Краповые погоны

-Понял.

Этим вопрос был исчерпан. Я ещё с неделю походил на этот объект и был переведён на промзону, большой объект, смежный с жилзоной. Про эту историю позабыл. А на  «Баню» стал ходить младший сержант Пылёв, долговязый, медлительный и, казалось, ко всему равнодушный увалень. Он был на полгода старше меня по призыву. К тому времени уже дед.

Прошло больше месяца после того, как я ушёл с этого объекта. В этот день я не был в карауле, остался в роте на занятиях. В одиннадцать часов утра дневальный вдруг закричал:

-Рота, тревога! Форма одежды караульная!

Мы вооружились и выскочили на плац. Построили весь батальон. Вышел комбат, он был взволнован:

-Внимание! Полчаса назад начальником караула объекта «Баня», прилегающего к части, были обнаружены следы ботинок на насыпи котлована возле периметра, после чего он не досчитался одного осуждённого, выводившегося на работу, бригадира Челещева. Побег!

После этого весь батальон раскидали на розыскные группы, временные розыскные посты, то есть всё сделали по боевому расчёту части. Стали искать бригадира. У него на лбу было написано, что он чего-то хочет, вот только не понятно было, чего.

Пылёв, естественно, расставил часовых на вышки, как и полагается. А то, что траншея уходит за периметр, его не удивило. Но, в его честь следует отметить, что он вовремя заметил следы на насыпи. Челищев успел уйти всего на семь километров от Докур. И когда группа Резункова высадилась из 131-го возле Ангарки, то вскоре, выходя из небольшого лесочка, почти на окраине посёлка они вдалеке увидели человека в зэковской спецодежде, бегущего по полю в сторону от них.

-Стой! Стрелять буду!– закричал Резунков.

Никакой реакции. Толя вскинул автомат и дал очередь над бригадиром. Тот в миг присел и, как врос в землю.

-Стоять!– Резунков подошёл к побегушнику. -Обыскать его.

Банка рыбных консервов и нож, больше ничего не нашлось.

-Что же ты, сучонок, в побег-то вдарился? -укоризненно спросил Реза у Челещева, когда его конвоировали в зону,-тебе же осталось чуть больше двух лет. Большую часть отсидел уже.

-Не знаю, начальник. Захотелось, и всё. Такая возможность. Надоело всё. Решил, что хоть пару дней , да погуляю на воле. А там…

-Дурак ты!

-Как знать?

После этого Резункову хотели дать отпуск, но он отказался, зато не отказался от знака за Отличие в службе 2 степени.

Это был уже второй побег из охраняемых нашей ротой производственных выводных объектов. До этого двое бежали с ЛЗУ. Две недели бродили по тайге, заблудились и, когда голодные, изъеденные мошками и комарами, промокшие и измёрзшие случайно наткнулись на солдат, которые находились в «секрете», то готовы были от радости броситься к ним на шею и расцеловать.

Самым дальним из караулов и самым многочисленным был «Нижний склад». Он находился в 30-ти километрах от батальона на Ангаре. Там, как я уже говорил, делали из брёвен плоты и при помощи катеров сплавляли их по реке. Это был объект, где готовили спиленные на ЛЗУ ценнейшие породы деревьев, прекрасный лес для транспортировки по воде, для лесосплава. А лес в нашей местности безжалостно валился потому, что на этом месте в скором времени должно было возникнуть водохранилище.

Летом там было хорошо, а зимой это был самый холодный и продуваемый объект с пятнадцатью вышками. Начальниками караулов туда ездили только прапорщики и изредка офицеры, а помощниками начальников караулов-сержанты. Мне не нравился этот объект. Ещё и потому не нравился, что не за долго до нашего приезда в Ангарку, там начальник караула, прапорщик Ледков, застрелил солдата-повара, одногодка Обухова, Рыбина и Кравцова. Прапорщик частенько ездил в караул пьяным. В тот день он напился вдрызг. Помощник пошёл менять часовых, часовой КПП проверял машину. Остался один повар, рядовой Прыгунов. Как раз в отпуск собирался домой. По рассказам его сослуживцев, он в этот день очень не хотел заступать на службу, хотя в другие дни был общительным и весёлым. Оставшись наедине с Прыгуновым, Ледков достал пистолет и наставил на повара: «Ложись», -сказал он. «Ты что, старшина, перестань»,– испуганно произнёс солдат. «Ложись»,-снова потребовал начкар и выстрелил из пистолета. Пуля попала в грудь на вылет.

