Неизъяснимая прелесть первоисточника

Сив Гарда с помощью шантажа получает информацию о преступной цепи наркобизнеса в Чайтауне…

Крис прилетает в Ниццу на похороны Терр. Он снова и снова переживает события, связанные с ранением Аликс Лэйн…

Сутан встречает его и привозит к себе домой…

Как видим, содержание бестселлера изложено четко и толково. Можно, правда, указать на дефицит имен собственных, но это будет уже придиркой.

В заключение познакомимся с публицистикой еще одного автора.

Гамлета вижу не с подносом, а с черепом Йорика.

– Кушать подано-с…

Не счесть уже головизны, излюбленной пишшы российского Молоха.

Караул, и правда, устал. Пора его сменить. В дембель отправить. Но кто на смену-то? Мессия с лицом прокуратора Понтия Пилата?

Не верю Зевсам-громовежцам с оскалом бульдога.

В России акт с поиском двенадцати стульев, тем не менее, закончился. Начинается, звонок зовет, акт второй, носоворотный. Без крови нет и драмы. Боже, позволь мне ошибиться. Но нет же, нет в них, стульях тех, бриллиантов.

Как нет их и тут – в ста двадцати. В стульях кнессета. Десятижды ноль-ноль. Таблица умножения, которую знают даже смолчавшие, что у макак – советская жопа, мальчики.

Подобные непарламентские выражения время от времени проскакивают в текстах наших журналистов, и Минздрав предупреждает:

«Речь моя НЕ ДЛЯ дамочек.

Политика дезодорантами не прыскается.

(Разрядка наша).

Не для?

Последний процитированный автор даже не представляет степень эмансипации раскрепощенных литературных дам.

Несколько фрагментов из очерка журналистки.

ЭСТЕТИКА ДЕРЬМА

Белый квадрат, запорошенный снегом. Ровные ряд сортирных дыр. Если поднять этот квадрат – получится стена с окнами – сортирными очками. Стена, которой отгорожено от мира человеческое дерьмо.

Жизнь приближается к периоду нормальности, которая из унитаза видится парфюмерной лавкой. Нормальность призывает к эстетизированной ненормальности. К отклонению от Чайковского, к попытке какофонии. Очень осторожной попытке – человек, находящийся на грани сортирного очка, еще не готов отказаться от духов в пользу суровой правды экскремента.

Бесы – это еще, выходит, конфетка. Это тебе не гальюн или параша. Эстетика зла, апофеоз зла – да это просто приглашение к танцу. Танцуй и танцуй себе в темную сторону своей души! Но как можно долго и вдохновенно возиться с дерьмом?

Тот, кто недостаточно насладился этой прелестной метафизикой, через несколько строк может поразмыслить над ответом на вопрос, прямой и строгий, как плакат: «А ты вступил в РККА?»

Сколько можно нагрести в себе экскрементов?

Стоит отметить, что в данном интересном очерке проблемы канализации отнюдь не рассматриваются. В нем рассказывается об интервью, взятом автором у известнейшего петербургского режиссера.

Чтобы не создалось впечатление о некоторой узости лексической базы журналистки, приведем фрагмент, свидетельствующий о ее уважительном отношении к герою очерка.

Вот он сидит передо мной, человек, который должен был быть заклеймен еще в начале 70-х. Но не был. Как-то протискивался бочком, ни разу не замаравшись. Я это выяснила – не было.

Этот не содержащий ни метафизики, ни экскрементов отрывок заметно выигрывает в сравнении с предыдущими. И даже четырехкратное использование глагола «быть» почти не снижает качество текста.

Языковое богатство другой литературной дамы читательница характеризует следующим образом:

В романе… своим читателям и почитателям с обезоруживающим прямодушием писательница заявляет: «Чтобы вы сдохли все, дорогие мои читатели, поклонники моего таланта». Согласитесь, что это беспрецедентное и единственное в своем роде признание в истории мировой литературы.

Можно только подивиться авторской осведомленности и изобретательности в подборе эпиграфов к каждой главе повести. Воспроизведу полностью один из них: «Глаз развращается, ухо позорится, – и вообще нет слов для этой непристойности» (Иоанн Златоуст). Эта мысль кажется особенно справедливой и мудрой, когда знакомишься с отдельными местами повести, щедро сдобренными ненормативной лексикой: «Пидор гнойный! Забудь свои вонючие мечты! А насчет квартиры – отсосешь у дохлого бедуина! Не бросай трубку, сука, я еще не все сказала!». Эту страстную речь, адресованную собственному отцу, произносит директор консерваториона (так называются в Израиле музыкальные школы), в ведении которых находится семнадцать педагогов и двести пятьдесят учеников.

Иногда в том же ключе действует и сам автор, предлагая, например, читателям весьма своеобразную расшифровку некоторых ивритских слов. Вот какой ассоциативный ряд возникает у писательницы в связи со словом «МАТНАС»: «МАТ-НАС. Такой вот матрас с поносом, носок с атасом, матом он нас послал». Или в связи со словом «хеврэ»: «хари хавающие, врущие, рыгающие, харкающие».

Это же художественное произведение анализируется в заметке двух литераторов.

…стоило бы упомянуть и о ненормативной лексике, щедро уснащающей речь «директора консерваториона»… Таисья режет правду матку, не стесняясь в выражениях… …Демонстрировать ее шутки – прибаутки затруднительно: каждая из них – в спасительном контексте – выразительна и колоритна….

Говорят, начитанные подростки вместо осточертевшего трехбуквенного сочетания расписывают заборы образцами директорской лексики.

От прозаических текстов перейдем к женской лирике, нежной и целомудренной.

Талантливая, молодая поэтесса дарит публике такое чарующее откровение:

«Когда пылают щеки от экстаза,

И с губ срывается какой-то хриплый стон,

Нелепо думать о починке унитаза

И о покупке мяса на бульон»…

Отрадно видеть, что фаянсовый образ нашел применение в поэзии.

Следующая цитата убеждает в том, что богатство языковой палитры поэтессы не исчерпывается рифмой «экстаз – унитаз».

«Не в бровь, а в глаз, не в шутку, а всерьез,

Он задал ей банальнейший вопрос:

«Мол, дашь ли мне, ведь ты на то и б… дь…»

«Да дать-то дам. А ты сумеешь взять?..»

Не менее расковано и другое Дитя Порока:

Я не понимаю снова: