Учительница нежная моя

Блуждая по казарме с конвертом, он налетел на толстяка Беляева. Раньше тот заверещал бы противным голосом. А сейчас испуганно съёжился. Просто отступил в сторону со своей банкой варенья и на всякий случай прикрыл ее рукой. Связываться с человеком, которому покровительствует сам командир части, Беляев боялся.

Надорвав конверт, Ярослав вынул двойной тетрадный листок. Четыре страницы, вереницы букв. Женя любила писать много.

Ярослав, здравствуй! Как жаль, что ты далеко! Как бы я хотела высказать тебе все, что накрутилось, наслоилось за последние месяцы. Долго думала, писать тебе, не писать. Я тебя обидела – связалась с Семёном, не приехала на присягу. Раскаиваюсь страшно. Плохо сплю, хожу, как сомнамбула.

Представляешь, у Семёна накрылся его обувной кооператив. Да еще с ужасными последствиями. Его компаньона убили бандиты. Грозили и Семену. Но ему удалось отбиться, расплатиться. Ради этого ему пришлось продать мотоцикл, дорогущую испанскую гитару и драгоценности покойной матери. Но все равно не хватало. Мы с ним отчаянно думали, где ему спрятаться. И вдруг вечером он является к нам домой. Глаза воспалены, вид побитой собаки. Даже моя суровая маман разжалобилась, хотя Семена на дух не переносит. Усадила его ужинать. А на следующий день прихожу из института – мать лютует: «Где мои награды?!» Я не сразу поняла. Оказывается, пропал альбом с ее медалями – «Ударнику пятилетки», "Почетному донору", "Передовику производства"… Но самое страшное, что в том альбоме были и дедовские ордена – «Орден Ленина», "Трудового Красного Знамени", "Знак почёта". Мать орет, не унимается: «Беги к своему Семену и без альбома не возвращайся!» Я побежала. Не застала. Пришлось ждать его в подъезде на ступеньках. Холодрыга – брр. Задремала. Тут кто-то тормошит. Смотрю – Семен. Улыбается, пьяный. Жека, говорит (ненавижу его за это обращение!), ты меня спасла. Я отдал ваши ордена бандитам, и они от меня отцепились. Так мне хотелось треснуть его по морде, ворюгу чертового. Но главное – как идти домой? Что сказать матери? Что все наши ордена и медали – тю-тю? Пришлось остаться у него… Ну, и завертелось у нас с ним по новой. Да только недолго. Маман заявилась к нам и закатила жуткий скандал, рассекла Семену лоб. Я даже не поняла, чем. Картина дикая: у него пол-лица в крови, я реву и зажимаю ему рану своим платком, кто-то вызывает скорую. Потом я ночью сидела в травмпункте, ждала, пока ему лоб зашьют. А утром уехала домой, надо было уже маман спасать от сердечного приступа. А на следующий день звоню Семену – там женский голос: «Я жена Сёмочки». И где-то на заднем плане детский голосок звенит. Приплыли. Потом он сам перезвонил и заявляет, что после всего случившегося он переосмыслил свою жизнь и понял, что любит жену…

Извини, пишу на следующий день. Мать пришла с работы и погнала покупать сахар. Сахар стал пропадать из магазинов, а тут дали. Нам пришлось бежать, брать по два кило в одни руки, больше не давали. Очередь была страшная, где-то полтора часа простояли. Слава богу, что хватило.

По телевизору показывают какие-то жуткие фильмы про мафию. Вот, оказывается, в какой стране мы живем. Постоянно показывают съезды депутатов. Родители смотрят, спорят. Как я от всего этого устала.

Ясик, я к тебе скоро приеду! Обещаю!

Ты спросишь: а как же институт? А ну его к бесам, пусть исключают. Тошно мне там…

Он сунул письмо обратно в конверт. Посмотрел на марку, наполовину заляпанную бороздами печати. Какой-то видный партийный деятель П.В. Крутихин с зачесанными назад волосами устремлял в неведомую светлую даль соколиный взор. «Почта СССР».

Когда-то он собирал марки. Заводя их под прозрачную пленку, следил, чтобы марки стояли (вертикальные) и лежали (горизонтальные) ровно, и чтобы просветы между ними были одинаковыми. Академики Курчатов и Келдыш располагались симметрично по обе стороны от паровоза братьев Черепановых, а из семи марок из серии «Животные» ни одна не должна была налезать друг на друга. С «Животными» было непросто: марки были разного формата – пять горизонтальных, а две, жираф и гиббон, вертикальные. Разместить их гармонично было целой проблемой. Но одновременно и редким удовольствием. Тасуя их так и этак в поиске идеального сочетания, можно было забыть о времени.

Точно так же увлекательно было с Рембрандтом из серии «Эрмитаж». Марки "Возвращение блудного сына", "Святое семейство" и "Молодая женщина, примеряющая серьги" выбивались из общего ряда своей вертикальностью. Это подсказывало разные варианты их расположения.

