Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе

– Настоящая буря в стакане, не так ли? Чикаго в огне, а мне приходится суетиться здесь, в Филадельфии. Ну, что же… – Тем временем Каупервуд встал и направился к выходу. – А вы куда?

– Домой. Ко мне приедут несколько человек, с которыми нужно поговорить. Но я вернусь позже, если смогу.

– Ладно, – отозвался Батлер. – Так или иначе, я буду здесь к полуночи. Полагаю, тогда мы встретимся, и я расскажу вам, что удалось предпринять. Всего доброго.

Он прошел в кабинет, собираясь что-то забрать, и Каупервуд один спустился по лестнице. В холле Эйлин, стоявшая за портьерой, жестом попросила его подойти.

– Надеюсь, ничего серьезного, милый? – сочувственно поинтересовалась она, столкнувшись с его суровым взглядом.

Но сейчас было неподходящее время для любовных откровений.

– Нет, – почти холодно ответил он. – Думаю, нет.

– Пожалуйста, Фрэнк, не забывай обо мне надолго из-за своих дел. Ты не забудешь, правда? Я так люблю тебя.

– Нет, не забуду! – Его ответ был искренним и быстрым, но довольно рассеянным. – Неужели ты думаешь, что я могу тебя забыть?

Он начал целовать ее, но шум наверху встревожил его.

– Ш-ш-ш!

Он пошел к двери, а она проводила его пылким и сочувственным взглядом.

Что, если что-то случится с ее Фрэнком? Что она тогда будет делать? Это тревожило ее. Что она может, что должна сделать, чтобы помочь ему? Он выглядел таким бледным и напряженным!

Глава 24

Здесь нужно вкратце объяснить положение Республиканской партии в Филадельфии того времени и рассказать о ее связи с Джорджем У. Стинером, Эдвардом Мэлией Батлером, Генри Э. Молинауэром, сенатором Марком Симпсоном и другими для понимания ситуации, в которой оказался Каупервуд. Как мы могли убедиться, Батлер был заинтересован в сотрудничестве с Каупервудом и дружелюбно относился к нему. Стинер был орудием Каупервуда. Молинауэр и Симпсон были сильными конкурентами Батлера в борьбе за управление делами города. Симпсон представлял Республиканскую партию в Законодательном собрании штата, которая при необходимости могла диктовать городским властям, утверждать новые законы о выборах, пересматривать городские привилегии, начинать политические расследования и так далее. Ему подчинялись влиятельные газеты, банки и корпорации. Молинауэр представлял немцев, некоторых американцев, а также крупные влиятельные корпорации; он считался очень солидным и уважаемым человеком. Все трое были сильными фигурами, компетентными и опасными в политическом отношении. Двое последних рассчитывали на влияние Батлера, особенно в ирландской общине, среди глав приходских советов, политиков и мирян католического вероисповедания, которые почитали его почти как своего духовного лидера. Взамен Батлер оказывал им свое покровительство, влияние и доброжелательное отношение. Через Молинауэра и Симпсона город предоставлял прибыльные контракты на мощение улиц, строительство мостов, водопроводов и канализационных систем. Ради получения этих контрактов дела Республиканской партии, местным предводителем и бенефициаром которой он являлся, должны были находиться в полном порядке. В то же время ответственность за состояние дел Республиканской партии в равной мере лежала на Молинауэре и Симпсоне, и Стинер не был его назначенцем. Последний в большей степени отчитывался перед Молинауэром.

Расположившись в коляске рядом с сыном, Батлер размышлял об этом и ломал голову над последствиями.

– Каупервуд только что приходил к нам, – обратился он к Оуэну, который в последнее время начал хорошо разбираться в финансовых делах, а в политических и общественных был проницательнее, чемотец, хотя и не обладал его обаянием. – Он сказал мне, что попал в довольно затруднительное положение. Слышишь? – продолжал он, когда издалека донесся очередной крик «Экстренный выпуск!». – В Чикаго большой пожар, и завтра на фондовой бирже начнутся неприятности. У нас в разных банках заложены крупные пакеты акций трамвайных компаний. Если мы не будем смотреть в оба, они предъявят свои ссуды к погашению. Утром мы в первую очередь должны позаботиться об этом. У Каупервуда на депозите лежит сто тысяч долларов от меня, и он хочет, чтобы они оставались там. Кроме того, он сказал, что у него есть кое-какие деньги, которые принадлежат Стинеру.

