Учительница нежная моя

Это был тот самый Караваев, который недавно на собрании так распинался о коварной загранице. Рокотал о происках мирового империализма и американской угрозе. О необходимости крепить ряды и вострить штыки.

Как это совмещалось? Как один и тот же человек мог патриотично лупить себя в грудь – и в то же время торговать родиной?

У Ярослава это в голове не укладывалось. В сознании все искажалось и переламывалось, словно на репродукциях супрематистов, которые повадились публиковать в "Огоньке"…

Утром в казарму прибежал парень из штаба и сообщил, что на роту пришло несколько посылок. Среди выкрикнутых фамилий Ярослав услышал свою.

После завтрака счастливчиков построили и отвели на почту. Выдали им посылочные ящики. Обжора Беляев, словно голодный пес, кинулся обнюхивать фанеру вибрирующими ноздрями.

Ярослав улыбнулся, прочитав в квитанции домашний адрес. Он уже представлял, как неспешно вскроет родительскую посылку, как вытащит из нее тетрадки и книжки, теплые шерстяные носки, бережно уложенную белую ткань для подворотничков. И, наконец, еду.

«Что там, пряники, конфеты?» – фантазировал он в такт строевому шагу, прижав ящик к шинельному бедру. Сгущенку он боялся представлять, дабы не спугнуть видение.

Узбек Кулиев тоже крепко зажал посылку под мышкой. Шел в строю, сурово насупясь, словно у него там были змеи. Рядом с ним со своим ящиком шагал Игорь Кочеров – ему на этот раз тоже выпал счастливый билет.

Придя в казарму, все они по приказанию Логвиненко поставили посылки перед строем. Стали нетерпеливо ждать конца переклички.

Но не тут-то было. Логвиненко взялся сам вскрывать посылки. Лично. Под нервный перестук солдатских сапог он принялся распределять содержимое. Самое вкусное – себе: тушенку, шоколад, колбасу, сгущенку. Варенье и печенье отшвыривал сержантам Бокову и Шихину. Оставшееся (леденцы, сушки) милостиво оставляя хозяевам посылок.

Солдаты угрюмо наблюдали, как сержант роется в их вещах, Беляев по-собачьи поскуливал. Кто-то не выдержал и пробухтел из-за спин – не хватит ли? Логвиненко жадно вскинулся:

– Кто вякнул?

Никто не отозвался.

Логвиненко продолжил мародерничать.

Особенно ему приглянулась посылка Игоря Кочерова. Его родители напихали в неё редкостный дефицит – маслины, растворимый кофе, сгущенку, лечо, пепси-колу, красную икру и вдобавок еще парочку остро пахнущих «дубинок» сервелата. Когда Логвиненко бережно, словно ребенка, распеленал бумагу, в которую была завернута колбаса, ее запах так оглушил всю роту, что совместной слюной бойцов можно было вымыть всю казарму.

Полюбовавшись на сервелат, потеплевший взглядом Логвиненко так же нежно завернул ее в бумагу и опустил обе палки в свой бездонный вещмешок. Солдатский неровный строй подернулся трепетом, и тут же отозвался умирающим вздохом. Бойцы тупо смотрели перед собой, лишь Игорь зло играл желваками.

А Логвиненко тем временем добрался до посылки Кулиева. Вскрыл и не поверил своим видавшим виды глазам. Царапнул вторую сверху пуговицу, раскрывая не только кадыкастое горло, но и верхнюю часть тельника.

– Ух ты! – затеребил он усы.

Посылка Кулиева была доверху забита изюмом. Отборным, рубиново-янтарным. Густой аромат ударил в носы.

Вдруг дрогнул воздух. Гортанное пение полилось, тягуче заструилось по казарме.

Это Кулиев томительно застонал, заныл, заперебирал голосом какие-то странные звуки, словно муэдзин. «Ал-ла-а…» Прикрыл глаза и заблеял в ритме диковинного мотива.

