Маг Многоцветья

– И не вздумай меня ослушаться, предупреждаю, хуже будет!

– Риминар.

– Руа. Я просто хотел тебе помочь. Однако… Может, хотя бы книгами поделишься? Если я умру от скуки, твое лечение опять-таки пропадет зря.

– Зато одним боевым магом станет на земле меньше!

– Аверрис, – спокойно произносит Сегвия.

– Сиан… – рассеянно отвечает маг, провожая взглядом Байлар, направившуюся за книгами.

-…И не страшно тебе одной?

Потрескивает свеча. Настоящая, из желтого пахучего воска, немагическая – нечасто такие встретишь! Тени движутся, будто живые настороженные существа, убегая от язычка огня. И пляшут отсветы на длинных, бесконечно длинных волосах Байлар.

Байлар кутается в коричневый плед и смотрит не то на трепещущие тени, не то на Ярровы руки с худыми и сильными пальцами.

– Чего бояться? Лес – мой дом. Люди здесь не ходят. А в селе… У селян передо мной должок…

Она улыбается и чуть меняет позу, и волосы струятся вслед за ее движением.

– Мой дедушка с ранних лет заметил мой дар и стал обучать меня ремеслу – и магическому врачеванию и обыкновенному. Только магов тогда уже не любили, так что эту сторону дела он показывал мне тайно. А потом, когда мне было тринадцать, и мою семью…

Она осеклась, и Ярр, почувствовавший, что девушка коснулась больного места, вскинув голову, несколько секунд внимательно смотрит на нее блестящими темными глазами, пытаясь разгадать, хочет ли она поделиться своей историей, или наоборот, поостеречься, не бередить старых ран.

– Как?… – тихо спрашивает он.

– Аранские маги. Боевые маги, которым зачем-то понадобилось уничтожить обычную деревню мирных жителей. Тогда… такое случалось. Ты знаешь.

– Да.

– Это были маги "Шестерки". Ты понимаешь, о чем я. Ваш элитный ударный отряд.

– Да, – отвечает Ярр едва заметно дрогнувшим голосом.

– А я – последняя выжившая. Как раз была у дедушки. И, когда вернулась… в общем, все уже горело, и никому не удалось спастись.

Глаза Байлар застыли, будто она снова увидела то же самое… Тот момент, когда черное пламя уже уступает место обычному, оранжевому, природному. И тот дым, и тот запах, который невозможно забыть, невозможно никогда, проживи ты хоть сотню, хоть тысячу лет.

– А потом я пряталась, а потом отправилась обратно к деду… Сама не знаю, что меня спасло, я ведь совсем ничего тогда не соображала, будто в каком-то оцепенении. А все-таки спряталась, и переждала, и к дедушке вернулась, – она удивленно пожимает плечами, и после паузы вдруг говорит: – А они даже не были магами. Ни папа с мамой, ни мои братья. У меня было два брата, Ярр. Но я была единственной, в ком проявилась способность к магии. И единственной, кто выжил. Это ли не насмешка судьбы?

Ярр молчит. Все, что он сейчас может сделать для нее – молча скорбеть вместе с нею. Все остальное – уже в прошлом, неисправимо и невозвратимо. Все это осталось десять лет назад, под слоем пепла и могильной земли. И еще – в наших сердцах. Но и только…

– А моих родителей убили рандаирцы, – внезапно рассказывает маг. – Правда, я ничего об этом не помню. Почти ничего…

К ним, этим ошметкам памяти, подбираться очень опасно – там рядом запах крови и страх темноты. Ярр знает это, поэтому и не пытается подойти. Ярр осторожен.

– То есть, ты свою семью совсем не помнишь? – спрашивает Байлар, и в ее голосе звучит сочувствие – это к аранскому-то чародею! Для Байлар ценность воспоминаний о родных неизмеримо велика. Потому не иметь их вовсе – кажется ужасной карой.

– Ну да, – смущенно отвечает Ярр, которому, вообще-то, несвойственно было пускаться в такие откровения. – Но меня подобрала и вырастила замечательная женщина. Хоть и немного странная.

– Значит, нам с тобой в чем-то повезло, – слабо улыбается Байлар. – О нас было кому позаботиться.

– Да, – вполне искренне соглашается Ярр и ничего не говорит об иных своих воспоминаниях – о том, как рано тебя забирают из дома, и о детских казармах, и жестокой муштре, и о полях сражений, бесконечных битв бесконечной войны, начавшейся еще до их рождения, и потому казавшейся им именно такой.

Бесконечной. Естественной. Жестокой.

Кажется, первым чувством, которое там выучил Ярр, был даже не страх. Это было беспросветное, необоримое отсутствие надежды.

И только потом, много позже, ты постепенно учишься заполнять эту пустоту – хотя бы какой-нибудь спасительной иллюзией. Учишься – или ломаешься. И дети учатся очень быстро. Особенно на войне.

