Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе

– Ну вот, – проворчал Батлер по возвращении. Все черты его облика излучали довольство миром при нынешнем состоянии вещей. – Что с вами стряслось сегодня? Надеюсь, ничего страшного. У меня был прекрасный день.

– Я и сам надеюсь, что ничего серьезного, – отозвался Каупервуд. – Но так или иначе, нам нужно немного поговорить. Как думаете, не лучше ли подняться в вашу комнату?

– Я как раз собирался предложить это, – сказал Батлер. – Кстати, там есть сигары.

Они направились к лестнице. Батлер шел впереди, и когда он одолел первый пролет, Эйлин вышла из столовой, шурша шелковым платьем. Ее чудесные волосы были подобраны со лба и затылка в причудливее волны, образовывавшие золотисто-рыжий венец. Она вся сияла, а ее обнаженные руки и плечи были матово-белыми на фоне темно-красного вечернего платья. Она поняла, что происходит что-то неладное.

– О, мистер Каупервуд, как поживаете? – воскликнула она, выступив вперед и протянув руку, пока ее отец поднимался наверх. Она специально старалась задержать его, чтобы перемолвиться словом, а фамильярный жест предназначался для остальных членов семьи.

– В чем дело, милый? – прошептала она, как только ее отец оказался за пределами слышимости. – Ты выглядишь встревоженным.

– Надеюсь, ничего особенного, дорогая, – ответил он. – Чикаго горит, и завтра будут неприятности. Мне нужно поговорить с твоим отцом.

Она успела лишь сочувственно и расстроенно сказать «ох», прежде чем он убрал руку и последовал наверх за Батлером. Она сжала его локоть и прошла в гостиную через холл. Там она села и задумалась, потому что еще никогда не видела на лице Каупервуда выражения такой суровой и решительной расчетливости. Лицо его было бесстрастным и словно застывшим, холодным. А этот глубокий, странный, непроницаемый взгляд! Значит, пожар в Чикаго. Но какое это имеет отношение к нему? Почему он так взволнован? Он никогда не посвящал ее в подробности своих дел. Она все равно не могла бы разобраться в этом лучше, чем миссис Каупервуд. И все же она беспокоилась, потому что это был ее Фрэнк и потому что она была связана с ним, казалось бы, нерасторжимыми узами.

Литература, не считая подлинных мастеров, дает нам лишь одно представление о любовнице: хитроумной и расчетливой сирене, которая охотится за душами мужчин. Журналисты и авторы морализаторских памфлетов того времени лелеяли это представление с почти фанатичным рвением. Они считали, что правила совместной жизни имеют божественную природу, а забота об их исполнении является уделом крайних консерваторов. Однако существует и другой вид отношений, не имеющий ничего общего с расчетливым выбором. В большинстве случаев он не связан с предварительным замыслом или притворством. Обыкновенная женщина, обуреваемая страстями и по-настоящему влюбленная, не более самостоятельна, чем маленький ребенок. Она может измениться – «и ад не знает ярости такой…»[27 - Строка из пьесы английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729), которая превратилась в поговорку. В оригинале примерно так: «И ад не знает ярости такой / Как женщины отвергнутой возмездье».] – но гораздо чаще любовнице характерны жертвенность, уступчивость, заботливость, которые сами по себе противоположны властной требовательности законного брака, причинившей столько ущерба отношениям между супругами. Человеческий темперамент, мужской или женский, не может устоять перед этой бескорыстной, жертвенной нотой и глубоко почитает ее. Она придает жизни особую исключительность. В ней можно видеть связь с новейшей художественной концепцией: величие духа является главной отличительной чертой великой картины, великой скульптуры, великого произведения искусства. Это способность добровольно и без колебаний посвящать себя любимому делу или любимому человеку. Именно такое душевное состояние сейчас было важнее всего для Эйлин.

Щекотливость положения, в котором он оказался, беспокоила Каупервуда, когда он последовал за Батлером в его кабинет наверху.

– Садитесь, садитесь. Не желаете немного выпить? Ну да, я вспомнил, что вы не пьете. Возьмите сигару. Итак, что же вас беспокоит?

Снаружи слабо доносились выкрики, раздававшиеся из густонаселенных кварталов:

– Специальный выпуск! Специальный выпуск! Все о большом чикагском пожаре! Чикаго сгорел дотла!

– Вот что, – ответил Каупервуд, сделав жест в сторону окна. – Вы слышали новости?

– Нет. О чем они кричат?

– В Чикаго бушует большой пожар.

– Ах, вот что, – отозвался Батлер, все еще не понимавший сути дела.

