Второй дом от угла… Страницы жизни семьи, республики, страны

В процессе работы над книгой мне на глаза попал сюжет неизвестного мастера бытового жанра, и вновь я вспомнил тандыр в нашем дворе.

Мама, присевшая на деревянный чурбачок, на ней цветное байковое платье, плюшевая жилетка на ватине, узбекские галоши. Волосы укрыты пестрым платком, их надо беречь от пышущего жара. Она задумчиво смотрит на танцующие языки пламени, огонь то начинает метаться, то поднимается прямым, высоким языком. Что ее заботит? Возможно, вспоминает своих родителей, братьев, приезд из средней полосы России к родственникам в Среднюю Азию. Замужество, трудные послевоенные годы, бытовые мелочи, детей надо выводить в люди, удачно прошедший день… Казан с молоком после вечерней дойки готов к кипячению. Чайник, прокопченный на очаге, ждет своего времени. Тандыр едва теплится. Лепешки, покрытые румяной корочкой, в подпалинах на бугорках, с обожженными зернышками тмина, а посередке жесткий хрустящий пяточек, в плетеном себете из таловника они издают волну горячего запаха, материнского запаха…

Электрическая лампочка высвечивает обмазанную глиной чудо-печь, навес надежно укрывает ее от ненастья и палящего солнца в знойный день. Изгородь, неповторимая своей неказистостью, – памятник тем далеким временам. Надвигаются сумерки, тусклое сияние зари ненадолго оживает и затягивается рваными тучами, окрашенными в синевато-серый цвет, небо тусклое, мертвенное и печальное, как всегда перед окончательным наступлением ночи.

Склон гор повсюду осветился огнями селений. Ленивый лай собак, жалобное мычание коровы: пришло время дойки. Вблизи от печи протекает арык, вода в чайнике взята из него, зимой он перемерзает и воду с большим трудом предстоит доставлять с реки Чычкан.

«Так подробно и интересно описан быт кыргызов далеких 1950–60-х годов… Смутно запомнила домик с глиняными полами моей тайэне (бабушки), даже запах жилища помню. Этот домик так и остался, используется как склад для кормов, а рядом новый дом. Он находится по дороге на Иссык-Куль, под Токмаком. Когда заезжаю к родичам, обязательно захожу в этот домик с приятными воспоминаниями детства…» Damira Konurbaeva.

«Я окунулся в мир детства. Когда мама пекла (?) лепешки в тандыре, мы, дети, с нетерпением ждали горячие токочи (лепешки) для себя. Из вашего малого рассказа я представил себе вашу маму и вас, ученика четвертого класса, почуял силу тепла, которое веет изнутри тандыра, лепешек в сплетенном себете (корзине) из таловника и их запах. Значит, ваша мама также пекла лепешки! Спасибо вам за рассказ!!!» Amirbek Usmanov.

«Огромное спасибо, что поделились с нами своим детством… у людей было время подумать и желание созидать». Natalia Doroshenko.

«Если человек талантлив, он талантлив во всем.

Вот человек написал, казалось бы, маленький рассказ, а глубина его затрагивает прошедший весь наш быт детства, через память, через сердце.

Вот и получается, становление на ноги любого человека лежит через материнское сердце, заботы!

Пусть Аллах всегда хранит и оберегает вас, дорогие женщины, мамы, от всех бед!

Живите долго!!!» Муратбек Джансаков.

«А я вырос в таком же доме, в горном селе Сузакского района. Только в 1972 г. Папа, учитель сельской школы, отремонтировал старый дом, покрытый сверху камышом, удлинив его двумя комнатами, одну из которых покрыли деревянным полом и перекрыли общей кровлей из металлических листов. Из старого дома две комнаты также покрыли деревом. Радости было. Саманный дом, снаружи покрытый глиной, без побелки. Побелили только в 1982 г., предварительно отштукатурив цементно-песчаным раствором. Три комнаты до сих пор остаются земляными, покрыты сверху рубероидом.

В холодные зимы в одной из комнат, где я родился, держали телят и ягнят, рядом с которыми приходилось ночевать.

Так что в горных селах особых изменений нет до настоящего времени. Да и менять что-либо жители не собираются, так как это удобно в условиях, где они живут.

