Учительница нежная моя

Он сделал шаг в сторону, пропуская пожилую инвалидку. Но та внезапно затормозила рядом.

– Здравствуй, Ясенька, – проворковала она. – Ты меня не узнал? Это неудивительно. Ведь ты меня ни разу не видел. Я твоя бабушка Нана.

Ярослав молчал. Со смешанными чувствами смотрел на эту сумасшедшую.

– Да-да, не удивляйся, – продолжала старуха. – Ты мой внучатый племянник. Я старшая сестра твоей бабушки Тамары.

– Вы?

– Разве Тамара тебе ничего не рассказывала обо мне?

– Нет.

Старушенция рассыпалась тихим смехом. Заглушаемый платком, он звучал несколько зловеще.

Странно, подумал Ярослав. Его покойную бабушку действительно звали Тамарой. Неужели сестра? Но откуда? Хотя кто её знает. У бабушки были какие-то сестры, про которых она что-то рассказывала. Даже фотографии какие-то показывала, но он был ребенком, плохо запомнил.

Но почему она вдруг здесь? Как узнала, что он служит в Жесвинске?

– Я живу в этом городе, – словно отвечая на его мысли, сказала старушка. – Я много о тебе знаю, Ясенька. Тамарочка мне много писала о тебе в своих письмах. Ты был ее любимый внучек.

Она стала рассказывать о его бабушке, какие-то захолустные истории из коммунального прошлого. Какой-то молодой офицер НКВД, в которого обе были влюблены, духовой оркестр в парке, многолюдный каток.

А потом Нану репрессировали, и Тамаре пришлось ее «забыть». Через двадцать лет они встретились. Обе уже были совсем другими: у одной семья и дети, у другой язва и ревматизм. Но первая счастливая умерла в 67 лет от рака, а вторая несчастная живет до сих пор.

– Мне скоро 80, а я все живу, живу. Ну, пойдем, – сказала она ему.

Он пошел, а она поехала. Старуха говорила без умолку. Пару раз она вцеплялась в него своей судорожной рукой в варежке. Ярослав напрягался и улыбался. Пару раз помог ей перевалить через высокий бордюр. А так она довольно бодро крутила колеса.

На улице было ветрено, солдатская шинель грела слабо. Так что он даже обрадовался, когда дорога пошла в гору, и появилась возможность согреться, толкая коляску.

Они ползли вдоль серого забора какого-то глухого предприятия, очевидно, засекреченного, с грозной колючей проволокой наверху. Старуха командовала, куда ехать. Они свернули вбок и внезапно оказались в квартале с двухэтажными старыми домиками. Бараки, вросшие в землю. Рядом с полусгнившей лавочкой торчала водяная колонка – облезлый столбик с хоботком. Невзирая на мороз, пахло прелыми помоями.

– Здесь! – бодро махнула рукой старуха в сторону кривого одноэтажного домика.

Обгрызенная штукатурка, коряво-размашистые надписи на стенах. Самая приличная надпись бахвалисто разлезлась гармошкой: "Район Кулаковка – сила! Заходи не бойся, уходи в соплях".

Шаткое крыльцо дома пугало. Ярослав кое-как втащил коляску с бабулей по ненадежным ступенькам. «Как же она сама сюда взбирается? Соседей просит?» – подумал он, озираясь.

Окрестные домишки казались безжизненными, у одного были выбиты стекла. Видимо, этот район шел под снос и уже был частично расселен.

В доме старухи пахло затхлостью и сырым деревом. В середине комнаты стояло ведро, с потолка в него плюхались увесистые капли.

– Проходи, не стесняйся, – любезно проворковала старуха, катя по выцветшему половику.

– А где включается свет? – спросил он.

– Света нет, отключили. Уже три дня ремонтируют. Так и живу, как крот, все никак свечи не куплю.

Ярослав присел на деревянный стул. Тот скрипнул и покосился. Пришлось крепко упереться в пол ногами.

В глухом полумраке угадывались очертания большого комода и рельеф громоздкого шкафа. Где-то в углу виднелось старое трюмо. Старуха подъехала к углу, где у нее висела какая-то занавеска, что-то там поправила. Она так и не сняла свой платок.

– Давно вы здесь живете? – спросил Ярослав.

– Давно.

– А как вы узнали, что я служу в этом городе? Мама написала?

Она захихикала.

– Нет, твои родители не знают, что я живу здесь.

– Тогда как же…

– Мне приснился сон. Вчера я увидела тебя. В военной форме. Точь-в-точь таким, какой ты есть.

Она снова захихикала.

«Сумасшедшая, – подумал Ярослав. – Почему она не снимает платок? Мерзнет?»

Мелькнула ужасная мысль, что она может быть чем-то больна. Например, проказой. Ярослав однажды видел прокаженную тетку в окне машины с надписью «Лепрозорий». Тетка смотрела в окно и была точно так же закутана в платок.

– Кушать будешь? – спросила бабуся. И, не дожидаясь ответа, порулила куда-то вглубь дома: – Сейчас, сейчас. Я испекла коржики и пирожки. Ты с чем больше любишь, с творогом или капустой?

Ярослав хотел ей помочь. Но почувствовал, что устал. Три наряда по роте и бесконечная маршировка на плацу (жертвоприношение к грядущему 23 февраля) кого угодно вымотают.

Чувствуя истощение, он положил голову на стол. Дерево приятно холодило ухо и висок. Он закрыл глаза.

«Да нет, никакая она не больная. Просто ей холодно. Всем старым людям холодно. Тем более в этом погребе. Как она здесь живет? За какие грехи ее сюда засунули?»

Его разморило совсем.

– Ты устал? Приляг, – услышал он нежный голос откуда-то из глубины, словно из колодца.

Он сам не понял, как оказался на диване, изрядно продавленном и оттого горбатом. От ветхого покрывала пахло старой пылью.

Вспомнилась бабушка, ее старый дом на сгибе улицы Карла Маркса. Сбегающая вниз улочка вдруг замирает. Вот она, стена бабушкиного дома! Недавно побеленная, но уже оббитая футбольным мячом, которым они лупили в эту стену с двоюродными братьями.

Ярослав уткнулся носом в покрывало, которое можно было легко раздергать на нитки. Улыбнулся. Тот же самый запах, что и у бабушки на Карла Маркса…

Он поплыл. Уже не был ни «солдатом», ни «внуком». Он просто бежал по траве. Сырая трава под ногами, а он в кедах. Перед ним резиновый мяч с полоской посередине. Он лупит по нему, мяч летит через ручей и плюхается на той стороне. Утки заполошно взлетают из кустов. Рыбак, морщинистый и меднолицый мужик по прозвищу Болтушка без эмоций роняет: «Вали отсюда, футболист». Удочка не дрогнет в его руке, изумрудная муха не взлетит с козырька кепки. Лишь пойманные маслянистые караси в садке всплеснутся аппетитно.

Ярослав поджал ноги. Ему уже ничего не снилось. Но все равно было хорошо. Время перестало быть. Только ощущение счастливого покоя. Ангел сна окутал его своим покрывалом и, приставив указательный палец к своим губам, прошептал во все четыре стороны: «Оставьте его, дайте ему отдохнуть».

Чей-то шепот на самом деле шелестел совсем рядом:

– Отдыхай, отдыхай.