– Деловые районы уже сгорели, мистер Батлер, – мрачно продолжал Каупервуд. – Полагаю, что завтра наши финансы могут рухнуть. Вот почему я пришел поговорить с вами. Как обстоят дела с вашими вложениями? Надеюсь, они сокращены до разумных пределов?

По выражению лица Каупервуда Батлер вдруг догадался, что произошло нечто очень плохое. Он откинулся на спинку кресла, поднял свою большую руку и прикрыл ею рот и подбородок. Над крупными пальцами и большим мясистым носом блестели его круглые глаза под кустистыми бровями. Его седые короткие волосы жестким ежиком стояли на голове.

– Вот оно как, – произнес он. – Вы ожидаете, что завтра будут неприятности? А как обстоят ваши собственные дела?

– Думаю, совсем неплохо, если только люди с деньгами не потеряют голову и не ударятся в панику. Завтра или даже сегодня ночью от нас потребуется немало здравомыслия. Как вы понимаете, мистер Батлер, мы стоим перед угрозой реальной паники. Возможно, она продлится недолго, но натворит немало бед. Уже завтра после открытия биржи ценные бумаги упадут на десять-пятнадцать пунктов. Банки потребуют вернуть займы, если не будет достигнута какая-то договоренность, чтобы этого не произошло. Никто не сможет добиться этого в одиночку; понадобятся согласованные действия нескольких людей. Вы с мистером Симпсоном и мистером Молинауэром можете это сделать, то есть могли бы, если бы убедили крупных банкиров совместно поддержать рынок. Будет сильнейшее давление на ценные бумаги трамвайных линий, причем на все сразу. Если их не поддержать, то они пробьют дно. Я подумал, что вы с мистером Молинауэром и другими акционерами захотите вмешаться. Если вы этого не сделаете, то могу признаться, что мне придется довольно туго. Я недостаточно силен, чтобы выстоять в одиночку.

Он размышлял, следует ли ему раскрыть всю правду об отношениях со Стинером.

– Что же, дела плохи, – спокойно и задумчиво сказал Батлер. Он думал о своих делах. Паника не сулила ему ничего хорошего, но он не находился в отчаянном положении. Он не мог разориться. Да, он мог потерять кое-какие деньги, но не огромную сумму, пока не поправит свои дела. Тем не менее он не хотел вообще никаких убытков.

– Но как получилось, что вы оказались в таком затруднительном положении? – с интересом спросил он. Он гадал, почему резкое падение акций трамвайной сети причинит серьезный ущерб Каупервуду.

Теперь оставалось солгать либо сказать правду, но Каупервуд боялся лгать в этом вопросе. Если он не получит понимания и поддержки Батлера, ему грозит разорение, а если он разорится, то правда так или иначе выплывет наружу.

– Буду с вами откровенен, мистер Батлер, – сказал он, доверившись сочувствию пожилого джентльмена и глядя на него с бодрой уверенностью, которая так восхищала Батлера. Иногда он гордился Каупервудом не меньше, чем собственными сыновьями. Он искренне считал, что помог этому юноше добиться своего нынешнего положения.

– Дело в том, что я покупаю акции трамвайных линий, но не только для себя. Сейчас я открою вам то, о чем предпочел бы умолчать, но ничего не поделаешь. Если я этого не сделаю, то причиню вред вам и многим другим людям, чьи интересы я не хочу задевать. Мне известно, что вас интересует результат осенних выборов. Правда состоит в том, что я приобретал большое количество акций для мистера Стинера и некоторых его друзей. Не знаю, сколько денег для этих операций поступало из городской казны, но думаю, что много. Я понимаю, что это значит для мистера Стинера, Республиканской партии и ваших интересов, если я разорюсь. Не думаю, что мистер Стинер затеял это дело по собственной инициативе, – полагаю, я виноват не меньше, – но оно появилось не на пустом месте. Как вам известно, я решил вопрос с городским займом для мистера Стинера, а потом некоторые из его друзей захотели, чтобы я вкладывал для них деньги в бумаги трамвайных компаний. Я занимаюсь этим уже довольно давно. Лично я позаимствовал значительные суммы у мистера Стинера под два процента годовых. В сущности, сделки первоначально совершались за счет этих денег. Я не собираюсь возлагать вину на кого-либо. Все было завязано на мне, и я не отказываюсь от этого, но если меня постигнет неудача, то мистер Стинер будет обвинен, и это отразится на городской администрации. Естественно, я не хочу стать банкротом. Этому нет оправдания. Если бы не эта паника, то я бы считал, что нахожусь в самом выгодном финансовом положении за всю свою жизнь. Но я не могу выдержать эту бурю без поддержки, поэтому я хочу знать, поможете ли вы мне. Мистера Стинера нет в городе, иначе я взял бы его с собой, чтобы он засвидетельствовал мои слова.