Находясь в карауле на этом объекте, мы часто смотрели на глубокую вмятину в стене вагончика-караулки, оставленную этой дурной пулей, выпущенной из оружия так нелепо.

Когда мы были в сержантской школе, там в клубе провели заседание военного трибунала, где осудили Ледкова на 15 лет. Как смягчающее обстоятельство –малолетний сын.

Говорят, что комбат, узнав о гибели солдата, буквально плакал и, глядя на бойцов, произнёс  тогда: «Что же я матери его скажу?». Прыгунов погиб от рук мерзавца, который будучи прапорщиком, часто издевался над солдатами. Ночью приходил пьяный в казарму и поднимал роту, особенно ненавидел дедов и дембелей. Бывали случаи, когда он зимой выгонял их раздетых на улицу и заставлял под счёт отжиматься на снегу.

А вот Сергей Конев, парень нашего призыва, погиб в Боре от случайного выстрела при разряжании оружия. В сержантской школе он тоже был в нашей  2 роте, во втором взводе. Парень из Тульской области. Их много у нас было, туляков, и в учебке, и в батальоне.  В нашей учебной роте он был самый интеллигентный. В батальоне со мной в Ангарке служил его друг и земляк, Валера Гришаев. И узнали о его гибели мы как-то по-армейски банально: командир роты зачитывал обзор происшествий по дивизии и сообщил: « В войсковой части… п. Бора в результате нарушения требований устава караульной службы при разряжании оружия погиб помощник начальника караула сержант Конев». Прослужил он полтора года.

В нашем линейном батальоне бывали тоже случайные выстрелы, без этого не обойтись. В глубине души каждый из нас побаивался  этой глупой пули, особенно под дембель, когда все становятся немного суеверными. Когда время тянется, но родной дом становится всё ближе, и возникает опасение того, что какая-нибудь случайность возьмёт  да и помешает испытать этот сладкий миг, который видится солдату много раз, миг счастья, когда ты подходишь к двери, стучишь и слышишь за ней шаги того человека, о котором не забываешь никогда за время службы, и который всегда помнит о тебе, шаги мамы.

И не случайно во многих солдатских блокнотах написаны строчки: « Единственная женщина, которая ждёт солдата-это его мать». Конечно, это не совсем справедливо в отношении девушек, жён, которые по-настоящему ждут своих парней, мужей. Но они, я думаю, не обидятся, ведь солдаты в нашей армии, в основном, молодые, зелёные, даже почти не целованные. Такая уж наша Советская армия.

Когда я пришёл во вторую роту, командиром роты был капитан Янычев. Через несколько месяца он поступил в академию. Обязанности командира роты сначала выполнял замполит, потом ротным назначили старшего лейтенанта Жилова. До этого он был замполитом в третьей роте.

Жилов был интеллигентный, не курил, очень подтянутый, стройный, спортивного вида офицер с большими амбициями. Он сразу нам сказал, что сделает из нас лучшую роту в батальоне. Начал он с того, что стал регулярно поднимать роту ночью по тревоге. Мы вскакивали часа в в три, экипировались по полной боевой, получали холостые патроны, компенсаторы для стрельбы очередями вхолостую и делали марш-бросок до Ангарки и обратно.

