Рашен

– Двадцать… лет, двадцать, а-а-а… – мычал он сквозь судороги, сотрясающие тело. – Это невозможно! Я больше никогда не вернусь. Не увижу жену, а дети меня просто забудут…

Приставы увели бедолагу, не дав дослушать, как много потеряет этот несчастный человек при вынужденной смене места жительства.

– И наконец мы подошли к рассмотрению последнего на сегодня дела. Итак, рассматривается дело Дмитрия Неверова.

Старичье заметно оживилось. Было видно, что не только я узнал их, но и они меня тоже. Упыри даже обрадовались, почувствовав свежую кровь.

– Господин Сисингер, вы нам больше не нужны, – махнул рукой «Дракула». – Это дело мы знаем гораздо лучше любого следователя, поскольку сами были его свидетелями.

Женоподобный секретарь пожал плечами, призывно вильнул задницей и уселся за свой столик.

– Насколько я помню, молодой человек, вы своими идиотскими крамольными выкриками с места пытались сорвать наше торжество, – уточнил «Дракула».

– Я и понятия не имел, что присутствую на официальном мероприятии, – честно признался я. – Мне казалось, что я случайно забрел в театр, где шел спектакль про Вторую Мировую войну.

– Какой спектакль, скотина! Это наша жизнь! – вскочил колченогий.

– На допросах вы неоднократно утверждали, что все творящееся вокруг является сном или плодом чьей-то сумасшедшей фантазии, – не обращая внимания на товарища, продолжал «Дракула». – Просим вас пояснить свою точку зрения.

– Это было длительное помешательство. Потом я окончательно проснулся и осознал, как сильно был неправ, – про себя я твердо решил врать напропалую, лишь бы вырваться из суда с наименьшими потерями. Похоронить двадцать лет жизни не пойми где, а тем более быть утилизированным, не входило в мои планы.

– Офицерам из департамента морального контроля и учета так не показалось. Они сразу заподозрили, что вы опасный смутьян. Позже специалисты Управления нравственных устоев и лучшие врачи-психиатры подтвердили этот факт.

– Они ошиблись, а точнее, сильно сгустили краски, – ответил я, скалясь улыбкой душевнобольного человека. Косил под дурика старательно, из кожи вон лез. Даже пустил слюну изо рта, позволив ей стечь по щеке на одежду. – Я с детства страдаю провалами в памяти. Отсюда и возникают бредовые идеи и путаница в цифрах и фактах. И на том празднике на меня нашло помутнение. Я даже не понимал, где нахожусь и что говорю.

– Только что вы утверждали, будто думали, что находитесь в театре? – попытался подловить меня астматик.

– Я просто очень сильно обожаю театр, господин судья, и цирк. С детства хожу на все представления. Обожаю дрессированных зверюшек, фокусников и клоунов!

– Ты кого назвал клоунами, рожа небритая? – колченогий схватил со стола графин и со всей силы бросил в мою сторону. Большое расстояние уберегло меня от ненужных травм. Стеклянная посудина с грохотом разбилась метрах в пяти от судейского стола, забрызгав пол. Через минуту приставы уже бежали с подносом, на котором, кроме графина с водой, красовалась здоровенная бутылка, наполненная, судя по цвету, коньяком или виски. Лакеи знали, чем угодить хозяевам. Довольные рожи «Дракулы» и его сподвижников служили тому подтверждением.

Едва дождавшись подношения, астматик схватил бутылку с подноса и налил по полному граненому стакану судейской троице.

– Разрешите воспользоваться вынужденным перерывом и произнести короткий тост, – вскочил со своего места колченогий.

– Пожалуйста, господин Иванмейстер, – разрешил «Дракула».

«Иванова» не пришлось долго упрашивать.

– Я хочу поднять этот стакан, полный превосходного ржаного шнапса, сваренного по лучшим германским рецептам, за Великую победу русиянского народа над тупостью, невежеством и мракобесием, которые царили на нашей земле многие века. Безусловно, виктория была бы невозможна без помощи Великих германских освободителей, внесших неоценимый вклад в дело построения новой Русии.

