Мой друг девочка

Я быстренько спрятала карту в стол. Не стоит подвергать такому испытанию его чувство юмора.

– Думаю, что пора покупать очки.

– Разумно, – неожиданно согласился муж. – А то ты слишком напоминаешь идеальную жену.

Я польщенно заулыбалась.

– Которая слепо-глухо-немая, – уточнил супруг.

Вот что меня всегда в нем раздражает, так это стремление вдаваться в ненужные детали. Вполне мог бы ограничиться первой половиной фразы.

На работе традиционно заело кодовый замок, и мы толпились в коридоре, зажав в охапке шубы, шарфы и сумки. Я решила немного схитрить и, пока все дышали в ухо специалисту по открыванию дверей, спустилась на этаж ниже. Если стоять у самой лестницы, то получается, что я тоже жду возможности включиться в работу. А то, что при этом передо мной расположена витрина шляпного отдела, никого не должно волновать.

Если честно, терпеть не могу шопинг. Но шляпы – это моя слабость. При том, что носить их я практически не могу, мои нежные уши требуют более функциональных головных уборов. Тем не менее моя мечта – целая шляпная стена в гардеробной. Да, гардеробная пока тоже мечта.

Я рассматривала фасоны, делая незаметные маленькие шажки к дверям. Вот эта, бордовая, неплоха… Но та синяя тоже, в общем-то, должна мне пойти. Ах, какой капор был у меня на первых курсах института. В сочетании с красным пальто все принимали меня в нем за француженку. Правда, один раз приняли за проститутку. Мужик остановил машину прямо у моих ног и спросил: «Сколько?» Я ждала подруг у кинотеатра и поминутно смотрела на часы, поэтому без запинки ответила: «17 часов 35 минут». Он покрутил пальцем у виска и уехал. А девчонки мне уже потом объяснили, что он имел в виду.

Это я к тому, что шляпки – моя слабость. И зайти на пять минут в магазин до рабочего дня вполне простительно. Ведь все равно дверь пока не открыли.

– Это чье? Вещи чьи? Вызываю охрану! – вдруг заголосил кто-то в коридоре.

Я выскочила из бутика. И, как оказалось, очень вовремя. Бдительная продавщица галантереи хотела избавиться от моего пуховика, который случайно выпал из рук по дороге к шляпам. Такое с каждым может случиться. Каждый день люди теряют целые горы ценных предметов. в том числе ключи, деньги и фотографии любимых. А я, между прочим, со временем стала гораздо внимательнее. В школе я однажды умудрилась потерять школьную форму. А тут – всего лишь пуховик. Положительная динамика налицо.

Я окатила продавщицу взглядом, исполненным внутреннего достоинства. Надеюсь, она прочитала в нем все, что я хотела сказать. Особенно то, что галантерею я теперь буду покупать в магазине у дома.

День пролетел быстро, потому что в обед забежала Марина поговорить насчет билетов в Питер. В числе прочих важных дел обсуждали, любим ли мы свою работу. По всему выходило, что нет. То есть слово «любить» никак не желало прикладываться к понятию «работа». Причем раньше это не казалось таким удивительным, а наоборот, было чем-то вроде идиомы, а сегодня резало глаз и ухо.

– Вот смотри. Я люблю своего мужа, я люблю своего ребенка, шоколад люблю и орехи.

– Да, еще можно про увлечения всякие так сказать: люблю вышивать крестиком, люблю читать… Не режет ухо?

– Вроде нет. А с работой, знаешь, почему странно звучит? Мы все время мыслим о ней в связи с Предназначением. То, что ты ДОЛЖЕН делать и иначе не можешь, это крест, по сути дела, как можно его любить? Можно наслаждаться процессом, отдаваться ему всей душой, стараться сделать как можно лучше. Но это другие понятия все-таки. Не любовь.

– Такое вот безоговорочное приятие «я люблю» характерно для ребенка. А работа и взаимоотношения с ней уже должны происходить на уровне взрослого, и словечко из арсенала детского «я» тут выглядит неуместным. Вот почему нам кажется странной фраза «люблю свою работу». Тем самым мы как бы принижаем дело, которым занимаемся, до уровня манной каши, делая его всего лишь одной из простейших функций.

Очень довольная я проводила Марину и поулыбалась шефу. Тот смотрел на меня как-то странно, как будто я заявилась к нему в личный кабинет с предложением обсудить собственного гинеколога. А я вовсе ни с чем таким не заходила. И вообще все наши кабинеты на самом деле совсем не личные: там переборки до потолка не доходят, и отлично слышно, о чем говорят соседи. Но это ведь не повод смотреть на меня как на удава.

Думаю, все дело в занимаемой должности. Если бы я была шефом, то тоже, наверно, разговаривала бы с подчиненными сквозь зубы. А он еще ничего, сдерживается. На волне трудового энтузиазма придумала пять тем для полосы «Ремонт и строительство».