– Стинеру? – с интересом спросил Оуэн. – Он что, тоже балуется акциями? – Совсем недавно до него дошли слухи не только о махинациях Стинера, которым он не поверил и пока не говорил об этом своему отцу. – Сколько его денег есть у Каупервуда?

Батлер помедлил с ответом.

– Боюсь, довольно много, – наконец сказал он. – По сути дела, даже очень много – около пятисот тысяч долларов. Если об этом станет известно, то думаю, поднимется большой шум.

– Фью! – изумленно присвистнул Оуэн. – Полмиллиона долларов! Боже милосердный, папа! Ты хочешь сказать, что Стинер ворочает делами на пятьсот тысяч долларов? Я и не думал, что он достаточно умен для таких вещей. Полмиллиона долларов! Ну и буча начнется, если об этом узнают!

– Полегче, полегче! – отозвался Батлер, стараясь удержать в уме все варианты развития событий. – Мы пока что не знаем всех обстоятельств. Может быть, он не собирался так много брать на себя. Возможно, дело еще поправимо. Деньги вложены, и Каупервуд еще не разорился. Их можно вернуть обратно. Сейчас нужно решить, можно ли что-либо сделать для его спасения. Если он сказал правду – а я ни разу не ловил его на лжи, – он сможет выпутаться, если трамвайные акции завтра утром не упадут слишком низко. Я собираюсь побеседовать с Генри Молинауэром и Марком Симпсоном, поскольку они тоже в деле. Каупервуд хочет знать, не смогу ли я убедить их, чтобы они объединились с банкирами и поддержали рынок. Он считает, что мы можем защитить наши займы, если выйдем на биржу, будем покупать и держать цену.

Оуэн быстро перебрал в уме то, что ему было известно о сделках Каупервуда. Он был убежден, что банкир заслуживает наказания. Проблема возникла по вине Каупервуда, а не Стинера; он чувствовал это. Ему было странно, что отец не понимает этого и не возмущается по этому поводу.

– Видишь ли, отец, – многозначительным тоном произнес он после небольшой паузы, – Каупервуд пользовался деньгами Стинера для скупки акций, а сейчас он сел в лужу. Если бы не этот пожар, ему бы все сошло с рук, но теперь он хочет, чтобы ты вытащил его вместе с Молинауэром, Симпсоном и остальными. Он славный парень, и я неплохо отношусь к нему, но с твоей стороны будет глупо действовать по его указке. Он уже заграбастал больше, чем следует. Позавчера я слышал, что он получил линию Фронт-стрит и скупил почти все акции линии «Грин энд Коутс». Кроме того, они со Стинером якобы установили контроль над линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, но тогда я не поверил этому. Я как раз собирался спросить тебя об этом. Думаю, в каждом случае Каупервуд загребал под себя большую долю и пользовался этим для новых инвестиций. Стинер был всего лишь его пешкой. Каупервуд вертит им, как хочет.

Глаза Оуэна враждебно поблескивали. Каупервуда следовало примерно наказать, разорить и вытеснить из трамвайного бизнеса, где он сам надеялся сколотить капитал.

– Знаешь ли, я всегда считал, что этот парень умен, но даже подумать не мог, что он окажется таким изворотливым. – Голос Батлера звучал глухо и мрачно. – Выходит, это его игра. Ты тоже очень смышленый, не так ли? Ладно, все это можно уладить, если хорошенько подумать. Но есть кое-что еще: тебе не стоит забывать про Республиканскую партию. Как известно, наш успех идет рука об руку с ее успехом. – Он замолчал и посмотрел на сына. – Если Каупервуд разорится и эти деньги нельзя будет вернуть… – Он покачал головой. – Меня больше всего беспокоит вопрос о Стинере и городском казначействе. Не забывай, что в ноябре состоятся партийные выборы. Я вот гадаю, следует ли мне отозвать свой депозит на сто тысяч долларов. Утром мне понадобятся значительные средства на покрытие кредитных займов.

Это был любопытный психологический феномен, но лишь теперь Батлер начал осознавать реальную тяжесть ситуации. В присутствии Каупервуда он настолько поддался влиянию личности этого молодого человека, убедительности его просьбы и собственному расположению к нему, что даже не потрудился рассмотреть все обстоятельства относительно собственных дел. Лишь здесь, в прохладе позднего вечера, разговаривая с Оуэном, который руководствовался собственным честолюбием и не имел особых причин для приязненного отношения к Каупервуду, он начал мыслить здраво и видеть вещи в истинном свете. Ему пришлось признать, что Каупервуд серьезно скомпрометировал городское казначейство и Республиканскую партию, а косвенным образом – и его личные интересы. Тем не менее Каупервуд ему нравился, и он не был готов оставить его на произвол судьбы. Теперь он собирался побеседовать с Молинауэром и Симпсоном не только ради спасения Каупервуда, но и для защиты партийных и собственных интересов. Дело принимало скандальный характер. Это ему не нравилось и даже возмущало его. Этакий молодой прохвост! Только подумать, что он оказался настолько хитроумным. Тем не менее он до сих пор испытывал теплые чувства к Каупервуду даже в таких обстоятельствах и полагал, что должен как-то помочь молодому человеку, если ему еще можно чем-то помочь. Если другие с пониманием отнесутся к его предложению, то, возможно, он до последнего будет держать свои сто тысяч долларов на депозите у Каупервуда, как тот и просил.

– Ну, хорошо, отец, – сказал Оуэн спустя некоторое время. – Я не понимаю, почему тебе следует беспокоиться больше, чем Молинауэру или Симпсону. Если вы втроем заходите вытащить его, то сможете это сделать, но я никак не пойму, почему вы должны это делать. Я понимаю, что скандал дурно скажется на исходе выборов, если он разразится немедленно, но разве нельзя замять его до выборов? Твои вложения в трамвайные компании важнее этих выборов, а если у тебя есть ясный план, как прибрать к рукам нужные линии, тебе вообще не стоит волноваться насчет выборов. Советую тебе завтра утром забрать эти сто тысяч долларов и таким образом компенсировать падение твоих акций. Возможно, это разорит Каупервуда, но никак не повредит тебе. Ты сможешь выйти на рынок и купить его акции. Я не удивлюсь, если он прибежит к тебе и попросит забрать их. Тебе нужно убедить Молинауэра и Симпсона, чтобы они припугнули Стинера и запретили ему давать Каупервуду новые ссуды. Если ты этого не сделаешь, Каупервуд обратится к нему и потребует еще денег. Стинер зашел слишком далеко. Если Каупервуд не ликвидирует свою фирму, что ж, и хорошо, но, скорее всего, он все-таки обанкротится, и тогда ты сможешь собрать с рынка такой же урожай, как и любой другой успешный бизнесмен. Думаю, он разорится. А ты просто не должен беспокоиться о полумиллионе долларов, которые Стинер пустил на свои махинации с Каупервудом. Никто не давал ему полномочий на такие ссуды. Путь он сам позаботится о себе. Это может повредить интересам Республиканской партии, но потом ты разберешься с этим. Вы с Молинауэром можете договориться с газетчиками, чтобы до выборов они помалкивали насчет растраты.

– Полегче, полегче! – время от времени ворчал старый подрядчик. Он напряженно размышлял.

Глава 25

В то время резиденция Генри Э. Молинауэра находилась в новом городском районе, где жил и Батлер, на Южной Брод-стрит, недалеко от красивого здания недавно построенной библиотеки. Это был просторный дом того типа, который обычно выбирали нувориши: четырехэтажное строение из желтого кирпича и белого камня, не имевшее родства с каким-то определенным стилем и все же привлекательное по своей архитектурной композиции. Широкая лестница, ведущая на веранду, упиралась в резную дверь с узкими окнами, украшенными с обеих сторон изящными голубыми жардиньерками. Внутренность двадцати комнат была роскошно украшена деревянными панелями, полы выстелены паркетом. Там имелись большой холл, грандиозная гостиная и столовая как минимум на тридцать персон, обшитая дубовыми панелями; на втором этаже находились музыкальная комната, устроенная для трех честолюбивых дочерей Молинауэра, библиотека и его личный кабинет, спальня и ванная комната его жены, а также оранжерея.

