Рашен

– Чучело, что ли? Или натянуть на глобус? – скривился я.

– Перестаньте, вы нам нужны живой. Будут слушать, как вы спорите и несете ахинею. Молодежь должна знать врага в лицо, все его слабые стороны и изъяны. Да, это надо обдумать. Идите уже. Конвойный!

Ручищи солдата-амбала, как пушинку, оторвали меня от стула и толкнули в сторону шкафа с потайной дверцей.

Андреас, коридор, камера… Не успел трижды лязгнуть замок, как я уже устало опустился на кровать. Не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать, а просто побыть в тишине. Настолько меня вымотал пустой разговор с очередным фашистом. К сожалению, ожиданиям моим вновь не суждено было сбыться.

– Ну как всё прошло? – присев на краешек моей кровати и зажав руки коленями, живо поинтересовался Дмитринг.

– Пока не знаю, – устало выговорил я. – В одном ты прав: похоже, меня действительно принимают за сумасшедшего, причем опасного для общества. И этот пункт крайне тяготит. Даже недолго погостив у вас и не окунувшись в глубины великих русиянских законов, я понимаю, что подобный вердикт означает смертную казнь…

– Н-у-у-у, как бы сказать помягче, – растягивая слова, сказал юноша, – Не все так однозначно. Виселица или расстрел в вашем случае не самый плохой исход, извините за прямоту.

– Да неужели? Разве может быть что-то хуже смерти? – прошептал я, не в силах вступать в полноценный спор.

– К сожалению, да. Например, вас могут отправить в Державный институт исследования возможностей человека. Жуткое место. Живым оттуда никто не возвращался, как, впрочем, и мертвым. Люди туда заходят и больше не выходят.

По слухам, в институте над пациентами, признанными опасными для общества и не подлежащими социальному исправлению, ставят опыты. Вживляют электроды в голову, без наркоза ломают и вновь сращивают кости, берут кровь литрами, невзирая на состояние организма. Заставляют поднимать неимоверные тяжести, наблюдая, как ломается позвоночник. В общем, особо не церемонятся.

– Какие ужасы ты мне рассказываешь, и притом таким спокойным тоном, словно для тебя это обыденность.

– По сути, так и есть. Все мы прекрасно понимаем, что подобные существа (надеюсь, ты будешь не из их числа) крайне опасны. И ничего путного, кроме горя нормальным людям принести не в состоянии. А так хоть послужат во благо науки. Глядишь, рано или поздно ученые разберутся в природе «съехавшей крыши», изобретут лекарство и навсегда избавят мир от маньяков, насильников и убийц.

– То есть подопытных мышей и обезьян вам уже не хватает?

– Какие могут быть мыши, если речь идет о заболеваниях человека? Прочти труд величайшего врача и исследователя доктора Менгеле. Его ведь тоже поначалу многие несправедливо обвиняли в опытах над заключенными концентрационных лагерей. Но потом заткнулись. Ведь не будь этих экспериментов на человеческом материале – как знать, где бы сейчас была наша медицина?

– Ты так говоришь, словно в России уже победили большинство болезней и увеличили среднюю продолжительность жизни лет на тридцать.

– Нет, но наши ученые стремятся к этому. Я уже говорил, что упрямство «красной плесени» и ввязывание Русии в глупые бесцельные войны сильно затормозило нашу страну на пути прогресса. Пройдет еще не одно десятилетие, прежде чем мы догоним ведущие страны.

– Откуда ты нахватался слепой пропаганды?

– Этому нас учат со школы. И никакая это не пропаганда, а чистейшая правда, основанная на объективном анализе прошлого и настоящего.

– А что же в самой Великой Германии? Там уже, небось, машины по небу летают и на заводах трудятся сплошь роботы? – съязвил я.

– Не летают. Но не скрою – уровень жизни в Германии гораздо выше нашего. Но мы никому не завидуем. Даст Бог, и Русия когда-нибудь выберется из средневекового болота на цивилизационный хайвэй. По крайней мере, наши мудрые правители прилагают к этому все усилия.

– Что-то пока не очень получается, – пробормотал я, не в силах разлепить налившиеся свинцом веки.

Дмитринг понял, что мне необходимо отдохнуть, осторожно встал с кровати и полез на свои нары. Улетая в объятия Морфея, я услышал отдаленное шелестение бумагой и невнятное шуршание карандаша…

***

Голые мужчины и женщины в моем сновидении упражнялись в игре, отдаленно напоминавшей футбол. Точнее, они просто катали по заросшему полуметровой, выжженной на солнце травой полю огромный мяч из брезента. Было пасмурно, хотя и довольно тепло. Груди женщин и пенисы мужчин забавно болтались вверх-вниз, придавая скучной игре эротический задор.

Мяч толкали руками и ногами, судьи на поле не было. Не успел я насладиться прелестями игроков, как уже перенесся на берег реки. Вода зеленого цвета резко контрастировала с желтым горизонтом и ярко-оранжевым кругом Солнца.