Методы, что использовал Аран, были кошмарны и непростительны. Но… но он закончил эту войну, хоть и ценой не только вражеских жизней, но даже растоптанных жизней собственных детей. И было восемь наполненных ненавистью, но мирных лет, и теперь детям больше нет нужды становиться солдатами, и их никто не заставляет. Теперь… теперь, наверное, на этой напитанной кровью земле уже бегают ребятишки, которые видели только мирное небо. И никогда не видели войны…

А они с Байлар видели. И теперь память об этом будет с ними до конца их дней – как остывший, но все еще изредка вспыхивающий и обжигающий душу уголек.

Нет, поправил себя Райярр. Не уголек. Не во мне. У меня – пламя. Черное боевое пламя.

Но даже так… Если осталось что-то, что это пламя еще не сожгло… Если есть мир, пахнущий соснами, небо в обрывках облаков, рыжие неблагодарные мальчишки, юнцы, жаждущие быть героями… если все это еще есть, значит, есть, за что сражаться. Значит, есть, куда идти.

…А на другой день они снова сидели вместе и смотрели на огонек свечи. И потом тоже. Снова и снова. И незаметно это стало привычкой, ежевечерним ритуалом. Иногда они молчали, и это было естественно и удобно, а иногда требовалось что-то говорить, и тогда они рассказывали друг другу что-нибудь о себе и о других – то, что в тот момент казалось важным рассказать. Ярр говорил немного чаще – он описывал места, где успел побывать, Байлар же за свою жизнь посетила только несколько близлежащих деревень и один большой город. Ярр по какой-то причине не любил рассказывать о своей послевоенной жизни, но путешествий это не касалось. К счастью; потому что, если не затрагивать тему войны, если оставить ее за рамками, за скобками, за границей вымышленного круга, то выходило, будто ничего не разделяет их, ничего не заставляет их быть врагами. И нет ни малейшего основания не доверять друг другу, не любить друг друга, не понимать друг друга.

Но говорили они и о войне. Временами имея достаточно мужества, чтобы увидеть в собеседнике не противника, а товарища по несчастью. Это больше верно было для Байлар: Райярр никогда не почитал ее за врага. Не потому, что она спасла его жизнь. А потому, что всем давно пережитым заслужил свою способность смотреть на жизнь шире и мудрее, чем некоторые иные люди. Она не делил мир пополам на черное и белое и не старался разделить его на куски согласно географическим границам. Он в людях видел прежде всего просто людей – за что уже не раз успел поплатиться. Байлар же много лет бережно лелеяла свою ненависть к аранцам и ненависть к боевым магам; и даже теперь, когда она сию ненависть, возможно, переросла, требовалось время и отвага, чтобы перешагнуть через эту – хоть и отмершую – часть себя.

И о будущем беседовали тоже. О кончающейся магии – вскользь, полунамеками, отлично понимая один другого. Но здесь особо не о чем было говорить – надо было думать и делать.

Так проходили их вечера. Трещали свечи, а когда они гасли, Байлар вручную зажигала новые от огня в очаге или от специального "пылающего камня". Райярр мог запалить эту свечу, не сходя с места, одним лишь движением воли, но знал, что Байлар разозлит вид его черной магии, а потому не делал ничего. Иногда к ним присоединялась Сегвия, и непременно становилось больше колкостей и больше юмора, а дельных выводов – меньше, но чаще книга оставляла людей наедине, сама же дремала за печкой. Если, конечно, книгам снятся сны.

Ярр рассказал Байлар о Мирте-воительнице, женщине, которая нашла его в разоренной деревне и воспитала, как собственного сына.

– Хотя, наверное, если б у нее и был родной сын, то наверняка бы он от нее сбежал, – вздохнув, заключил Ярр. – В другую страну. И на другой континент. Желательно на другой половине мира.

– Она была настолько злая? – ужаснулась Байлар.

– О нет, – возразил маг. – Ни капельки. Просто Мирта – это Мирта. Словами не объяснишь.

Странная, своевольная и вспыльчивая. Но она была единственной матерью, которую помнил Райярр.

– Она очень старалась о нас заботиться. Но слишком хотела, чтобы из меня вышел воин. Не думаю, что она простила судьбе наличие у меня магического дара.

– А где она теперь?

– Понятия не имею. Сейчас Мирте, думаю, пятьдесят с небольшим, серьезный возраст для воина, но она по-прежнему не желает успокоиться и странствует по всему континенту, ввязываясь в различные неприят… выполняя разную работу.

– О, так она наемница?

– Не совсем. Единственный закон ее жизни – ее свобода и своеобразное чувство справедливости. Она сражается там, где считает нужным. Иногда берет за это деньги, иногда нет. Но она всегда сама выбирает, на чьей стороне ей биться. Купить ее и позвать невозможно. Приказать – тоже. Хм… Думаю, она стала чем-то вроде легенды за все эти годы.

– Это интересно…