Хрустальные Маски

Теперь всё объяснялось. Но растолковать это Джонни будет совсем нелегко. А заслуживает ли он вообще каких-либо разъяснений после того, как повёл себя в Париже? Прав или нет, он не должен был реагировать так разгромно и бросать её одну.

Как доверять человеку, который вместо того, чтобы попытаться разрешить ситуацию, взял да сбежал?

Лорелей поднесла стаканчик ко рту, самолёт тряхнуло, она вздрогнула, и несколько капель чая выплеснулось на свитерок.

Чёрт подери, сегодня рассеяннее обычного! Она вытерла капли бумажной салфеткой, которую стюардесса подала ей, когда принесла чай, и мысли опять завертелись с того места, где прервались.

В последнее время она вела себя так же, как Джон: не она ли сбежала от Сонни аж два раза? И не у неё ли не хватило духу признаться Джону, что произошло между неё и тем мужчиной?

Лорелей положила голову на подзатыльник и вздохнула. Ей надо принять важные решения: о том, что касается беременности, что касается отношений с Джоном и что касается зависшего вопроса с Сонни. Нельзя надеяться продолжать в том же духе и тыкать пальцем на ближнего. Она частенько слышала, что одна ложь порождает другую, пока не погрязнешь во лжи и не знаешь, как выкарабкаться. И кончишь тем, что увязнешь по уши!

Она повернулась к иллюминатору, глянула вниз, но земли не разглядела.

До прибытия в аэропорт Кеннеди было ещё долго, там её будет встречать Давиде: он всегда держит слово. С этой мыслью и с улыбкой на губах Лорелей провалилась в долгий тяжёлый сон.

Разбудил её голос бортпроводника, сообщал, что начинается приземление, и просил пассажиров пристегнуть ремни безопасности. Как же долго она спала! В этот момент Лорелей почувствовала себя необычайно спокойной, несмотря на всё, что с ней приключилось.

С огромным облегчением она ступила на американскую землю. Она почти не выносила сидеть так подолгу в железной коробочке: в этом она была вылитый Джон.

Лорелей вышла из аэровокзала, и перепад температуры заставил её остановиться, хорошенько застегнуть поверх шарфа верхние пуговицы пальто и надеть шляпку. Послышался гул мотора самолёта, и Лорелей подняла глаза: небо окрасилось в серо-голубой цвет, кое-где его перечёркивали оранжевые полоски, это означало, что солнце только что село за горизонт. Огоньки самолёта исчезли в тёмном облаке.

Некоторые из прибывших пассажиров спешили захватить стоявшие вдоль навеса такси, другие вертели головами, что-то или кого-то высматривая. Впрочем, примерно, как Лорелей, искавшая глазами друга Давиде.

Она увидела его на тротуаре напротив. Едва взгляды их встретились, Давиде улыбнулся и пересёк дорогу, он пошёл навстречу, вышагивая на длинных кривых ногах, которые всегда вызывали у Лорелей улыбку, когда она задерживалась на них взглядом.

Она подняла руку и помахала ему, рада была, что у неё есть такой друг. Откровенно говоря, когда они учились в университете и проводили время вместе, Лорелей готова была выбрать Давиде и в качестве будущего мужа, не будь одной маленькой детали: Давиде в конце концов понял, что его больше привлекают мужчины.

***

Возвращаться в пустой дом одной всегда горько, тем горше было Лорелей, ей будто всадили нож в спину. Не только Джона не было, это-то она уже предвидела, но он забрал и большую часть своих личных вещей.

Гардеробная наполовину опустела: он оставил пока только летнюю одежду. Из шкафчика в ванной исчезли все его принадлежности, кроме уже использованной одноразовой бритвы.

Лорелей осмотрела всю квартиру сверху донизу, открыла окна проветрить, хотя на улице стоял собачий холод. Поискала другие приметы, которые могли бы подсказать, что делал Джон, пока её не было, но особо понимать было нечего: он вернётся, только чтобы забрать оставшиеся вещи.

Она разобрала чемодан-тролли, бросила в стирку грязное бельё и приняла душ, голову мыть не стала, чтобы не намочить лейкопластырь. У неё в запасе было три дня, прежде чем идти к врачу снимать швы. Лорелей взглянула на колено и отметила, что опухоль спала, разница между правым коленом и левым почти не замечалась. Если нажать на коленную чашечку, то было немного больно, а так чувствовалось только жжение, и кожа чуток задубела.

Одеваться Лорелей не стала, а накинула толстый тёмно-красный атласный халат и прилегла на диван отдохнуть.