А вечером вытащила семью кататься на коньках. Все втроем: я, Леша и Майя – на одних маленьких майкиных, подаренных моим папой. Обязанности распределялись так. Я шнуровала коньки со сверхсветовой скоростью и голосила с обочины: «Молодцы! Давайте!» Лешка ходил по катку, как апостол Андрей по воде, а Майка каталась. У нее, кстати, явные способности к этому делу. Второй раз на катке – и уже едет сама и не боится падать, а старается уловить правильные движения. Как отмечал один наш знакомый тренер, у нее хорошая координация, вполне подходящая даже для спортсменов. Нет, все-таки большой спорт – ужасно вредная для здоровья вещь. Там вечные травмы, ранние выходы на пенсию, психологические кризисы по адаптации к нормальной жизни. Лучше мой ребенок будет скромной звездой городского катка. Нет, лучше все-таки областного.

День такой-то

– Бери большую сумку, в маленькую не влезет. – Клавдия Анатольевна предпочитает взять вещи на все случаи жизни, а я, наоборот, не люблю таскать лишнее.

– С большой на вокзале неудобно. И в театр не сходишь, – аргументирую я.

Театр – очень весомый довод, так как именно общая принадлежность к культурной элите заставляет свекровь закрывать глаза на мои многочисленные недостатки: я не люблю гулять с ребенком по три часа в любую погоду, ем за компьютером и ненавижу мерить одежду.

– Не понимаю, зачем ехать в Питер. Лучше бы на елку с ребенком в Москву съездила.

– У Марины там очень важные дела, – вру я. – А я тоже не просто так: мне надо деньги с редактора «Деток» получить.

«Детки» – питерский журнал, с которым я сотрудничаю втайне от родного начальства. Не столько для денег, сколько для души: про семью и детей нашему деловому холдингу не интересно. А мне так очень даже.

Потихоньку выкладываю из сумки зонтик, нарядное платье, запасную обувь и толстый пакет непонятно с чем. Бегу на кухню заваривать чай и набираю Марину.

– Видишь, Владимир, – радуется она. – Лене обязательно нужно съездить в редакцию «Деток». И мне тоже надо поехать подать бумаги на грант.

На самом деле грант только предлог. Но если уж врать, то вранье должно быть чистой правдой. Поэтому Рина придумала этот грант, подготовила на него заявку и оформила все бумаги. Вот теперь завезет их в фонд. Не знаю, когда она все успевает. Но читрини – они такие…

Слышу раздраженный голос Владимира. Его имя никто никогда не сокращает. Никаких Володь или, упаси боже, Вовочек. Только Владимир.

– Нормальная жена не будет одна по другим городам таскаться! А с детьми кто останется?

– У них еще и отец есть, – тонко намекает Марина.

– У меня скоро командировка, – рявкает муж. – И вообще, кто здесь мать?

– Моя мама посидит!

Марина кладет трубку. Видимо, в ход идет последнее средство умасливания мужа – постельное. Раньше меня такие методы бы покоробили, а теперь волнует только результат – получится уговорить Владимира разрешить поездку или нет. Неужели я пришла к мысли, что цель оправдывает средства? Нет, конечно, нет. Просто мы с Мариной так редко куда-то выбираемся вместе. Поэтому самую капельку – да. Теперь я на многое смотрю по-другому.

Наверно, дело в том, что недавно купила себе очки. А может быть, просто у меня наконец-то сформировались лобные доли мозга. Заметила интересный оптический эффект: мне все время кажется, что люди, на которых я смотрю, меня не видят. Будто вместо очков на мне шапка-невидимка. Потом поняла почему: из-за четкости изображения кажется, что я смотрю в подзорную трубу или бинокль, а значит, удалена от объекта.

Поехала в Питер вооруженной этим чудесным артефактом.

Нас все спрашивали: «Зачем вы едете в Питер?» Мы отвечали-отвечали и никак не могли ответить на этот вопрос. Мы с Мариной интуиты, это значит, что если мы не будем слушать голос сердца, то может случиться непоправимое. Поэтому, когда нам показалось, что пора ехать в Питер, мы открыли расписание и стали изучать поезда. Как назло, гороскопы тоже обещали удачную поездку, так что пришлось пойти и купить билеты. И вовсе мы не взбалмошные, просто умного судьба ведет, а дурака тащит. Марина – психолог и знает это лучше многих.

Мы купили билеты, и Марина сокрушалась, что нам не достались боковушки у туалета. Я ее утешала: нам и без того будет что вспомнить, в конце концов, в Питере есть Эрмитаж, Нева и много наших друзей.