А электричество дошло до нас в начале семидесятых годов, в новый уже дом купили телевизор «Весна 302», и дом превратился в кинотеатр, потому что в селе было всего три телевизора. В этом плане изменения полные, есть интернет, с вытекающими достижениями новых технологий». Орозалы Атчабаров.

«Помню, еще в старом Токтогуле у многих дома были с сильно уплотненным глиняным полом. Дощатые полы тогда для многих были роскошью! Также у многих одноклассников были в домах глиняные полы. Сейчас, наверно, молодежи трудно даже представить, как это жить в доме с глиняным полом». Ulan Brimkulov.

«Люблю и жду ваши рассказы о семье, семейном очаге, родителях и родном аиле. Я думаю, вы можете издать сборник, и мы могли бы читать их детям, внукам. Люблю и обнимаю вас!» Kuluipa Akmatova.

«Автор вырос в трудовой счастливой жизнелюбивой семье… Щедрость души оттуда. А мы готовы принять товарища – господина Чиналиева в нашу наисовременнейшую организацию писателей». Salima Sharipova.

Память о прошлом не отпускает. Дома, двора, окружающих поселков нет, они оказались под водой, вернуться в тот мир невозможно, дверь захлопнулась. Эти мгновения даны один раз. И теперь на том месте, где «сияло и цвело», только водная гладь. Только пепел, дым и туман.

Мы так устроены, что не можем оценить мгновение, в котором проживаем. И начинаем ценить его тогда, когда теряем. Но детство, юность, молодость – это не шапка, потеряв, не купишь и не свяжешь другую. Можно только вспоминать.

Северней, в пяти километрах от нашего дома, процветал сортовой участок. Жители поселка за копейки покупали фрукты и овощи, арбузы и дыни бесплатно, а за сдачу семян им платили три копейки за килограмм. Там впервые я увидел механизм, много позже он встретился мне при уборке снега на улицах Москвы. Агрегат был приспособлен лопатками загребать арбузы и по транспортерной ленте подавать в смеситель. Арбузный сок ручьем лился в арык, а семена собирались с обратной стороны. На высоченных стеблях кукурузы зрели по три-четыре початка. Проходя мимо кукурузного поля, я увидел не прямые просветы междурядий, ведущих к противоположному краю поля, а лишь гущину стеблей, листьев и початков, из которых вдобавок кое-где выглядывали обнажившиеся зерна.

Работавший водителем на опытном участке близкий родственник Асангазы, доброй души человек, иногда привозил овощи. Однажды он поделился картошкой, клубни были настолько крупные, что несколько картофелин наполнили мешок. Земля была жирный чернозем, хоть на хлеб мажь.

Секрет процветания поселка был в трудолюбии сельчан и в хозяйственном руководителе. Даже дети знали его фамилию: Пономарев, в просторечии Пономарь. По какому-то стечению обстоятельств, мне неизвестному, он попал в край с прекрасным климатом и великолепной почвой. Он решил преобразовать глухую провинцию. Односельчане поддержали перемены, они облегчили жизнь и быт колхозников. Новые фермы, строительство грунтовых дорог привлекали специалистов из окрестных сел. Прошло несколько лет, и облик села с фруктовыми деревьями изменился до неузнаваемости. Глава колхоза природой был наделен организаторской жилкой, знаниями и способностями устанавливать доверительные отношения между членами правления и колхозниками. Детей школьного возраста привозили в районный центр, иногда они, минуя наш дом, гурьбой шествовали в школу. Один из них, особенно заметный, маленького роста, в школе его звали Стаканчиком, утопал по колено в снегу. Держались они обособленно, были дружелюбны и не задирались.