Это четырнадцать километров. А местность у нас была холмистая ближе к реке. Возле посёлка разворачивались в цепь, с криками «Ура» в буквальном смысле атаковали крайние дома районного центра на небольшом от них расстоянии, при этом давали очереди из автомата холостыми патронами и бежали домой в часть. Интересно, что при этом ощущали жители этих домов? И почему они не жаловались на этот, по сути, ночной беспредел? Может, у ротного жил в этих домах кто-то из тех, кого он очень недолюбливал? В шутку мы не раз говорили об этом. А может, он просто был обычным придурком, хотя так-то сам по себе был нормальным мужиком. Ведь наши офицеры тоже все были молодыми мужчинами. Ротному было двадцать пять лет тогда, замполиту – двадцать восемь, командиру второго взвода было двадцать два года, прапорам – от двадцати трех где-то до двадцати семи. Наверное, в нем просыпался какой-то детский азарт, ему хотелось пошуметь возле Ангарки, чтобы люди знали о нас и говорили о нас. Скорее всего, он просто куражился, делая таким образом однообразную, рутинную службу в лесу более интересной.

Во время броска Жилов один раз обязательно давал команду «Газы», все надевали противогазы, а он разбрасывал «Черёмуху» – слезоточивый газ. Когда он сделал это в первый раз, то многим пришлось не сладко, так как клапаны в резиновой шлем – маске у них были вырваны.

Поднимал он нас с периодичностью – раз в неделю, в две. Причём промежутки были разные, так что мы постоянно находились в состоянии  нервозности, и когда ложились спать, не были уверены, что нас не поднимут по учебной тревоге. Пришёл он к нам глубокой осенью, соответственно, прибежав к шести утра, мы умывались, получали оружие и измученные, в мокрой от пота одежде заступали на службу в мороз.

Некоторым приходилось сразу идти на вышку и отстукивать там зубами. Другие две роты поднимались по учебной тревоге только с батальоном, а случалось это без надобности только тогда, когда проверяющие из Новосибирска прилетали (у нас был отдельный батальон, и мы подчинялись только командованию дивизии).

Солдаты и офицеры из этих рот смотрели на нас с недоумением. А я в такие моменты думал: «Вторые роты во всех подразделениях что ли самые безбашенные и беспредельные?»  Продолжалось это месяца полтора. Потом, когда в дивизии узнали об этом, по шапке получили и ротный, и комбат. Оказалось, что роту по учебной тревоге может поднять только вышестоящий командир, но никак не сам ротный. Мы снова зажили, как нормальные люди.

Наша казарма находилась рядом с КПП, где размещалось караульное помещение внутреннего караула, охраняющего часть. Однажды вечером, отдыхая в ленкомнате, мы вдруг услышали выстрел. Мы выбежали на улицу и увидели, как возле КПП суетятся люди. Когда подошли туда, то увидели, как из караула выносят на плащ-палатке сержанта из первой роты. Его вынесли и положили на деревянный плац. Глаза его были закрыты, рот шевелился, и из него вытекала светло-розовая пена. Одна рука была под плащ-палаткой, кистью другой он делал движения, будто хотел взять в неё что-то, сжимал и разжимал.

-Что случилось?– спросили мы.

-Самострел.

Он окончил в Красноярске ускоренные полуторамесячные  курсы обучения и получил звание младший сержант. Таких называли «краскомовцами». После этого его направили служить в 1 роту, а не в третью, где он раньше служил. Первая рота была непростая: они охраняли жилзону, наш батальон, так же ходили контролёрами в зону. Контролёры-вообще народ высокомерный. Считали себя «белой костью». Молодой сержант у них не прижился. Может, он себя повёл неправильно, но рота стала его игнорировать. А тут ещё пресловутое письмо от девушки… Вот у малого и сдали нервы. Зашёл в туалет в караулке, приставил к боку автомат и нажал на курок.

В нашей роте служил один парень из Урая, Петя Мухин, лоботряс и постоянный нарушитель дисциплины, но добродушный человек. За время службы он в общей сложности  месяца полтора просидел на гауптвахте. Даже своеобразный рекорд по отсидке установил: в батальоне никто не пробыл на «губе» больше него. И вот дослужился он до дембеля. А перед самой отправкой снова угодил на гауптвахту за пьянку и самоволку. Офицеры наши решили устроить ему «супердембель», специально для залётчиков предназначенный. Он заключался в том, что нарушителя выводили из камеры, одевали в самую невзрачную парадную форму, мятую, не по размеру, чуть ли не под конвоем подвозили в аэропорт и впихивали в самолёт. И солдат, который всю службу блатовал, домой ехал потом, как последний чмошник. Так и сделали.

