Учительница нежная моя

– Откуда ты знаешь?

– Я был в этой гостинице с родителями. По-моему, она невменяемая.

– Совершенно точно. Зато ее внучка очень милая особа. Она мне по сходной цене все это продала – кофту, валенки, платок этот шикарный шерстяной. Оставалось только нанести грим. Это было несложно. Я ведь в юности ходила в драмкружок и знаю, как это делается.

– Сумасшедшая, – улыбнулся Ярослав.

В часть он возвращался, пошатываясь. Хорошо, что не попался ни патруль, ни кто-то из офицеров. Он не заметил бы никого и не отдал бы честь.

"Женя. Женя, – почти шептал он. – Прости меня. Это не я. Если бы ты знала, если б ты чувствовала…"

Fructus temporum

23 декабря 1989, газета «Известия»

Более 7 млн. тонн угля недодали шахтёры страны во время забастовок, а свыше 10 млн. тонн его горело не один месяц на складах только одного Кузбасса, не находя себе применения.

20.

Чтобы попасть в пединститут, Жене пришлось пробиваться через толпу митингующих. Человек шестьдесят студентов с плакатами орали, требуя вернуть бесплатные талоны на обеды в столовой. Жени это всё не касалось, она в институтской столовой не ела. Суп там был тошнотворный, картошка – жидкая размазня.

Но напрасно она спешила. Лекцию отменили. Профессор Самсонов слег в больницу. Староста группы Света Волосова по старой дружбе щебетнула ей, что все дело в политике. Старик Самсонов был идейный коммунист и давеча в курилке сцепился с молодым доцентом Лаврухиным, который уничижительно высказался о Сталине. Слово за слово, пошло-поехало. Больше всего Самсонова потрясло то, что никто из коллег за него не вступился. Оскорбленный до глубины души, Самсонов сунулся к ректору, но не был принят. И пошел он, ветром гонимый, к себе домой. А вечером перепуганная жена вызвала врача…

Женя побрела в библиотеку. Хотела взять что-нибудь по педагогике. Но зацепилась взглядом за паренька у окна. Сидя на подоконнике, тот напряженно вглядывался в раскрытый роман Фолкнера.

Она грустновато улыбнулась: к Фолкнеру ее пристрастил Ярослав. Что-то было завораживающее в тягучем громоздком повествовании этого странного американца. Она продиралась к сути, словно покоритель Дикого Запада с киркой. Они с Ярославом продирались вместе. В этом был особый кайф.

Вместо книги по педагогике она взяла в библиотеке фолкнеровский «Особняк». Пошла по коридору, на ходу листая страницы.

Словом, вот как обстояло дело. Девочке исполнилось тринадцать, и четырнадцать, и пятнадцать лет, она старалась хорошо кончить школу, аккуратно посещала занятия, упорно учила уроки, чтобы перейти в следующий класс, и, наверно, почти не обращала на него внимания, а может быть, даже и не узнала бы при встрече, если бы вдруг не заметила, что, неизвестно почему, он пытается как-то вовлечь ее в свою жизнь или хоть немного войти в ее жизнь, считайте как хотите. А ведь он был холостяк, вдвое старше ее, и у всех на виду, потому что был прокурором округа, уж не говоря о том, что Джефферсон – город маленький, и стоит вам пойти постричься, как об этом к ужину будут знать все ваши избиратели. Так что они только и могли после школы посидеть вдвоем с четверть часа за столиком у окна в кондитерской дяди Билли Кристиана, пока она ела сливочное мороженое или банановый пломбир, а перед ним, в нетронутом стакане кока-колы, таял лед…

Женя вспомнила те времена, когда она была с Ярославом. Все было по-другому, не так, как с деловитым искусителем Семёном. Она чувствовала себя с Ярославом какой-то другой, воздушной. Они едва касались друг друга. Их поцелуи были нежными, лишенными плотоядного подтекста. В них не было гормонов, а сплошная гармония. Переливчатая музыка душ.

С Семёном было иначе. Он легко делал с ней то, чего Ярослав, кажется, не сделал бы никогда. В первое же свидание Семён поцеловал ее так, что у нее потом полвечера болели десны. Дальше – больше. Они стали встречаться как мужчина и женщина. Женя провалилась в омут полноценного романа, став натуральной самкой, размашистой и требовательной. Даже походка у нее изменилась. Она попробовала тайком от матери закурить, но Семён отговорил. Мол, изо рта у нее тогда пахнет "прокисшим дымом". Хотя сам продолжал курить.

Зато как он играл на гитаре Цоя!..

Научи меня всему тому, что умеешь ты,

я хочу это знать и уметь,

Сделай так, чтобы сбылись все мои мечты,

мне нельзя больше ждать, я могу умереть.

Он так имитировал цоевские металлические интонации, его холодность и отстраненность, что временами, когда Женя закрывала глаза, ей начинало казаться, что это ОН. За одно это она готова была распластаться перед Семёном, сделать все, что он прикажет.

Но в последнее время у них что-то разладилось. Семён все чаще пребывал в меланхолии, пропадал в гараже, где чинил свой мотоцикл. Возможно, починка была просто поводом уединиться. В гараже он выпивал, играл на гитаре, что-то сочинял. Когда Женя являлась, он хмурился и давал понять, что она не вовремя.

А потом он огорошил ее новостью. Бывшая жена подкинет ему на зимние каникулы сына. Женя округлила глаза.

– У тебя есть сын? Ты был женат?

– Как видишь, – заметил он, с гримасой что-то подкручивая в мотоцикле.

– Обманщик! – бросила Женя-самка.

Она так лязгнула дверью гаража, что мотоцикл стал падать, и он его еле удержал, свирепо чертыхаясь.

Она этого уже не слышала. Бежала, бежала. Пробежала два квартала, горло сперло от мороза. Она присела на заснеженное сиденье карусели и заплакала. От тоски и жалости к себе. Утирая замерзающие слезы, вспомнила Ярослава.

"Я не писала ему почти месяц", – изумленно подумала она, перебирая в памяти даты. Решила, что после зимней сессии отправится к нему…

– Ирочка, ты разве не приедешь на Новый год? Как же так?

– Папа, у меня здесь судьба решается.

– Какая судьба? Ты же говорила, что просто проведаешь своего лучшего ученика.

– Я проведала и остаюсь.

– Что происходит, Ира? Изволь объясниться!

– Дело в том, что…

– Алло! Плохо слышно!

– Он не только мой лучший ученик…

– Я ничего не слышу! Девушка на переговорном, сделайте что-нибудь!

– Папа, я люблю его.

– Кого?

– Его.

– Этого солдата?

– Да.

– Э-э…

– И он меня любит.

– Как?

– Как люди любят друг друга.