В гостиной всё как будто осталось по-прежнему: круглый деревянный белый столик, на нём поднос с ароматическими свечами всяческих форм; в серванте полно хрустальных бокалов и тарелок викторианской эпохи; полки с книгами и всякими безделушками, купленными на разных антикварных рынках; зеркало в резной деревянной рамке; маленький камин со стеклянной заслонкой, отделанный кирпичом и буфет с высокими табуретами.

Во всём царит порядок, всё на своём месте.

Лорелей же начинала чувствовать себя несколько неуютно, возникало ощущение, что она не дома. Она арендовала эту квартиру-лофт вместе с Джоном, но теперь Джон больше не заполнял квартиру своим присутствием, и Лорелей лофт перестал казаться своим. Они с Джоном делили расходы пополам, но сейчас ей придётся за всё платить самой, и она не была уверена, что может позволить себе оплачивать лофт, не черпая из доверительного фонда, который предоставил ей отец несколько лет назад, когда она начала жить самостоятельно.

Лорелей снова пообещала себе, что с того счёта не возьмёт ни доллара: хотела обойтись своими силами. Но для верности ей надо поменять квартиру, арендовать жильё поменьше в квартале подешевле. Но, прежде чем обращаться в агентство, надо точно знать, какой оборот примут их отношения с Джоном: Лорелей хотела дать ему время подумать и вернуться назад, чтобы в один прекрасный день не пожалеть, что не попыталась помириться; и чтобы дать своему ребёнку то, что ему причитается по праву: семью и любовь обоих родителей.

Бурчание в желудке объявило Лорелей, что надо бы перекусить, но она была так расстроена, что готовить ужин не хотелось. Будь дома Майра, она приготовила бы ей что-нибудь вкусное. Но не зная, что будет дома, когда она вернётся, и чтобы было время поразмышлять, что делать дальше, Лорелей предоставила Майре ещё один выходной.

Ей будет искренне очень жаль, если вдруг придётся просить Майру искать другую работу. Лорелей привязалась к работящей и изобретательной домработнице; она полностью доверяла ей, и отказать Майре от места станет большой утратой. Майра тоже как будто привязалась к Лорелей: часто говорила, что никогда с ней не обходились так хорошо, как в доме Лорелей, и что ей хотелось бы никогда не расставаться с работодательницей. Бедная Майра!

Лорелей положила руку себе на живот. И засмеялась визгливым, нестройным, нервным смехом; смеялась, пока смех не перешёл в плачь – и она выплакала напряжение последних дней и впала в умственное отупение.

Резкое дзинь сотового телефона напомнил, что мобильник надо зарядить. Лорелей натужно поднялась, взяла телефон и подключила к сети; потом постаралась заснуть, но не смогла.

Тогда решила позвонить Хансу; ей нужно было услышать родной голос. Так бывало каждый раз, когда у неё падало настроение, в отличие от Джона, который, наоборот, замыкался в себе как ёж.

Джон… только о нем и мысли!

Она нервно набрала номер.

— Лорелей, как дела? Повеселилась в Париже? – спросил брат.

— Ну конечно, повеселилась… – на последнем слоге голос дрогнул, Лорелей прокашлялась.

— Ты уверена, что всё нормально?

— Я только что проснулась и ещё не совсем очухалась. У вас с Эстер как идут дела?

— Хорошо. Я ещё на работе, а она у мамы.

— Кстати, об Эстер: знаешь, я в Париже встретила одного типа, – Лорелей заколебалась: так ли важно рассказывать об этом? Может, не надо, но почему бы и не рассказать. – И понимаешь, этот тип, которого я встретила, я поначалу приняла его за Джека, за брата Эстер.

На другом конце провода замолчали.

— Ханс, слышишь меня?

— Слышу.

— Извини, считай, что я тебе ничего не говорила.

— Брось извиняться, скажи лучше, что это за тип?

— Я познакомилась с ним, когда попала в больницу и… – она запнулась. Чёрт подери! Не хотела говорить брату, что упала.

— Ты о чём? Что случилось?

— Да ничего страшного. Я отлично себя чувствую, правда, – она убрала за ухо прядь волос, чтобы слышать лучше.

— Говори правду! – резко отозвался Ханс.

Когда у него в голосе появлялись такие нотки, означало, что он не отступит, пока не получит убедительного ответа.

— Да я оступилась на лестнице в гостинице в Париже, но, к счастью, ничего страшного: всего лишь опухло колено да несколько швов на голове.

— Я заскочу к тебе.

— Не сейчас. Мне ещё надо прийти в себя от поездки.