На вокзале мы быстренько встретились с Марининым сводным братом, которого она не видела 28 лет. Он сразу спросил, зачем мы едем в Питер. Подруга молчала и смотрела на меня, так что пришлось сказать, что у нас там Важные Дела. В Питере могут предложить работу, мы соскучились по «Павлину» из Эрмитажа, и вообще – о чем тут говорить? – каждый культурный человек должен периодически ходить вдоль Фонтанки.

– Я недавно был в Петергофе, – радостно подхватил брат. – Там, знаете, фонтаны, и погулять отлично можно.

Мы снисходительно кивнули, подтверждая его причастность к культурным людям, и стали собираться на поезд.

Все-таки Питер – очень интеллектуальный город. Прямо на вокзале мы увидели плакаты: «Бордюр или поребрик?», «Батон или булка?», «Пышка или пончик?». И это была реклама банка! При чем здесь банк, мы не очень поняли, наверное, это не для средних умов. Но все равно приятно, что, едва сойдя с поезда, можно задуматься о вечных вопросах лингвистики.

Мы приехали в Питер не просто так, а как культурные люди, поэтому первым делом отправились в Галерею драгоценностей Эрмитажа. Это не постоянная экспозиция, попасть в нее трудно, так что, если бы не пробивные способности Марины, мы бы простояли в очереди до вечера и насладились лишь видами лестницы. Но Марина умеет найти ко всем подход, и мы – ура! – проникли в святая святых. Я сказала Марине, что она молодец, а она ответила, что от меня тоже есть польза: я вожу с собой много лекарств на все случаи жизни. Очень хорошо, когда у тебя есть настоящий друг, с которым можно похвалить друг друга и сходить в Эрмитаж.

Драгоценности мне понравились, но не все. Оказалось, что скифское золото вообще есть у меня дома. Оно, конечно, медное, но по форме точь-в-точь как те цветочки в витрине. Изумруды тоже разочаровали – зеленка и зеленка, ничего выдающегося. А вот бриллианты очень понравились, особенно на лошадином чепраке. Они сверкали, как россыпь фейерверков, хотя подсветка была очень тусклая. Экскурсоводша сказала, что однажды стояла она на этом самом месте, и вдруг произошло короткое замыкание – вспыхнул яркий свет, и ее ослепило. Несколько месяцев бедной экскурсоводше пришлось ходить к окулисту. Вот, оказывается, какая это опасная профессия. Я порадовалась, что у меня дома только скифское золото и никаких бриллиантов. Потом мы с Мариной застряли у хорошеньких шкатулочек. Они нам уж-жасно понравились. Выяснилось, что мы были не одиноки в своих пристрастиях: Екатерина II их тоже очень любила. Мне больше всего понравилась перламутровая с сапфирами, а Марине приглянулась бриллиантовая с серебром. Жаль, что охранники нас быстро оторвали от витрины, я бы объяснила, что перламутровая гораздо лучше. Но надо было уступить место какому-то итальянскому министру: ему тоже хотелось посмотреть на коробочки. У государственных чиновников вообще губа не дура: прилетели и сразу отправились пялиться на бриллианты! Можно подумать, в Эрмитаже и посмотреть больше нечего. Власть имущие быстро становятся алчными и теряют духовность. Мы совершенно другое дело, потому что не первый раз в Питере, имеем российское гражданство и, собственно, попали на эту выставку случайно.

Потом мы гуляли по набережной, встречались по Важным Делам, отнесли бумаги в фонд, забежали в редакцию «Деток». Но это оказалось так похоже на обычную непитерскую жизнь, что пришлось по-шустрому покупать билеты в театр, чтобы утешиться. Советовались долго: хотелось выбрать какой-то особенный спектакль, про большое и светлое. В конце концов единогласно проголосовали за театр на Лиговском проспекте – от него всего пятнадцать минут до Московского вокзала, если бегом. Спектакль нам не понравился: героиня играла отвратительно, к тому же у нее была талия, как у молодой Гурченко, и длинные локоны, наверняка парик. Но Маринка сказала, что мы все равно не останемся на вторую часть.

Вместо этого мы нашли кофейню и просидели там почти до самого поезда. Я съела два десерта, и один попался вполне приличный. В кафе к нам присоединилась Нитка. Она моя университетская подруга и замечательный во всех отношениях человек: крутит романы с марокканцами, поет джаз и умеет повязать шарфик 20 разными способами. В субботу она собиралась лететь на параплане, поэтому я заказала ей мороженое – пусть привыкает к высотным температурам.

Нитка сказала, что мы внесли в ее жизнь свежую московскую струю. Мы не спорили. Во-первых, наш город хоть и не ближнее Подмосковье, но от столицы до нас можно доехать за два часа. А во-вторых, мы все время говорим «бордюр», а не «поребрик». Нитка проводила нас до вагона. Мы много смеялись, и если смех действительно продляет жизнь, то все трое получили неплохие шансы стать долгожителями. Глаза у Нитки были грустные, наверное, от смеха – от него всегда выступают слезы.