Солнце светит одинаково

Машка не обманула надежд, оказавшись отзывчивым человеком с карманными деньгами.

– Со стипендии вернёшь, – протянул другу пятирублёвую бумажку Гена.

Улица Горького – строгая, одетая в гранит и мрамор сталинских домов, высокими фасадами зданий окликала небо и выстраивала простор плавно изогнутой дали.

Пока Неретин и Лена ехали в метро, прошёл дождь, а теперь неожиданно выглянуло солнце, и всё вокруг засверкало мокро и радостно, и занялись золотым пожаром обсаженные липами кромки тротуаров.

Позади остался нежно зеленеть особняк театра Ермоловой, остался позади и дымчатый, весь в огромных ячеистых окнах Центральный телеграф…

Они шли, не торопясь, поглядывая на мемориальные доски, которые во множестве висели на гранитной облицовке почти каждого дома. Белым по красному проплыло многоокое здание Моссовета с колоннами, пилястрами и наличниками. На контрасте с его ярким нарядом явилась строгость серого камня домов, продолжающих улицу. Они возвышались сплошной стеной, иногда расступаясь перед устьями переулков.

Не доходя до арки, под которой вливался в улицу Большой Гнездниковский переулок, Леонид и Лена остановились у стеклянной двери кафе «Север».

Посетителей было мало: как-никак будни, три часа дня. Поднялись на второй этаж, сели за столик, заказали коктейль, пирожные, мороженое – с пятёркой в кармане можно было себе позволить.

Официант ушёл. Наступила пауза. Так бывает, но совсем не от замешательства (с чего бы? До того они непринуждённо болтали!). Просто иногда приходит какая-то нужная тишина – может, в преддверии важных слов или, чтобы, как теперь, замереть взглядом во взгляде.

Это было славно, озорно, будто играешь в гляделки, но и приятно, точно плывёшь по тихой реке света.

Так, наверно, переговариваются души…

Потом появился официант с полным подносом. Им показалось, что обернулся он очень скоро, чему они не могли не удивиться (проблемы с обслуживанием в кафе или ресторанах были общеизвестны, и их то и дело поднимали в фельетонах, выступлениях сатириков нт. д.) Но, может, официант и не нарушал сложившихся традиций, а ребята просто не заметили, как пролетело время?

Коктейль «Шампань коблер», состоявший из коньяка, ликёра и шампанского, был, так сказать, скор и тяжёл на руку, поскольку имел свойство без проволочек «выстреливать» всей своей градусностью прямо в мозг. Оттого-то его, видимо, столь и привечала кафешная молодёжь.

А ко всему «Шампань коблер» был значительно вкуснее «Агдама», «Трёх семёрок» или «Анапы» (если только уместно применять это понятие к названным портвейнам), а если ещё перемежать глоток коктейля кусочком пирожного или ложечкой мороженого… Молодому организму, помнящему своё недавнее детство, это доставляло истинное наслаждение.

Впрочем, от пирожного Неретин отказался: стало приторно (горькое и солёное уже начали подчинять себе вкус).

– Ты не будешь? – удивилась Лена и придвинула его пирожное к себе.

У неё стало розовым личико, в карих глазах – по горсти звёзд, а завитушки волос, казалось, заклубились в ещё большем беспорядке, свесившись к шее и щекам. Таково оно – естественное очарование в меру опьяневшей девушки.

О чём они говорили? О ерунде… Да и глупо было бы Лене, например, рассказывать о своей первой, несчастной любви или о том, что нет у Мальцева никакой власти над ней, а вот у неё над ним – есть!

Впрочем, это она ему всё-таки рассказала, когда они после кафе гуляли по Александровскому саду.

А Неретину ещё в «Севере» хотелось сказать, что она ему очень нравится.

Он об этом и объявил у белых колонн Грота и замер на месте в ожидании ответного признания.

– Но это же и так понятно… – произнесла Лена, оставляя Неретина в положении лукавой двусмысленности.

Хотя… Всё и так было понятно!

На самом деле

– Поразительно, – сказала Елена Тихоновна, – вам, Арсений Ильич, очень точно удаётся передавать атмосферу наших отношений! Да и вообще дух того времени!

– Ну что вы! Ничего удивительного! Во-первых, во все времена влюблённые дышат одним и тем же воздухом. Помните у Высоцкого: «На сушу тихо выбралась Любовь – и растворилась в воздухе до срока»? Так что, извините за нескромность, выручает личный опыт. Да и, во-вторых, опять же он, опыт: я и в СССР жил, и студентом был…

– Но шестидесятые – семидесятые вы застали ребёнком! Верно?