Молинауэр считал себя, да и на самом деле был очень важным человеком. Его финансовые и политические суждения отличались необыкновенной проницательностью. Хотя он был немцем – или, скорее, американцем с немецкими корнями, – его впечатляющая внешность была типично американской. Он был высоким и грузным; это впечатление усиливалось из-за холодной и отстраненной манеры держаться на людях. Над его мощной грудью и широкими плечами возвышалась крупная голова, одновременно круглая и вытянутая, в зависимости от угла зрения. Выпуклый лоб угрожающе нависал над глазами, пытливыми и проницательными. Очертания носа, губ и подбородка, а также гладко выбритых твердых щек подтверждали впечатление, что он хорошо знает, чего хочет от мира, и вполне способен получить это, невзирая на препятствия. Он был лучшим другом Эдварда Мэлии Батлера – если знать пределы такой дружбы, – а в отношениях с Марком Симпсоном был таким же искренним, как два тигра между собой. Он уважал чужие способности и был готов играть по правилам, если правила подразумевали честную игру. В противном случае было нелегко измерить глубину его коварства.

Поздним вечером в воскресенье, когда Эдвард Батлер приехал к нему вместе с сыном, этот выдающийся представитель одной трети интересов города Филадельфия не ожидал их визита. Он находился в своей библиотеке, читал и слушал, как его дочь играет на фортепиано. Его жена с двумя другими дочерями отправилась на церковную службу. Он был настроен по-домашнему. Поскольку воскресный вечер был превосходным временем для деловых совещаний в мире политики, он и не исключал мысли, что кто-то из его достойных коллег может явиться в его дом, и когда его лакей, он же дворецкий, объявил о прибытии старшего и младшего Батлеров, он был вполне радушен.

– Вот вы где! – добродушно воскликнул он и протянул руку. – Я определенно рад вас видеть. Оуэн! Как поживаете, Оуэн? Джентльмены, что вы предпочитаете выпить, что будете курить? Знаю, вы не откажетесь. Джон, – обратился он к слуге, – подайте что-нибудь этим джентльменам. Я только что слушал, как играет Кэролайн, но думаю, она смутилась.

Он пододвинул стул для Батлера и указал Оуэну место по другую сторону стола. Слуга вернулся с замысловато изукрашенным серебряным подносом, на котором стояли бутылки виски, старые вина и коробки сигар разных сортов. Оуэн принадлежал к новой породе молодых финансистов, которые не пили и не курили. Его отец умеренно употреблял то и другое.

– Здесь у вас уютно, – сказал Батлер без какого-либо намека на важную миссию, которая привела его сюда. – Неудивительно, что вы остаетесь дома воскресными вечерами. Что нового в городе?

– Насколько я знаю, ничего особенного, – умиротворенно ответил Молинауэр. – Дела идут более или менее гладко. У вас тоже нет причин для беспокойства, не так ли?

– Боюсь, что есть, – сказал Батлер и допил бокал виски с содовой, приготовленный для него. – Кажется, вы не читали вечерние газеты?

– Нет, не читал, – отозвался Молинауэр и выпрямился. – А что, был экстренный выпуск? В чем дело?

– Ничего особенного, кроме пожара в Чикаго, и похоже, что утром нас ожидает финансовая буря.

– Что вы говорите! Я об этом не слышал. Большой пожар?

– Говорят, город горит до сих пор, – вставил Оуэн, с интересом наблюдавший за лицом известного дельца и политика.

– Вот это настоящая новость! Нужно срочно послать за газетой. Джон! – позвал он, и слуга тотчас явился на зов. – Достаньте мне где-нибудь вечернюю газету!

Слуга исчез.

– Почему вы думаете, что это имеет отношение к нам? – осведомился Молинауэр и повернулся к Батлеру.

– Дело в том, что совсем недавно мне стало известно об одном обстоятельстве: наш казначей Стинер получит большую прореху в своих расчетных книгах, если дела не обернутся гораздо лучше, чем кажется определенным людям, – спокойно сказал Батлер. – Это может дурно выглядеть перед выборами, не так ли?

Трезвый взгляд его серых ирландских глаз столкнулся с взглядом Молинауэра, который ни в чем не уступал ему.

– Откуда вы это узнали? – ледяным тоном осведомился Молинауэр. – Он не мог умышленно забрать столько денег, верно? Вам известно, сколько он потратил?

– Довольно много, – тихо ответил Батлер. – Насколько я понимаю, около пятисот тысяч долларов. Но я пока что не могу сказать, что эти деньги растрачены. Они находятся под угрозой растраты.

– Пятьсот тысяч! – изумленно воскликнул Молинауэр, тем не менее сохраняя внешнюю невозмутимость. – Не может быть! Как долго это продолжалось и что он делал с деньгами?