Величайшие ученые и исследователи не устают доказывать, что без германской помощи наша страна развалилась бы на сотни кусочков еще в сороковые годы двадцатого века. Не было бы Русии, великой нации, не было бы нас, в конце концов! Мы низко кланяемся всем продолжателям славных традиций Великих германских освободителей. Крепче держите знамя, господа – с нами сила, с нами божьи скрепы!

Старики дружно маханули по полному стакану. Я аж присвистнул. Не то, чтобы очень хотелось выпить, тем более непонятной ржаной самогонки, но чувство зависти имело место быть.

Закусывать не стали, просто «занюхали» рукавами пиджаков. Издалека мне было плохо видно, но, принимая во внимание преклонный возраст, я понимал, что после двухсот граммов крепкого алкоголя, выпитого залпом и без закуски, палачи вскоре порядочно «окосеют». Значит, и судить станут не столь придирчиво – зародилась в душе надежда.

– Вот смотрю я на вас, господин Неверов, и никак не пойму. За что вы ненавидите нас? – заплетающимся языком выговорил колченогий.

– Кого это «вас»? – не понял я.

– Я заранее прошу прощения у Достопочтенного суда, – продолжал он, – Но мне придется зачитать служебное донесение, переданное с одного из допросов Дмитрия Неверова – тьфу ты, какое дурацкое имя.

Колченогий порылся в нагрудном кармане пиджака и извлек на свет скомканный клочок бумаги. Надел очки и стал читать голосом уже порядком захмелевшего человека:

– В донесении офицера Хрусталва говорится, что вы постоянно называли наших Великих германских освободителей… – сделал паузу, собираясь с силами, – …фашистами! – наконец выговорил крамольное для здешних стен слово.

– Мразь, совершеннейшая мразь! – заорал астматик и тут же зашелся в жутком приступе кашля. Схватился руками за горло, согнулся и выпучил глаза, словно рыба, выброшенная на берег.

– Врача! Срочно врача, – приказал «Дракула».

– Не надо врача, – борясь с приступом, прошептал астматик. – Лучше плесните еще шнапса.

Колченогий не замедлил исполнить просьбу коллеги. Наполнил стаканы и помог другу опрокинуть спиртное в рот. Это подействовало. Через пару минут приступ прекратился, старик Карл еще несколько раз кашлянул и затих.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно отметил «Дракула». – Шнапс творит чудеса. Давайте продолжать: скоро время обеда, а мы еще не определились с дальнейшей судьбой заключенного.

Итак, принимая во внимание неоднократно повторяющиеся крамольные высказывания подсудимого в адрес Великих германских освободителей, недовольство системой русиянской власти в целом и неподобающее отношение к отдельным историческим личностям… Учитывая поставленный специалистами диагноз «Степень социального отклонения второго порядка», Достопочтенный суд приговаривает Дмитрия Неверова к лишению статуса «гражданин» с присвоением статуса «человек» и к ссылке в Сибирейскую тайгу сроком на тридцать лет! Подсудимый, вам все понятно?

– Про «человека» не понял. Я вроде и так не обезьяна, хотя уже ни в чём не уверен! – борзо выкрикнул я. После услышанного мне уже стало все равно. Я вдруг четко осознал, что живым из этого бреда не выберусь никогда. Навсегда застряну в убогом «лимбе». Так, кажется, в одном популярном фильме называлась пограничная область человеческого сознания между реальностью и сном. Не надо было спать за рулем, идиот несчастный!

– Статус «человек» лишает вас всех гражданских прав, как-то: права голосовать на выборах, права свободно перемещаться между населенными пунктами Русии, права жениться и заводить детей, права самостоятельно выбирать профессию, работу, друзей и права получать какое бы то ни было образование, кроме навыков, необходимых для исполнения трудовой повинности. Чем вы будете заниматься в Сибирейской тайге – определит старший надзиратель населенного пункта, назначенного местом вашей ссылки.

Приговор окончательный и пересмотру не подлежит. Конвойный! Отведите человека Неверова в транспортный распределитель. Прикажите, чтобы его, как особо нежелательного для общества, отправили в Сибирейскую тайгу сегодня же.