Каупервуд откровенно лгал о своем намерении привести Стинера и не собирался возвращать деньги в городскую казну, кроме как по частям и с выгодой для себя. Но его слова звучали весомо и казались искренними.

– Сколько денег Стинер вложил под вашу ответственность? – спросил Батлер. Он был немного сконфужен необычным развитием событий. Все это представляло Стинера и Каупервуда в довольно нелестном свете.

– Примерно пятьсот тысяч долларов, – ответил Каупервуд.

Старик выпрямился.

– Так много?

– Немногим меньше или чуть больше, точно не скажу.

Старый подрядчик мрачно выслушал объяснения Каупервуда, думая о том, как это повлияет на интересы Республиканской партии и на его собственные контракты. Ему нравился Каупервуд, но сейчас тот завел речь о неприятных вещах и хотел многого. Батлер медленно думал и неспешно действовал, но когда он думал и действовал, то делал это хорошо. У него имелись значительные суммы, вложенные в акции трамвайной системы Филадельфии, вероятно, не менее восьмисот тысяч долларов. У Молинауэра, наверное, было раза в два больше. Он не знал, сколько акций было у сенатора Симпсона. В прошлом Каупервуд говорил ему, что, по его мнению, сенатор крупно вложился в эти бумаги. Как и у Каупервуда, большинство этих акций находилось в кредитном залоге в различных банках, а полученные заемные средства инвестировались в другие проекты. Срочное погашение этих займов представлялось неразумным или неудобным, хотя положение любого из членов триумвирата было далеко не таким плачевным, как у Каупервуда. Они без особого труда могли избавиться от этих активов, хотя и не без потерь, если не поспешат предпринять защитные меры.

Он не стал бы особенно беспокоиться, если бы Каупервуд сказал, что участие Стинера ограничивается суммой от семидесяти пяти до ста тысяч долларов. Это можно уладить. Но пятьсот тысяч!

– Это целая куча денег, – проворчал Батлер, думая о поразительном безрассудстве Стинера, но еще не увязывая это обстоятельство с хитроумными махинациями Каупервуда. – Здесь есть о чем подумать, но если утром начнется паника, то нельзя терять время. Если мы поддержим рынок, насколько это улучшит ваше положение?

– Намного, – ответил Каупервуд, – хотя, разумеется, мне придется привлекать деньги из других источников. У меня находится ваш депозит на сто тысяч долларов. Вы захотите сразу же вернуть эти деньги?

– Вполне вероятно, – сказал Батлер.

– Не менее вероятно, что я буду испытывать острую нужду в деньгах и не смогу вернуть такую сумму без большого ущерба для себя, – добавил Каупервуд. – Это лишь одно из многих обстоятельств. Если вы сможете объединиться с сенатором Симпсоном и мистером Молинауэром как крупнейшие акционеры трамвайных компаний и побеседуете с мистером Дрекселем и мистером Куком о поддержке рынка, то положение существенно облегчится. У меня все будет в порядке, если мои кредиты не будут востребованы к погашению, а они не будут востребованы, если рынок не просядет слишком глубоко. В противном случае мои ценные бумаги обесценятся, и я не смогу устоять.

Батлер поднялся из-за стола.

– Это серьезное дело, – сказал он. – Лучше бы вы со Стинером не заходили так далеко. С какой стороны ни посмотри, это выглядит неприглядно. Скверное дело, очень скверное, – строго добавил он. – Тем не менее я сделаю все возможное. Не могу обещать многого, но вы всегда нравились мне, и я не стану давить на вас, если не буду вынужден это сделать. Но мне это очень не нравится, и я не единственный, кто решает дела в этом городе.

В то же время Батлер считал, что со стороны Каупервуда было достойно предупредить его о состоянии дел и об исходе городских выборов, даже если при этом он спасал собственную шею.

– Как думаете, вы сможете на день-другой придержать в секрете вопрос о Стинере и городской казне, пока я не поправлю свои дела? – озабоченно спросил Каупервуд.

– Не могу этого обещать, – отозвался Батлер. – Я сделаю все, что смогу, можете рассчитывать на это. Излишняя огласка только повредит всем.

Он думал, как можно будет смягчить последствия преступления Стинера в том случае, если Каупервуд станет банкротом. Подойдя к двери, он распахнул ее и позвал:

– Оуэн!

– Да, отец?

– Пусть Дэн заложит для меня легкую коляску и подаст ее к дверям. Надень пальто и шляпу; мне нужно, чтобы ты поехал со мной.

– Хорошо, отец.

Батлер вернулся в комнату.