Гавань

– Поэтому я с вами – как на духу.

Нора подняла бровь.

– Но дело в том, что вы еще и прекрасная женщина…

Нора подобралась.

– Женщина умная, чувствительная и способная понять сердце мужчины…

Да что ему надо-то, божечки, подумала Нора в смятении. Пробасила:

– Милостивый государь, вы, кажется…

– Ах, нет! Нет и нет! – гость так замахал руками, что выронил бумажник, и верткие ассигнации разлетелись по комнате. Пока Нора следила за их полетом, он продолжал:

– Я влюблен. В прекрасную женщину. И на грани отчаяния.

– Так, – протянула Нора.

– Я не в праве просить вас, могу только смиренно, нижайше молить… Возможно, она вскоре придет к вам. Возможно, задаст вам вопрос, и от ответа, поверьте, будет зависеть вся моя жизнь. Я в отчаянии. Почти готов наложить на себя руки…

Ну, это уж ты загнул, подумала Нора, глядя на его самодовольную физиономию.

– И вот я лечу к вам. Слава о вас гремит, если можно так выразиться, по всей округе. Я, видите ли, далек от всех этих материй, низко, так сказать, летаю, но навел справки. Мне рекомендовали именно вас.

Каков льстец, подумала Нора и слегка покраснела.

– Не могли бы вы дать моей возлюбленной ответ… гм, в мою пользу?..

– Сударь, – Нора встала. – За кого вы меня принимаете? Вы полагаете, что я могу вершить чужие судьбы? Что я могу сама, вместо духов, давать ответы?! Неужели вы думаете, что в моей власти…

Голос ее окреп. Пламенная речь мадемуазель Руль исчерпывающе дала понять дерзкому незнакомцу, что:

a) медиум собой не владеет,

b) духи – не дрессированные медведи, чтобы плясать под чью-нибудь дудку и, наконец,

c) кажется, ее, Элеонору, принимают за болтунью, которая может молоть языком все подряд…

Распаляясь, она даже решила, что сейчас кликнет в окно дворника и прогонит нахала взашей, чтобы не смел портить своим глупым весельем мистические эманации этого места.

– Нет! – прогремело в ответ. – Нет и еще раз нет!

Посетитель тоже встал и оказался на две головы выше Норы.

– Нет, говорю я вам! – и, не давая ей опомниться, перешел с аллюра в галоп, с рекогносцировки – к атаке, да так резво, что она не успела вставить и слово:

– Я знаю, что вы – избранная. Духи выбрали вас, только вас. И я смиренно склоняюсь перед величием вашего дара!

Он и вправду наклонил шею, явив черную макушку с едва заметной круглой проплешиной, которая, как мстительно отметила Нора, намекала, что и этим буйным кудрям суждено вскорости облететь. Это как пить дать – тут и медиумом быть не надо.

– Сударыня, – гость мягко взял ее за руку, – ну, вы же знаете духов. Вы же, можно сказать, с ними на дружеской ноге. Что вам стоит вызывать для моей возлюбленной кого попокладистей? Вот хоть блаженную какую с доброй душой? Нешто вам жалко? А то придет какой-нибудь Малюта Скуратов и брякнет – иди в монастырь! А она особа чувствительная, возьми да послушай. Тут я и пропал. Две жизни, два сердца сейчас в ваших прекрасных руках. Вы же провидица! Властительница иных пределов…

– А как я узнаю вашу пассию, позвольте спросить? – ехидно ввернула Нора. – Здесь мы обходимся без имен. А прекрасных дам у меня перебывало, – она закатила глаза.

Гость открыл рот и тут же закрыл. Глаза цвета каштана на секунду утратили выражение, словно бы владелец ушел куда-то вглубь, как в погреб за бутылью вина, коего, безусловно, он был большой любитель, несмотря на строгий костюм.

Пауза длилась недолго.

– А пусть у нас с вами будет пароль! Моя визави обязательно скажет эту фразу – тут вы ее и узнаете.

– Какую фразу?..

– «Любовь есть начало и конец бытия», – провозгласил гость.

Нет, ну каков жук, подумала Нора. Как он заставит-то свою коровенку запомнить?..

Позже, намного позже, вне сна и бодрствования, вне времени и пространства, будто в насмешку, вплывет в короткую Норочкину память этот эпизод. И ясно вспомнит она некий укол, словно бы слева, в сердце, как предостережение, короткое «нет», идущее не от ума, от тела… была ли то фантазия или предчувствие – кто теперь разберет? Но это будет потом, в лабиринтах чужих, намного, намного позже…

А сейчас госпожа медиум думает так: кому, как ни ей, устроить счастье влюбленных? Тут и к гадалке ходить не надо: жених видный да хваткий. При деньгах и дамочку любит. Чего же желать?

Теперь держись, жучара!

Сколько же содрать с тебя за услугу?..

Отель «Пингвин»

    Питер, девяностые, весна

– Обживаешься? – Боцман просунул лысую загорелую башку в дверь, – можно?

Николай кивнул. Спал он рвано: от самодельного топчана, покрытого старым матрасом, несло солярой. Верблюжье одеяло кололо морду, когда он по привычке закутывался башкой.

Люди делятся на две категории: одним, чтобы спать, надо укутать ноги, другим, как ему – голову. А если голова трещит от двухсуточного недосыпа, а одеяло колет щетиной в лицо, то спросонья кажется, что это пришел целоваться старый деда Митяя кот по прозвищу Бригадир.

И пока отпихиваешься от его колючих усов, продираешь глаза. И садишься на койке, вспоминая, что Бригадир уже года три как когтит деревья на райских лужайках, и под теми деревьями сидит теперь и сам дед Митяй в старом кресле-качалке и сквозь очки, подвязанные резинкой, читает какую-нибудь райскую «Правду» или райский же «Труд»…

Нет Бригадира, нет деда Митяя, и тебя, может, Коля, тоже нет…

Кстати, где ты? Окидываешь взглядом нору, похожую на чулан, и пытаешься сообразить, куда тебя занесло.

В КПЗ? В подвал к браткам, которые вышли перекурить, чтобы потом опять взяться за твое воспитание? И тут же чуешь качку, замечаешь иллюминатор, а в нем – рябенькое непроспанное небо и понимаешь – кажись, живой.

Ночью проснулся – да не просто, а подскочил на кровати, когда взвыло. До печенок пробрало, до стука зубовного.

Едкий, как кислота, то ли гудок, то ли вой. Не разберешь, откуда: с берега или с буксира, а может, вовсе из-под воды.

Сперва показалось, собаку режут. Но ни собака, ни одно существо – хоть обезьяна, хоть слон, так голосить не могут. Подумал – может, сирена? Подумал – это что-то живое. И тут же стихло.