А мы с вами, уважаемые коллеги, хлопнем еще по рюмашке. Не возражаете? Карл, наливай. Да, непростой денёк сегодня выдался. Но я рад, что мы избавили наше прекрасное общество от еще нескольких моральных уродов. Все-таки полезное и важное для страны дело мы с вами делаем. За это и выпьем…

Проходя мимо судейского стола, я от всей души пожелал старым маразматикам скорейшей встречи с Создателем и жарких котлов на адской кухне.

– Тушитесь с миром, господа! – негромко озвучил я свои пожелания и со злостью плюнул в их сторону.

Глава 6. Пересылка

В сопровождении конвоя на убитых временем автозаках мы прибыли на вокзал, чему я был несказанно рад. За время почти часовой поездки моя пятая точка стала плоской от деревянной скамьи без обивки и малейшего намека на смягчающие пружины. Тело затекло и ныло, суставы выкручивало, словно от прогрессирующего гриппа. Хотя никакого намека на заболевание я не чувствовал. Пришлось списать общее недомогание на несколько ударов головой о железные стенки фургона во время наезда на многочисленные ухабы и рытвины.

Машина остановилась, не заглушив двигателя. Дверь автозака распахнулась, и мощный свет фонаря ударил по глазам.

– Выход по одном! Не нарушай, не спешимите! Если не слушать команд, застрел на место! – прорычал охранник и отворил внутреннюю решетку. Я торопливо сошел по приставной железной лесенке, и тут же был остановлен огромным конвоиром, который для верности ткнул дулом автомата мне в живот. Потом схватил за рукав и как котенка швырнул к стоящим неподалеку заключенным из других автозаков.

Под одежду неумолимо просачивался зимний воздух. Холодный и влажный, он продирал до костей и неприятно щекотал ноздри. Пока меня этапировали, уже наступил вечер. Не знаю отчего, но темнота всегда оказывает на меня гнетущее впечатление. Так повелось еще с детства: ночью всегда холоднее, опаснее, а на душе тоска и тревога…

Железнодорожный вокзал для пересылки заключенных представлял собой открытое пространство примерно триста на шестьсот метров, огороженное по периметру высоким железобетонным забором, обмотанным поверху хищными кольцами колючей проволоки. По углам и в середине каждой из стен возвышались смотровые вышки, напоминающие маленькие Эйфелевы башни с будками для охранников. Яркий прожектор и длинное дуло пулемета, торчащее из каждой будки, намекали, что бежать можно, но не нужно…

Здания вокзала не было. Территорию по всей длине разрезали четыре железнодорожные ветки, с одной стороны упиравшиеся в глухую стену, с другой – в арки с огромными железными воротами со следами сильной ржавчины.

Рельсы двух путей проходили вдоль забора и были заставлены одиночными вагонами без локомотива. Очевидно, в одних квартировались охранники, а другие служили отстойниками для заключенных, ожидающих этап. Центральные же рельсы были отделены от боковых путей широкими и низкими бетонными платформами на «курьих ножках». Пока я осматривался, раздался страшный лязг и створки центральных ворот отворились. На территорию буквально влетел состав, состоящий из поезда и десяти пустых вагонов. Это была обычная электричка, из тех, которыми до сих пор доставляют жителей Петербурга в ближайшие пригороды. Электропоезд, распугивая ночь визгом тормозных колодок, резко остановился у края платформы.

Раскрылись двери, прозвучали три протяжных гудка, и из вагонов, стоящих вдоль одной из стен, высыпались люди. Судя по разной одежде, но в основном рваной и предназначенной явно для другой погоды, это были мои соратники по несчастью. Мужчины и женщины за считанные секунды забежали в электричку, расселись и замерли, смотря прямо перед собой. Так они сидели без движения минут пять, пока наконец в каждый вагон не зашел офицер в сопровождении автоматчиков. После чего, вероятно, началась перекличка. Из-за толстых стекол и непрерывного лая сторожевых собак голосов не было слышно, отчего люди в вагоне напоминали рыб в аквариуме, беззвучно открывающих и закрывающих рты.