее тут же набросились безжалостные рейдеры, инспекторы, агенты и прочие хищники, желающие оспорить законность ее владений. Вот уж что точно переходило границы всякого терпения.

И в итоге примерно месяц назад Нора остановилась на следующем тексте:

Увы, отныне, похоже, даже само слово «Амарго» не может появиться на страницах газеты «Горн Эш-Ривер» без того, чтобы это название не было незамедлительно соотнесено с постоянными нарушениями закона, грабежами и катастрофической нехваткой воды. Мы, жители Амарго, только из этой газеты с удивлением узнали, сколь ужасны наши перспективы. А предложенная властями Эш-Ривер мера – это не что иное, как завершающий удар в долгой кампании злостной клеветы и на сам город, и на его жителей; удар, ставящий под угрозу развитие Амарго и его безопасность. Сам же Эш-Ривер в такой ситуации только выигрывает. Хотя издателям «Горна» не грех было бы вспомнить, как достойно Амарго исполнял свои обязанности в качестве главного города округа, представительствуя в Законодательном собрании, чем наш город был в значительной степени обязан усилиям таких доблестных людей, как Десма Руис, дважды вдова, поселившаяся здесь двадцать лет назад и никогда отсюда не уезжавшая; ей довелось неоднократно переживать и засуху, и голод, и кражу скота, и порчу имущества, организованную членами Ассоциации скотоводов, много раз пытавшихся отнять у нее землю, но она сумела доказать всем, что это ее земля. Разве это не яркое доказательство возможности существования между нашими городами добрососедских отношений, благодаря которым мы вместе будем стремиться к достижению благородных целей и всеобщему процветанию? Все мы в долгу перед Десмой Руис, все мы глубоко ее уважаем, все мы восхищаемся ее преданностью – но что станется с ее домом, с дорогими ее сердцу воспоминаниями, с ее безупречным хозяйством, в которое она вложила все свои силы, всю свою жизнь, если наш город будет сознательно подведен к полному разорению? Амарго не должен сдаваться без боя, сколько бы еще лживых заявлений ни напечатали в «Горне Эш-Ривер», сколько бы еще драконьих зубов ни посеяли на своих полях мистер Меррион Крейс и его Ассоциация скотоводов!

Когда Нора показала Эммету свою заметку, он озадаченно на нее посмотрел и спросил:

– А почему ты решила использовать здесь слово «безупречное»?

– Потому что теперь я знаю его значение.

– А что, если другие люди его не знают? Они могут на нем споткнуться и ошибочно его истолковать – в точности как и ты раньше. Это слово не подсказано тебе твоей интуицией. Оно не от души.

– Не больно-то ты веришь в своих читателей.

Эммет промолчал; он все еще внимательно изучал листок с «письмом в газету».

– И вот еще здесь… что ты имеешь в виду под зубами дракона?

– Эллины считали, что, если посеять зубы дракона, то пожнешь готовую к сражению армию. – Страшно довольная собой, Нора посмотрела мужу прямо в глаза, но он снова углубился в текст, и она спросила: – Когда ты это напечатаешь?

– Напечатаю? – Он глянул на нее с неподдельным удивлением. – Дорогая, но я предложил это тебе исключительно для поднятия твоего духа. Так сказать, в качестве умственного упражнения.

Для поднятия ее духа? Да ее дух кипит уже несколько дней! Но еще хуже было то, что Эммет оказался не в состоянии понять, почему она вдруг так замкнулась, почему отвечает отрывисто и односложно.

Но, мамочка, разве тебе не стало легче, когда ты все это написала?

Нет, никакого облегчения она не почувствовала. Потрачено столько времени, столько усилий. Исписано и переписано бесчисленное множество страниц. Весь первоначальный текст перестроен и перекроен, однако и сама она теперь уже не уверена в собственной логике. А Эммет… Эммет по-прежнему тянет с обещанным опровержением; утверждает, что пишет, но, похоже, только зря тратит время, царапая пером по бумаге и пытаясь собрать вместе какие-то обрывки неискренних мыслей, которые он даже показать Норе отказывается. Куда же девался пресловутый «рыцарь пера», который так яростно протестовал против войн с индейцами, отмечая каждый несправедливый захват их земель, каждое несправедливое тюремное заключение, каждую казнь через повешение, совершавшуюся без суда и следствия?