"О человек, тяжел твой путь. Далеко до источника, где суждено тебе утолить жажду. Еще долго шагать твоему ишаку. Еще долго вдыхать тебе горячий воздух пустыни. Ты видишь это солнце? Оно горит, словно золото. Оно блестит, как глаза твоей возлюбленной…»

Все смотрели на Кулиева, как зачарованные. Но уже в следующую секунду маленький узбек превратился в сгусток ненависти.

– Шайтан! – визгнул он.

Его щелястые глазенки блеснули ненавистью, ноздри расширились, смуглое лицо аномально побелело. Он двинулся прямо на Логвиненко. Тот раскрыл рот, чтобы гаркнуть «Марш в строй!», но не успел. Кулиев рванул посылку из его рук, и пока сержант соображал, что к чему, узбек отскочил к курсантам:

– Ешь, угощайся все! Хорош изюм. Сам дед собирал виноград. Вкусный, сладкий. Сказка, не изюм!

Белозубо улыбаясь, он ловко увертывался от Логвиненко, и тыкал каждому бойцу свою посылку: «Хорош изюм. Честный слово, хорош изюм. Сам дед…»

– Кто тут дед?! – взревел Логвиненко, кидаясь на него.

Но юркий узбек снова ускользнул. И прежде чем его наконец сгребла мускулистая лапа сержанта, он с проворством шимпанзе отпрыгнул в сторону Ярослава. Отчаянно ткнул ему посылку.

Ярослав ее машинально схватил.

– Ешь, чего смотришь?! – Кулиев истерично орал ему, утопая в объятиях сержанта.

Выпучив глаза, Логвиненко молотил его кулаком, выкручивал руки и озверело встряхивал, словно тряпку. Кулиев ругался на своем языке, орошая сержанта брызгами, продолжал верещать: «Ешь…Ешь…»

Изюм пьянил Ярослава, но его будто замкнуло. Поверженный узбек хрипло извивался на полу, а Ярослав думал о своем. Мысли его унеслись далеко, в круглый парк в самом центре города, где он шел рядом с Женей, держа ее маленькую руку в своей, и листья падали за их спинами, играя роль занавеса этой сцены, бесконечно повторяющейся, словно некий режиссер просил сделать еще один, очередной дубль. И они вновь и вновь проигрывали ее заново: он крепче сжимал ее руку, она отзывалась вздрагивающими пальцами.

Всё резко оборвалось: сержант выдернул у него посылку. Зачерпнул ладонью изюм и демонстративно набил им ротяру.

– Шакал, – прошипел избитый Кулиев, заползая на табуретку.

Рука Логвиненко снова погрузилась в изюм и вынырнула с очередной горстью – брызги ягод полетели на пол. Заразительно зачавкал, похоже, издеваясь и над Кулиевым, и над всей солдатней, и даже над братьями-сержантами, которые застыли в сторонке. Логвиненко отсыпал им немного изюма, после чего прикрыл ящик крышкой и торжественно отнес к своей кровати.

Посылка Ярослава была последней. Ее делили сержанты Боков и Шихин. Эти не так наглели, как Логвиненко. Забрали себе только сало и тушенку, а пряники и конфеты оставили. Не тронули и теплые носки. А может, просто не углядели их под книжками.

Ярослав подошел с пряниками к обездоленному Игорю. Тот был мрачен, как инквизитор. От содержимого его посылки осталась одна оберточная бумага и кульки. Ярослав протянул ему пряник.

– Не хочу, – отвернулся Игорь.

– Домашние.

Ярослав для примера куснул пряник. Он был слегка вязкий, но вкусный. Один за другим в охотку слопал три штуки.

Игорь покосился на него.

– Ладно, уболтал.

Они молча пожевали. От пряников остались одни крошки. Набив брюхо и повеселев, Ярослав не удержался от бестактного вопроса:

– Слушай, откуда в твоей посылке такие деликатесы? Твои родители часом не члены Политбюро?

– Отец главврач больницы в Пензе, – почему-то неохотно ответил Игорь.

– Ты напиши им, чтобы больше дефицит не присылали. Лучше что-нибудь попроще, вроде пряников.

– Я уже понял.

Игорь пошел курить. Ярослав полистал книжку Искандера и стихи зачитанного до дыр Гумилёва.

Вернувшись, Игорь шепнул через плечо.