На берегу, у самой кромки воды, сидели рыбаки в больших соломенных шляпах, с длинными бамбуковыми удилищами. Уверенной походкой я подошел к ним, залез в воду по колено и принялся шарить под водой. В том, что поймаю рыбу, не было ни малейшего сомнения. И действительно, через несколько минут руки ухватили и вытащили большую рыбину с телом сома и головой щуки. От неожиданности, опасаясь острых зубов монстра, я отбросил его на берег. «Сомощука» начала сильно извиваться, пытаясь добраться до кромки воды и улизнуть. К сожалению, мой напарник (а у меня был-таки напарник) не сумел совладать с сильной рыбиной и упустил ее. Ну и в финале меня посетило историческое видение. Ко мне подошел Ленин и спросил, строго глядя в глаза: «Вы с нами или уже там?»

– Где там, Владимир Ильич? – не понял я вопроса.

Старик Крупский хитро улыбнулся и похлопал меня по плечу. Потом развернулся, быстро пересек рабочий кабинет и, с легкостью запрыгнув на невысокий подоконник, вышел прямо в раскрытое окно. Я в ужасе выглянул на улицу: Ильича нигде не было. Вместо него на траве во дворе Смольного резвились три здоровенных баклана и суетился десяток куда более мелких голубей.

***

Как ни странно, но бредовые сны не помешали мне выспаться и чувствовать себя отдохнувшим.

– Проснулся? Вовремя, только что обед принесли, – отрапортовал сосед.

– Спасибо, Дмитринг, что дал поспать и не прирезал во сне как неблагонадежный элемент.

– Шутки шутишь? Хорошо: значит не падаешь духом, – улыбнулся Дмитринг, пододвигая мне тарелку с дымящимися щами.

Вооружившись алюминиевой ложкой и куском белого хлеба, я принялся за трапезу. По крайней мере, один плюс в моем шизофреническом трипе имелся – приличная тюремная кормежка. Суп был вкусный, неотличимый от домашнего. Следом в мой желудок, тщательно прожеванными, опустились котлеты и картофельное пюре. Завершил пиршество компот из сухофруктов и яблочный штрудель, обильно посыпанный сахарной пудрой.

– И всегда у вас в тюрьмах так хорошо кормят или по особым случаям? – поинтересовался я, лениво вылавливая ложкой изюминки из компота.

– Мы не в тюрьме, а в блоке предварительного анализа. Здесь содержатся задержанные до прохождения полного психологического и физиологического обследования. После определения степени отклонения от социальной нормы отсюда переводят либо в клинический изолятор – для исправления, либо отправляют на поселение в Сибирейскую тайгу, либо утилизируют.

Ужасные термины, произносимые Дмитрингом, уже не производили на меня такого сильного впечатления, как поначалу. Крепкий сон и хорошая пища как нельзя лучше помогали бороться со стрессом и воспринимать окружающую реальность с долей пофигизма и надеждой на светлое будущее.

– И какие методы исправления у вас практикуют наследники фашистских коновалов?

– Прошу вас, постарайтесь не употреблять это слово хотя бы в нашем городе! – взмолился Дмитринг, от волнения снова перейдя на «вы».

– А что такого я сказал? Гитлер – ваш пророк. Германская армия – освободитель от уз рабства. Форма, которую даже сегодня носят солдаты и офицеры, сшита по арийским лекалам. И при этом вы обижаетесь, когда произносят слово «фашисты»! Не понимаю.

– Все предельно просто. Фашизм подразумевает, в первую очередь, диктаторскую форму правления, основанную на милитаристском национализме. Ни о каких правах и свободах граждан при таком режиме речи не ведётся. Всё подчиняется воле фанатика, занявшего трон, и его приближенных.

– А у вас речь, стало быть, ведётся? – подколол я Дмитринга.

Тот ничуть не смутился и, казалось, даже не понял моего троллинга.

– Я не понимаю, почему вы все время говорите «у вас», словно сами не из Русии, а из другой страны.

– Тише, тише, дружище! – поспешно перебил я собеседника. – Никакой я не шпион. Я свой, русиянский парень, только из другого города. Он очень маленький и находится далеко отсюда.

– Надеюсь, что так и есть, – глядя сквозь меня, грустно вымолвил юноша. – Ведь если вы окажетесь шпионом, то я буду подлежать немедленной утилизации вместе с вами.

– А ты-то тут причем? – ужаснулся я.

– Населению Русии под страхом смертной казни запрещено общаться с жителями других стран. И на то существуют три веские причины: во-первых, мир постоянно сотрясают эпидемии инфекционных и вирусных зараз, от которых Запад буквально задыхается. И наша изоляция в таких условиях более чем оправдана.

Во-вторых, содомия и анархия пропитали умы иностранцев и даже их религии, словно ром коржи торта. Поэтому власти и ограждают нас от пагубных контактов, свято храня духовность русиянского народа и укрепляя общественное самосознание.

В-третьих (по очереди, но никак не по значению), желание Запада во что бы то ни стало навредить Русии и ввергнуть в новую гонку вооружений, войну и хаос.