Из-за равнодушия и разгильдяйства районных руководителей передовой опыт не распространялся, наши повседневные будни, в отличие от соседнего поселка, отличались убожеством и неустроенностью. К тому же предварительная договоренность о предстоящей работе отца оказалась ложью. Ему едва удалось получить должность помощника бухгалтера в колхозе им. Карла Маркса в семи километрах от дома. Колхоз был убыточный, трудодни мизерные, оставалась одна надежда на богарный подсобный земельный участок. Из-за предгорного рельефа пашни полить его стоило больших трудов, предварительно очистив от многочисленных камней. Вот на таком поле надо было вырастить по арендному договору кукурузу для колхоза и подсолнечник для себя. Чтобы уберечь поля от набегов любителей попользоваться кукурузными початками молочно-восковой спелости и семечками подсолнуха, пришлось на краю делянки построить шалаш. В нем и жили. Старшие братья работали на ближайших адырах (в предгорьях). В самые жаркие дни июля и августа заготавливали стебли черной полыни. Рубили кустарник кетменем, старались обходить осиные гнезда, но хуже было, если встречали каракурта, заметить его было труднее, он обустраивал свое жилье среди сухих веток полыни, в верхних слоях почвы. Лучшим временем после изнурительной работы были теплые южные ночи, когда под неумолчный звон цикад можно было приятно растянуться всем ноющим от усталости телом на жесткой войлочной кошме под бархатно-черным звездным небом. Войлок, изготовленный из овечьей шерсти, надежно предохранял от змей и ядовитых насекомых. Наблюдая за звездами, мы замечали серебристую полосу над головой, в седой древности ее называли Саманчынын жолу (дорога Соломщика). На ней была видна каждая серебристая пылинка светящейся туманности, видимые звезды рассыпаны по ночному небу, но особенно густо в той полосе, которую мы называем Млечным Путем. Незаметно засыпали под убаюкивающие занимательные рассказы отца. До сих пор мы не знаем, замолкал ли отец, увидев, что сон сморил детей, или продолжал говорить, чтобы не оставить без ответа наше неизбежное «А дальше?», звучавшее тогда, когда он намеренно прерывал рассказ на самом интересном месте. У нас была жажда узнать, что же случится дальше, желание перевернуть страницу, необходимость продолжать, даже если будет тяжело, потому что кто-то попал в беду и ты должен узнать, чем это все кончится… Это заставляет узнавать новые слова, думать по-другому, продолжать двигаться вперед.

Однажды Альберта Эйнштейна спросили, как мы можем сделать наших детей умнее. Его ответ был простым и мудрым. Если вы хотите, чтобы ваши дети были умны, сказал он, читайте и рассказывайте им сказки. Если вы хотите, чтобы они были еще умнее, читайте им еще больше сказок. Он понимал ценность чтения и воображения. Не зная этих слов гениального автора теории относительности, отец неуклонно следовал их исполнению.

Когда же на заре братья просыпались от птичьего гомона, отца уже не было рядом, не будя нас, он уходил в поле. И мы вслед за ним принимались за изматывающую работу. И в этих, можно сказать, нечеловеческих условиях благодаря родителям и старшим братьям семья выстояла.

Дом наш не был религиозным, но во время торжеств или печальных событий у родственников совершалось множество церемоний и чтений молитв. Никто детям ничего не переводил и не объяснял, а мы уже не поспевали за языком.

Так, подпитываясь русским, мы стали терять язык отца. Вера предков отступала, сделалась таинственной, не связанной с повседневной жизнью. В те годы я не смог бы получить хорошее образование без знания русского языка… Я учил этот язык, а вместе с русским проникался культурой таких же, как я, ребят, для которых знать хорошо русский значило пробиться в люди… Миллионы на постсоветском пространстве, и до сих пор эта категория остается самой активной частью в общественной жизни и в социальной среде.

Ученики 4-го класса средней школы. Токтогул, 1958 год. Фотография из личного архива.

В районном центре было две школы, одна из них с русским языком обучения. Я учился в четвертом классе. Ежедневно шел от дома мимо молочного заводика, где мы за копейки покупали молоко, пропущенное через сепаратор, проходил мимо парка культуры с вековыми деревьями, с летним кинотеатром и библиотекой. С западной стороны центральной улицы единственный кинотеатр был местом культурной жизни.

Обновлялись киноленты не часто, многие из них посещались повторно, запомнилась «Весна на Заречной улице». Был март месяц, сошли снега. Серый пасмурный день, дождь, грустный голос певца вписывался в окраинный дворовый быт нашей улицы. Монолог рабочего парня получился убедительным – о мартеновских печах, о заводской проходной было сказано так, что эти сухие слова зазвучали проникновенно, как интимная лирика. Из этой песни, из голосов певцов я извлек важный урок. Я имею в виду не слова песен, а именно само пение. Человеческий голос в песне способен выражать непостижимо сложное сочетание чувств. На протяжении многих лет на меня оказывали влияние отечественные и зарубежные исполнители. Каждый из них затрагивал некоторые струнки чувств, которые связаны с этапами моей жизни.

