Рашен

Мне показалось, что я попал в здание аэропорта или в большой концертный зал. От тех мест, куда посадили нас, до судейской скамьи было не меньше пятидесяти метров. Еле различимые потолки растворялись в небесной глади. Нечто подобное ощущаешь в церкви, если встать прямо под куполом. Провести подробный осмотр помешал громкий голос старшего пристава. «Вставааааать! Суды пришела!» – прокричал он ставшую уже привычной для моего уха околесицу.

Солдаты за шкирку подняли нас со скамьи подсудимых и ткнули в поясницу, дабы строгая выправка хоть как-то оттеняла наши кислые небритые рожи.

В зал чинно вошла троица судебных заседателей. Я обомлел. Это были те самые старикашки, из-за которых, собственно, и начались мои злоключения. Горделивый «Дракула» и два его друга – колченогий ветеран и пузатый астматик. Я не видел их много дней, но от этого темп похоронной процессии ничуть не изменился, даже замедлился. Минуты три они ковыляли от входа к судейскому столу, периодически останавливались, окидывали зал грозными взглядами, переводили дух и снова продолжали движение.

– Просимо садим! – проорали наконец над ухом, когда «пенсионеры» уселись на свои места.

Привычного секретаря суда с неизменной пишущей машинкой или ноутбуком не было. Его роль выполнял офицер с настолько смазливым лицом, тонким голосом и женственными движениями, что показалось – перед нами женщина, переодетая в мужика. Он вышел в центр зала и провозгласил:

– Сегодня Достопочтенный суд нашего города рассматривает три дела в отношении лиц, у которых выявлены признаки отклонения от социальной нормы. К сожалению, мудрая политика русиянских властей и высочайший уровень воспитания и образования в наших учебных заведениях пока не могут обеспечить стопроцентного психологического здоровья нации. Но мы не опускаем руки и продолжаем движение в сторону скрепления русиянской идентичности и кристаллизации помыслов каждого отдельно взятого гражданина.

Мы движемся по пути непрерывного развития, совершая качественные рывки, не допуская ненужных простоев и губительного промедления. Как завещали Великие германские освободители, «наш путь, устланный благими намерениями, способен привести только к процветанию!»

И сегодня, когда вокруг нашей страны бушуют ураганы нравственного упадка, торнадо бесчеловечности, блещут молнии содомии, мы должны быть бдительны как никогда ранее.

Страны Запада днем и ночью ждут, когда прекрасная Русия из полного сил и надежд богоизбранного государства превратится в захудалую провинцию, населенную никчемными калеками. Но мы не поддадимся тлетворному влиянию толерантных извращенцев, сеющих в нашем мире мрак и воспевающих похоть и порок!

Во время пламенной речи секретарь суда не стоял на месте. Он передвигался между нами и судьями, кривлялся и замирал, принимая развратные позы из серии «Мальчики, не желаете хорошо провести время?»

Меня уже начинало подташнивать от этой дрессированной обезьяны. Судьям же, судя по их лицам, представление, наоборот, очень нравилось. Они то и дело улыбались и одобрительно кивали, причмокивая губами.

– Нельзя ли перейти к сути и уже огласить приговор? – пробурчал один из моих соседей.

– Вы куда-то торопитесь? – съязвил другой заключенный. – Успокойтесь, мы уже с вами всё «успели» на ближайшие лет пять…

– И когда силы нашего государства позволят обрушиться со всей мощью на головы европейских и американских уродов! – не унимался вертлявый. – Тогда мир узнает истинное лицо добра, милосердия и нравственного совершенства русиянской цивилизации!

– Спасибо, Арнольд Сисингер, – резюмировал «Дракула», который, очевидно, был главным в суде. – Прекрасная речь и вдохновляющие слова. Ни у кого нет сомнений, что мы идем верной дорогой, в правильном направлении. И если сегодня еще кто-то сомневается в решениях нашего мудрого правительства, то у него всегда есть шанс исправиться. Кому же не под силу сделать это самостоятельно – подлежит немедленному перевоспитанию под неусыпным присмотром государственных служб. Собственно, ради этого мы и собрались. Итак, огласите первое дело.

Вертлявый офицер подскочил к столику и взял верхнюю пухлую папку. Ловко развязал тесемки и стал зачитывать:

– Слушается дело Николаела Потапинга. Подсудимый обвиняется в неуважительном отношении к людям старшего поколения, выразившемся в прилюдном оскорблении чести и достоинства наших ветеранов.

Будучи в нетрезвом состоянии, Николаел позволил себе поставить под сомнение итоги войны 1941 года и ценность вклада Великих германцев в дело освобождения Русии от «красной плесени». Так, во время ужина на кухне в квартире рационального проживания он обозвал соседа Арнольда Пискарёвера немецкой подстилкой и предателем, который, цитирую: «… ради куска колбасы готов целовать фашистское очко, достойное лишь того, чтобы в него воткнули штык…»

– Это возмутительно! – взвился колченогий. – Какие страшные вещи позволил себе произнести этот гад!

– Совершенно с вами согласен, господин Иванмейстер, – поддержал его «астматик», приправляя речь громким сипением. – Я вообще не понимаю, как эта мразь смогла дожить до суда? Почему его раньше не забрали в Державный институт исследования? Куда смотрит Служба морального контроля и учета, Управление нравственных устоев, в конце концов?

– Успокойтесь, коллеги! – поднял руку «Дракула», призывая к тишине. – Не будем обсуждать работу других – давайте нести ответственность за собственные решения.

Его ледяной тон мгновенно успокоил раздухарившихся мракобесов. Они дружно замолчали, пытаясь прожечь в подсудимом дыру пылающими ненавистью взглядами.

