Учительница нежная моя

– Вера Ивановна, звали?

Ирина отчаянно попыталась придать голосу оттенок ласковости. В душе она надеялась, что в кабинете будет кто-то еще. Но Коняева была одна. Она нетерпеливо вышагивала по своему кабинету.

– Наконец-то! – саркастично всплеснула она руками. – Сколько я должна вас ждать?

– У меня был урок.

– Он давно закончился!

Ирина решила помолчать. Авось дура выкричится, осипнет, и тогда можно будет под благовидным предлогом (занятия же) закруглить беседу.

Но вскоре стало понятно, что быстро вырваться из этих лап не удастся. Коняева задолдонила про дисциплину на ее занятиях, про успеваемость.

– На каждом совещании – Хаплов и Овчаренко, Хаплов и Овчаренко! Постоянно срывают ваши уроки! Когда наконец вы соизволите навести порядок?.. Я уже молчу о вашем пятом А! Он совсем отбился от рук. Особенно вызывающа эта история со стенгазетой. Этот ваш так называемый редактор, как его…

– Маляренко.

– Маляренко! Это же ужас какой-то! Эти его скрещенные флажки – форменное издевательство! И это стегназета к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции! А если бы её увидел кто-то из районо?

– А что не так во флажках?

– Вы еще спрашиваете?!

Завуч вышла на проектную мощность ора, который полился потоком.

Ирина покосилась на часы. Её урок уже давно начался, а Коняка только входила в раж. Ирина постаралась подумать о чем-то хорошем. Например, о том, куда они с Кимом сегодня пойдут гулять. Давно в парке не были. Надо захватить косточку, потренировать его командам. А то скоро от рук отобьется, нельзя будет с поводка спустить.

Кима ей три года назад подарила подруга. Она уехала на ПМЖ и в слезах притащила Ирине годовалого пса. Ее муж наотрез отказался везти псину в Штаты.

Ким сразу стал в семье своим. Ирина ради него начала рано вставать. Отец баловал его, как ребенка – подкармливал со стола, позволял забираться на диван. Когда Ирина начинала ругаться, он многозначительно вздыхал: "Расходую на него нерастраченную любовь к внукам".

В общем, пса они обожали. Ким был умный, ласковый и почти ничего не грыз. Лишь когда с ним давно не играли, мог прихватить ножку стола. Привлекал внимание.

– Чему вы улыбаетесь?!

Окрик Коняевой вернул её к реальности.

– Это, по-вашему, смешно?!

Перед глазами Ирины Леонидовны трепетало что-то похожее на парус. "Белеет парус одинокой в тумане моря голубом…"

Но это было не в далеком тумане, а близко. Перед ней свирепо реял какой-то листок, который сжимали жирные пальцы Коняевой.

– Полюбуйтесь!

Ирина с недоумением взяла его в руки. Корявый почерк человека, редко излагающего мысли на бумаге.

Я, Шканина Ангелина Васильевна, сообщаю, что моя дочь Виктория Шканина, ученица 9-Б класса, совращена гражданином Дамбовым, ввиду чего находится на третьем месяце беременности. Виновная за это, помимо гражданина Дамбова, считаю, что учительница русского языка и литературы Стриж И.Л.

Ирина поморщилась.

– Что за чушь?

– Это я у тебя хочу спросить!

– Ничего не понимаю.

Коняева вырвала листок.

– Что у тебя с этой Шканиной? Ты в ее классе уроки ведешь?

– Веду. Но при чем здесь я? У них Фролова классная.

– С Фроловой я разберусь. Ты за себя говори. Как это все понять?

Коняева снова затопала и закричала, Ирина плохо воспринимала. Перед глазами расплывалось скуластое лицо Викиной мамы, затравленной жизнью тетки. Что это ей взбрело в голову? Зачем?

Она вздрогнула. Теперь Коняева трясла перед ее носом знакомой толстой тетрадкой. Загнутый уголок, перламутровая обложка в узорах.

– А вот это, уважаемая Ирина Леонидовна, совсем из ряда вон! По этому поводу, милая моя, не то что на школьном педсовете, но и на городском можно вопрос поднять…

Коняева пыхтела, вздымая барельефный бюст, будто штангист перед решающим рывком снаряда.

Ирина густо покраснела. Это был ее личный дневник. Как он попал к этой мымре? Она заглянула в свою сумочку, ощупала вещи. Дневника не было.

Ее мысли, самые сокровенные чувства измяло своими погаными пальцами-червяками это существо.

– Какое счастье – любить своего ученика, любить по-настоящему, как в великих романах, – прокрякала завучиха, саркастично цитируя ее дневник. – А-я-яй, Ирина Леонидовна, не ожидала от вас такого. Чего-чего, но тако-ого!

Коняева с видом святоши воздела руки.

В голову Ирине словно молотом ударили. В висках застучало часто, секундомерно.

– И я от вас такого не ожидала, Вера Ивановна, – сказала она. – Я всегда знала, что вы…

– Ну-ну, договаривайте. Вы же у нас такая откровенная! Особенно в мечтах об утехах со своим учеником. Я так и представляю его упругие бедра, худые, но крепкие плечи, от него веет теплом и.... Как там это у вас, эээ, словечко такое… А, вот: веет теплом и отзывчивостью. Хо-хо! Подумать только, какая прелесть наша учительница. Дай вам волю, вы у нас в школе содом устроите.

Ирина вырвала у нее тетрадь.

– Товарищ Коняева, теперь ответьте: какой будет ваша плата воровке? Медаль? Рекомендация к поступлению?

Коняевой набычилась. Уперлась в стол, распластав по полированной поверхности жабьи бородавчатые руки.

– Будешь огрызаться, шалава? Да ты ползать у меня в ногах должна, чтобы я тебя простила.

Ирину как ледяной водой окатило. И тут же стало все равно. Легко. Она почувствовала себя так, словно ее выпустили из вонючего барака на свежий воздух.

– Я свободна, – прошептала она.