Выше районного центра река Нарын образовывала бесчисленные изгибы, петляя среди каменистых, поросших кустарниками островов, и лишь зажатая скалами горы Кетмень-Тюбе текла единым потоком.

Местная легенда гласит о том, как дехканин захотел в этом месте перекрыть Нарын, чтобы его водой орошать поля, но не осилил и бросил свой кетмень, который превратился в гору.

Через реку Чычкан был перекинут мост, соединяющий западную часть окраины с восточной. С моста можно было наблюдать весенний паводок, вызванный обильным таянием льда и снега. Пугающее своей необычностью, удивительное и незабываемое зрелище, казалось, стихия того и гляди снесет опоры моста. Мчится Чычкан, вздыбив над собой белопенные крылья, несет вывороченные с корнями деревья, ворочает огромные камни. Но как только растают в горах снега, стихия уймется. Так повторялось каждую весну из века в век.

Глава VII

Возвращение в Джалал-Абад. 1961–1965 гг. 14–18 лет

Через три года наша семья возвращается в Джалал-Абад, к этому времени он утратил статус областного центра, оставаясь третьим городом по численности населения в республике.

Выйдя из дому, я шагал в северо-восточном направлении к СМУ городка, кирпичным многоэтажным домам, напротив которых удачно разместился учебный центр по подготовке рабочих строительных профессий. Легко идти, когда прогулка больше похожа на развлечение, скорее, на удовольствие, чем на труд: не ставишь себе определенную цель, не учитываешь пройденное расстояние, не ограничиваешь себя временем, идешь, созерцая окружающие улицы, узкие переулки дома, – в отдельных из них живут мои школьные сверстники.

Сейчас мне предстоит повернуть на восток, миновать железнодорожное полотно, а дальше свобода выбора. Одно направление – для тех, кто желает пройтись вдоль железной дороги и большого оросительного канала, полноводного весной, мимо Центра подготовки кадров, механизаторов. Другое, выбранное мною, – пройти по тенистому тротуару до улицы Пушкинской и повернуть на север к медицинскому центру, чайхана слева по ходу моего путешествия.

Чайхана – излюбленное место отдыха старших по возрасту жителей, она готова принять их в любое время суток, здесь отсутствует понятие меню, так же как и временного распорядка работы. Нетронутыми остались те традиции, которые были не в тягость свободе общения, окружающая обстановка больше напоминала семейную атмосферу. По обеим сторонам улицы высятся глинобитные дувалы (ограждения из глины), виноградная лоза и плодовые деревья, из глубины дворов раздаются крики детей, блеяние овец…

Место и время нашей встречи с Бобом и Карлухой определено у подножия горы Аюб-Тоо. С Бобом мы ровесники, но он старше классом, одеты мы налегке, по погоде, рюкзак один на троих, в нем бутерброды и вода. Тропа петляет вблизи от скудных жилых домов, сараев, примостившихся на склоне возвышенности.

Мы играем в одной футбольной команде и обсуждаем досадное поражение в финале областной спартакиады школьников из команды шахтерского города Сулюкты.

– Как же так произошло, Карлуха, – с досадой говорю я, – ведь вели в первом тайме 3:0, считай, победа в кармане и желанная поездка во Фрунзе на республиканское первенство.

– В том-то и дело, в кармане, – сердито отвечает мой спутник. – Успокоились, потеряли цепкость, перестали бороться за каждый мяч.

– Нас как будто подменили, – ускоряя шаг в гору, продолжаю я.

– Наше с тобой обращение к команде на поле оставалось безответным, ушли в глухую оборону, – откликается Карлуха.

– Если бьют прицельно по воротам с близкого расстояния, – подает голос Боб, – то и Хомич пропустит мяч.

– Мы тебе в вину не ставим пропущенные мячи, – успокаиваю я вратаря, – здесь больше вина защитной линии.

– Потеряли спортивную агрессивность или выдохлись, заметно снизили остроту атак, – горячится вратарь. – Они противопоставили нам атакующий футбол, и защита у них была плотная, а Шамиль-вратарь, в отличие от первого тайма, преобразился – видимо, вломили ему как следует.