Да здравствует ворон!

Тот моргнул. Но девушка спокойно смотрела на него.

– Лучше бы после восшествия на престол.

– Будешь ждать, пока не покончишь с обезьянами? Но ведь неизвестно, когда это случится.

– Кажется, у штаба готов план. Если пойму, что дело затягивается, тогда еще раз подумаю об этом.

– Думай быстрее и пораньше сообщи мне, что решишь.

Ее настойчивость озадачила Надзукихико. Они уже не в первый раз обсуждали эту тему. Хамаю считала, что наложница нужна, Надзукихико отговаривался: мол, не сейчас – и часто они так и не приходили к единому мнению. Однако такой требовательности в голосе Хамаю он еще не замечал. Молодой господин почти бессознательно сжал руку супруги, пытаясь понять, о чем она думает.

Хамаю горько улыбнулась:

– Прости, Надзукихико. У меня не вышло.

Эти скупые слова объяснили ему, что причиной недомогания стал он сам.

– Был ребенок?

– Да.

Какая жестокая ирония: он узнал о том, что жена понесла, только после того, как она потеряла дитя.

Через некоторое время после зачатия в организме ятагарасу начинает формироваться скорлупа. Тогда тело, готовясь к кладке, естественным образом стремится вернуться в птичий облик, чем сигнализирует о хорошем развитии беременности. Однако в редких случаях скорлупа, которая должна была оберегать новую жизнь, так и не появлялась.

– Я удивлялась, почему ежемесячное недомогание проходит так тяжело, а это оказалось дитя, которое я не смогла выносить… – Хамаю вздохнула и потерла лоб.

Другую руку крепко сжимал Надзукихико.

– Сказался переезд из Окагу?

– Нет, к сожалению, врачи считают, что мой организм просто неспособен на это.

Масухо-но-сусуки волновалась больше своей госпожи, поэтому призвала не только придворного лекаря, но и знаменитую в Тюо повитуху, однако все дали один и тот же ответ: не помогут ни лекарства, ни иглы. Все в один голос утверждали, что в таких случаях в прошлом не было ни одного примера, чтобы женщина позже снесла здоровое яйцо.

Это не болезнь, не травма. Просто тело Хамаю с рождения не обладало способностью уберечь свое дитя.

– Я сама сейчас полностью здорова, разве что обескровлена. Но родить тебе ребенка я не могу. Ты должен взять наложницу.

Видя, как спокойно, без следа скорби рассуждает его супруга, Надзукихико проглотил готовые слететь с языка слова.

– Хорошо. Раз так, то серьезно подумаю над этим.

– Я буду довольна, если ты прислушаешься. Для того и звала тебя, чтобы самой сообщить эту новость, – сказала Хамаю. – А еще я просто рада тебя видеть.

И она искренне улыбнулась.

Они успели поболтать еще о всяких мелочах, пока не пришла Масухо-но-сусуки сообщить о том, что время визита истекло.

– Надзукихико, – позвала она его чуть ослабевшим голосом, когда он уже собрался уходить.

Он обернулся, и Хамаю тихо сказала:

– Прости.

Ее супруг резко покачал головой.

– Тебе совершенно не за что просить прощения. Это ты прости меня, что ничем не смог тебе помочь в такое трудное время. Поправляйся и ни о чем больше не думай.

Хамаю молча кивнула.

* * *

Тиха?я выглядел серьезно, но на самом деле всего лишь рассеянно разглядывал Кин-мон.

Когда-то помещение перед воротами производило величавое и торжественное впечатление. Здесь стояли гробы предыдущих Золотых Воронов, и по окаменевшему дереву струилась с тихим журчанием чистая вода.

Тихаю, который происходил из горных воронов и с детства привык к презрению благородных, ничуть не впечатляли пышные дворцовые постройки, однако здесь, перед Кин-мон, он ощущал что-то такое, что заставляло его с достоинством выпрямиться. Теперь же у ворот поднялась уродливая стена и даже появилась сторожевая башня, откуда нападающих можно было через бойницы осыпать стрелами.

Это место выглядело скорее напыщенно, чем умиротворяюще, да и торжественным его теперь не назовешь: слишком уж много вокруг суеты. Пока Тихая раздумывал над тем, как здесь все изменилось, у входа появилось знакомое лицо.

– Итирю из Ямаути-сю и старший жрец прибыли на замену! – отчетливо представился один из пришедших, и Тихая слегка кивнул ему в ответ.

– У нас все без изменений. Ничего не происходило.

Один из священников неподалеку подтвердил его слова и поменялся местами со старшим.

Поскольку верховный жрец Белый Ворон плохо себя чувствовал, обороной Кин-мон занялся старший жрец. Худощавый мужчина за сорок, лицо всегда сосредоточенное. Он с молодых лет стал священником и, поговаривали, так ревностно выполнял обязанности, что ему доверял сам Белый Ворон. Однако Тихае он казался выходцем из благородных, не встречавшим на своем пути сложностей, так что в трудную минуту на него нельзя было положиться.

О том, что за воротами Кин-мон обитают обезьяны, которые с удовольствием пожирают ятагарасу, стало известно ровно год назад. Считалось, что Золотой Ворон – старейшина ятагарасу – наследует память всех поколений своих предков. У молодого господина, нынешнего Золотого Ворона, с унаследованием памяти что-то пошло не так, и священники, которые придавали этому большое значение, противились его восшествию на престол. Однако после похищения воспитанника Кэйсоин, которое случилось год назад, наследник частично вспомнил, как погиб предыдущий истинный Золотой Ворон – Нарицухико, правивший сто лет назад. Оказалось, что он пожертвовал жизнью, чтобы запечатать Кин-мон.

Молодой господин догадывался, что Нарицухико страшно испугался чего-то по ту сторону ворот, на священной земле. Учитывая, что они сами увидели там год назад, это наверняка были обезьяны. И Тихая своими глазами убедился в том, насколько они опасны, тоже отправившись тогда за похищенным кохаем.

Обезьяна, которая украла мальчика, назвалась Кодзару – «обезьянка». Его целью было выманить молодого господина и заставить его отпереть Кин-мон. Отряд наследника попался на эту удочку и, хотя вернулся целым и невредимым, все-таки открыл запретные ворота между Ямаути и священными землями.

С тех пор у ворот поставили недремлющую стражу и подготовились дать отпор врагу, если он нарушит границу. Много лет ворота стерегли жрецы, теперь же к ним присоединились вооруженные Ямаути-сю. Ворота постоянно сторожили и те и другие: один – от духовенства, другой – доверенное лицо молодого господина.

Наконец-то Тихая сможет отдохнуть, впервые за семь дней. Юноша тихонько вздохнул, и проходящий мимо Итирю дружески хлопнул его по плечу:

– Спасибо за службу.

В Кэйсоин Итирю был на курс старше. Он оказался заботливым сэмпаем и способным воспитанником. Юкия, с которым они вместе росли, поддразнивал его, сравнивая лицо Итирю с только что выкопанной картошкой, но юноша разве что глядел свирепо, а лицо – самое обычное.

Правда, из-за любви к показухе вкус в одежде у него был ужасен. Мало того, родился он, видимо, под «звездой нерешительности»: в нужный момент никогда не мог принять четкого решения, и все кохаи единодушно отказывались искренне уважать такого сэмпая.

Тихая и сам не испытывал особенного уважения к Итирю, однако тот упрямо продолжал обращаться с ним как с младшим.

– Юкия и остальные отправились навестить госпожу Сакуру, а ты не пойдешь?