– Мне дальше перечислять преступления Потапинга? – пропел Сисингер.

Тут я впервые столкнулся с фактом, что немецкие «обработки» русского языка хоть кому-то пошли на пользу. Ведь исконная фамилия Сисин звучит куда как смешнее, учитывая внешний вид и поведение её носителя.

– Не стоит. Мы и так уже поняли, с кем имеем дело. Не хочу, чтобы эта ересь вообще звучала из уст кого-либо, тем более Достопочтенного суда. Государство приговаривает Николаела Потапинга к пожизненным работам на урановых рудниках. Но мы милосердны. Поэтому, по выбору заключенного, в случае его несогласия с мерой пресечения рудники могут быть заменены немедленной утилизацией.

– Хрен редьки не слаще, – проворчал бледный, как лист бумаги, Николай (так я мысленно произносил его имя). После чего вскочил и прокричал в сторону судей:

– Какие рудники? Уж лучше сдохнуть, чем работать на вас, фашистские выродки! Ублюдки, чтоб вам пусто было. Не за то мой дед кровь проливал, чтобы я теперь лизал ваши лакированные сапоги. Да пошли вы…

Стоит ли говорить, что приставы среагировали молниеносно и вынесли бедолагу из зала. Николаел вырывался и кричал проклятия в адрес судей и всей русиянской власти. Солдатам даже пришлось применить электрошокер, чтобы унять смутьяна.

– Слушается дело Филиппуса Макаренгера! – как ни в чем не бывало продолжил секретарь. – Подсудимый обвиняется в оскорблении чувств верующих и осквернении русиянских скреп.

Будучи на пятничной службе в храме, Филиппус позволил себе вступить в спор со священником. При этом он цитировал выдержки из допобедных церковных книг, запрещенных к прочтению на всей территории Русии.

Макаренгер настаивал на том, что Бог создал всех равными и независимыми. Подвергал сомнению, что вожди Великой Германии и послепобедной Русии ниспосланы нам свыше и выполняют на земле роль наместников высших сил…

– Подсудимый, вам есть что сказать в свое оправдание? – перебил офицера «Дракула».

– Конечно, достопочтенный младший канцлер, – встал и склонил голову мой сосед. – Все сказанное только что уважаемым секретарем суда не совсем соответствует действительности.

– Вашей действительности или нашей, русиянской? – перебил его астматик. – Я так понимаю, она у вас какая-то своя, особенная?

– Верно, Карл, – поддержал его колченогий. – Он и Бога собственного выдумал, и религию, только забыл спросить, надо ли это народу. Как мы раньше жили без его заумных речей, уж и не знаю!

Макаренгер терпеливо дождался, пока судьи закончат состязаться в острословии, после чего продолжил:

– Дело в том, что я не отрицал существование Бога как такового. А лишь пытался объяснить, что под влиянием времени и внешних обстоятельств произошло небольшое искажение первоначальных замыслов Христа и его учеников.

– Тебе-то откуда известны замыслы самого Христа, чучело ты бестолковое? Ты что, рядом стоял, записывал за Иисусом его проповеди?

– Я читал тексты Библии на греческом и церковнославянском языках. И поверьте мне, они сильно отличаются от тех, что звучат сегодня в наших храмах.

– Читал он… Вот из-за таких начитанных мы никак и не можем попасть в светлое будущее. Откопают в сраной пыли очередную книжонку – и давай нас жизни учить!

– Спокойнее, коллеги, – снова призвал к порядку «Дракула». – Скажите нам, Филиппус, когда были написаны книги, на которые вы ссылаетесь?

– Точно не скажу, господин младший канцлер, где-то век пятнадцатый-шестнадцатый, – неуверенно ответил тот.

– И где ты только отыскал эту рухлядь в нашем прекрасном городе? Надо будет устроить служебную взбучку Агентству Пропаганды за то, что допускают оплошности при уничтожении вредной литературы! – снова завелся астматик.

– Шестнадцатый век, – задумчиво произнёс «Дракула». – И вы полагаете, что можете безоговорочно доверять текстам, написанным полуграмотными варварами, которые и понятия не имели, что такое железная дисциплина и порядок? Если не ошибаюсь, в это время в Русии царили смута и хаос, закончившиеся только к началу XVII века.

– Можно подумать, в Германии того времени дела обстояли лучше, – съязвил Филиппус, но тут же осекся и в ужасе зажал рот руками.

– Молчать, наглец! – железному спокойствию «Дракулы» пришел конец. – Как ты осмелился сравнивать достойных потомков Священной Римской империи с неотесанными дикарями?

– Я совсем не это имел в виду… – заблеял Макаренгер.

– Запомните, молодой человек, запомните всего три вещи. Первое: человек создан Богом по своему образу и подобию, поэтому все, что делают на земле люди, будь то правители или священники, делает Бог. И оспаривать это – значит идти наперекор всевышнему. Второе: чем выше человек занимает положение в обществе, тем лучше он слышит слова Бога и вернее их трактует. И не вам, простому бухгалтеру, рассказывать мне, младшему канцлеру, что именно хотел сказать Иисус и его ученики. И третье: чем смиреннее будете вести себя в обществе, тем больше надежды, что со временем вы достигнете хоть какого-нибудь положения и авторитета.

Надеюсь, эти простые истины помогут вам вернуться и продолжить нормальную жизнь после двадцати лет пребывания в Сибирейской тайге, к которым мы вас приговариваем!

Услышав вердикт, Макаренгер обмяк и кулем плюхнулся на скамью. Лицо исказилось, он разрыдался и опустился на колени.