– Шестидесятые я, положим, не застал, но если вы имеете в виду такие штрихи времени, как липы на улице Горького или коктейль «Шампань коблер», то теперь через интернет можно получить любую информацию.

– Да, да, вы правы… И всё же я рада, что именно вы взялись за этот труд. У вас прекрасно получается!

«И ведь это правда, – подумала она, когда Сомов ушёл. – Как точно он всё описывает! Как будто у него дар видеть сквозь время… Хотя если б это было так…»

Она усмехнулась.

Если б это было так, Сомов знал бы, что не Леонид, а Гена мирился с Мальцевым и именно с Геной ходила она в кафе.

Нет, Сомов описывал только то, о чём рассказывала ему Елена Тихоновна: не как было, а как должно было быть! Иначе ему следовало бы не только поменять местами имена Неретина и Завьялова, но и кое-что переписать таким, например, образом:

…На оживлённом лице Гены проступила тревога.

– Слушай, а денег-то на кафе у меня нет… Что делать?

– Да, не баловались бы мы ликёрами – вопроса не возникло, – сочувственно заметил Неретин.

Оба тяжело задумались.

– Генка! – осенило Леонида. – Ты деньги за ДОСААФ ещё не отнёс в комитет?

– Не-е-т, – протянул Завьялов, начиная догадываться, куда клонит Лёня. – Ты спятил?! Это казённые деньги!

Несколько недель назад, когда на общем собрании группы распределяли общественные нагрузки, Гену Завьялова избрали групоргом ДОСААФ. Была (да, кажется, и есть) такая организация, назначение которой исчерпывающе объясняет расшифровка вышеозначенной аббревиатуры: Добровольное Общество Содействия Армии, Авиации и Флоту. Название не отличалось краткостью и изяществом, отчего раскрыть аббревиатуру ДОСААФ удавалось не каждому члену организации. Да этого от членов и не требовалось, но требовалось исправно уплачивать ежемесячные взносы в размере 30 копеек. Их и должен был собирать Гена, чтобы сдавать потом в институтский комитет ДОСААФ.

На описываемый момент Гена собрал с однокашников не только по тридцать копеек, но и ещё по пятьдесят за корочки членских билетов, в которые полагалось вклеивать марки об уплате взносов. Таким образом, на руках у Гены находилась немалая сумма общественных денег.

– Нет, Лёнь, я так не могу… – ещё раз отказался Гена от идеи Неретина. – Надо у кого-нибудь занять.

– Ну иди, попробуй!

Гена пошёл и вернулся ни с чем. Пять рублей – приличная сумма, как, впрочем, и трёшка, которой тоже ни у кого не нашлось! И только Маша Дорохова не отказала – мол, если очень надо, то, конечно, одолжу… но завтра. А надо-то было сегодня…

– Ну и настрелял бы, кто сколько давал! – сказал Неретин.

– Чтобы все потом говорили, что Завьялов сшибает по рублю? – во взгляде Гены просквозило оскорблённое достоинство.

– Значит, поход в кафе отменяется, – подвёл черту Неретин.

– Нифига! – Гена решительно достал из портфеля конверт с мелочью. – Я в сберкассу – поменять. Со стипендии возмещу!

Следует сказать, что в итоге Гена Завьялов сдал все взносы в полном объёме и в дальнейшем честно исполнял свои обязанности групорга. А вот с членскими билетами вышла загвоздка. Поначалу всё как-то не получалось доложить потраченную пятёрку, а потом актуальность вопроса сама собою сошла на нет. Устав спрашивать Гену, куда вклеивать марки об уплате членских взносов, ребята начали украшать ими тубусы, обложки тетрадей и т. д., вследствие чего можно было безошибочно определить, из какой группы хозяин предмета.

Конечно, достойно порицания то, что Гена запустил руку в казну, и вдвойне порицаемо то, что он запамятовал совестью о содеянном, но, даже если бы и не молчала его совесть, он не сожалел бы ни о чём, ибо из неблаговидного поступка произрос День счастья. Бывали потом у него и более яркие дни, но этот, начинавшийся так обыденно, врезался в память тихим осенним светом и ощущением лёгкой души, будто стоишь перед прекрасной далью.