Государственные деятели, видные ученые, писатели выглядели на марках мертво и нелепо. Он и Келдыша с Курчатовым не хотел вставлять в кляссер, мечтал сменять их на марки о Космосе. Но приятель, счастливый владелец космической серии, артачился. В общем, Ярослав воткнул академиков в свой альбом больше для того, чтобы заполнить пустоты вокруг черепановского паровоза.

Куда приятнее было иметь дело с динамичными спортивными марками, которые клепали в основном почему на Кубе и в Монголии. Занятно было возиться и с изящной флорой-фауной, с ледоколами. Не говоря уже о «почтаэсэсэровских» сериях живописи – Федотов, Юон, Ге…

Еще раз взглянув на каменноликого функционера Крутихина, Ярослав подумал, что ни разу не видел на почтовых конвертах красивых марок. Лишь что-то безликое клеили в верхнем углу – физиономии партийцев, эмблемы, лозунги на фоне развевающихся флагов…

Fructus temporum

4 февраля (http://days.peoples.ru/0204/) 1990 (http://days.peoples.ru/year/1990/). Массовые митинги в Москве

На Манежной площади в Москве прошли массовые митинги, на улицу вышло около 200 тысяч человек. Они требовали отменить 6-ю статью Конституции СССР, в которой говорилось "о руководящей и направляющей роли КПСС" в жизни государства.

На следующий день состоялся расширенный пленум ЦК КПСС, на котором Михаил Горбачев заявил о необходимости отменить 6-ю статью Конституции.

27.

Стонала ночь. Казарма всхлипывала, всхрапывала, разговаривала во сне. Над кроватями солдат летали тени невидимых фантазий. Кто-то, раскинувшись, жадно бредил июльским солнцем и морем. Кто-то ерзал и вздрагивал, словно пытался от чего-то освободиться. А кто-то, сжавшись в комок, сладко мечтал… о пирожных. О целой горе пирожных, облитых густым повидлом.

Спали и сержанты. Отвесив лошадиную челюсть, храпел Логвиненко. Уютно посвистывал Боков. Бредил непристойными видениями Шихин.

Ярослав осторожно открыл глаза. Высвободил из-под одеяла левую кисть с часами. Половина второго.

Он покосился по сторонам. Справа сипел заложенным носом молдаванин Бараган. Слева через проход виднелся силуэт верблюда. Это из-под одеяла выпирали плечо и бедро сержанта Шихина.

Ярослав откинул простыню с одеялом. Стараясь не звенеть пружинами, встал. Оглядел пространство над вторым ярусом кроватей и выскользнул из прохода. Немного постоял, прислушиваясь. Ох, Ира, зря ты это все затеяла.

Во время последнего диктанта она сказала, что ждет его сегодня ночью. Истосковалась страшно.

Он тоже тосковал. Но все равно ночное свидание было безумством.

Он стал одеваться. Штаны, китель. Быстро намотал портянки, окунул ноги в сапоги. Подхватил шапку и ремень.

Дневальным на тумбочке стоял Леша Лукашов. Парень смышленый и не подлый. Но принципиальный. Вряд ли даст уйти. Ведь если Ярослава отловят, Лешу по головке не погладят. "Куда смотрел, дневальный?"

Ярослав легко представил себе рожи Зотова, Логвиненко и, скорее всего, еще какого-нибудь холеного политработника из штаба, сгрудившихся вокруг невысокого Леши. Нависли и пугают всевозможными карами.

Но отступать было нельзя. Ира ждет. Да он и сам рвался к ней.

– Ты куда? – удивился Леша, протирая глаза.

– Туда, – кивнул на выход Ярослав.

– Не положено.

– Послушай, Леха, меня мутит что-то. Нужен свежий воздух. Я просто похожу немного по улице, лады? Здесь, рядом с казармой. Обещаю, никто не заметит.

– Не положено, – повторил Леша.

– Я же говорю, тошнит меня.

– В столовой что-то сожрал?

– Наверно.

– Пойди открой окно в умывальнике, подыши. Холодной водой умойся.

– Бесполезно. Здесь только прогулка поможет.

– Давай я дежурного разбужу, пусть он решает, что с тобой делать.

– А кто дежурный?

– Логвиненко.

– Издеваешься?

Леша пожал плечами, поправил штык-нож.

– Ну, тогда терпи.

«Вот черт. Остается «план Б», – сокрушенно подумал Ярослав.

Он потащился обратно в казарму и нехотя остановился у кровати курсанта Кандыбы.

Этот Кандыба отличался повышенной потливостью. Его портянки были самыми вонючими в роте. Даже видавший виды Логвиненко старался не приближаться к нему.

В темноте Ярослав без труда, по терпко-кислому запаху отыскал сапоги Кандыбы. Поверх сапог были наброшены те самые знаменитые портянки.