Было воскресенье. Мы в ленкомнате слушали новые магнитофонные записи, у гражданских шоферов автозаков  переписанные.

-Пацаны, смотрите, Муха возле промзоны ходит, вон в сторону стрельбища пошёл,-сказал Новосёлов, долговязый, вечно занимающийся не тем, чем остальные, солдат нашего призыва.

-Да не может быть, его ещё утром в Ангарку увезли, он уже к Красноярску подлетает.

-Точно Муха, к стрельбищу пошёл, вон по сторонам озирается.

Мы приникли к окнам. Точно, Мухин по краю забора промзоны крался к стрельбищу. Дальше мы увидели такую картину:

Мухин скрылся за углом забора и  через минуту выскочил оттуда и во всю прыть помчался прочь в сторону леса. За ним выскочили Жилов, прапорщик Ненашев, старшина роты, и замполит. Не менее стремительно они помчались за ним. Догнали. Ротный схватил Муху за шиворот, тот споткнулся, оба они кубарем покатились по траве. Подбежали замполит и старшина, схватили бедного Петю и повели в батальон.

После того, как привели его в батальон, то снова посадили на «губу», а через сутки тем же маршрутом отправили домой уже насовсем, без возврата. А вот почему он оказался на стрельбище: это оказалось связанным с нашим оператором стрельбища Стариковым.

Мухин знал, что ему готовят специальные проводы и договорился со Стариковым, чтобы спрятать у него отглаженную, сделанную по всем законам форму (значки, белые кантики, аксельбант), а в нужный момент забрать. В Ангарке его посадили в самолёт, но, как обычно, не стали дожидаться взлёта, уехали. А Петя, несмотря на купленный билет и близость дома, вышел из самолёта в последний момент и на попутке приехал в Докуры. Что там семь километров?

Но здесь свою роль сыграл Старик. Ему жалко стало отдавать новую, готовую к употреблению форму, значки. Он решил приберечь всё для себя. И как только увидел Мухина, шныряющего недалеко от части, сразу позвонил ротному. Так и улетел домой Муха в старой парадке.

В нашем клубе была кое-какая музыкальная аппаратура , и в свободное время мы играли в небольшом ансамбле, состоящем из трёх гитаристов, ударника и пианиста. Правда, играли мы слабенько, особенно на пианино. Но был в первой роте парень из Уфы, Игорь Сарин, который на клавишах просто чудеса творил. Постепенно желающих играть в ансамбле становилось всё больше. Вместе с Игорем к нам стали приходить три бойца из взвода СРС, и подобрался хороший коллектив, вот только инструмент был так себе.

Всё это очень нравилось нашему замполиту, потому что организовали  всё мы, его подчинённые, да и клуб находился в расположении нашей роты. В результате его стараний  мы попали на конкурс районный (а районы в Сибири по территории, как в центральной части страны области). Репетировали в Ангарке, в Доме культуры, на первоклассной с нашей точки зрения аппаратуре. На двухмонуальном органе Сарин просто «бисером вышивал». Два раза в неделю нас возили на репетиции. Для солдат это просто подарок судьбы. На конкурсе мы выступили удачно. Понравилось и зрителям, и, что самое главное, нашему строгому начальству.

А тут как раз ангарское партийное руководство решило собрать всех передовиков производства со всего района, комсомольцев прежде всего. Приурочили это к   Дню работника лесного хозяйства. Для проведения такого мероприятия нужен был музыкальный коллектив, который бы создал атмосферу праздника. Для этого обратились к нашему начальству, чтобы разрешили выступить нам, рассудительно вручив несколько пригласительных  нашим офицерам. Мероприятие состояло из двух частей: Торжественной – в РДК и праздничной – в местном ресторане, единственном в Ангарке. Наше руководство благосклонно согласилось с учётом, что за «оркестром» будет «строгий глаз», и солдатам никто не будет наливать горячительного.