ЯблоPad. Сборник рассказов

Яша ничего против Марин не имел.

– Так как же моя проблема? Можно ее, так сказать, восстановить в прежнем облике? – полюбопытствовал Яша, наблюдая за тем с какой нежностью в глазах парень принялся вращать в руках куклу.

– Легко… то есть, я хотел сказать нелегкую вы задачу задали. Завтра приходите. Нет, подождите, – парень зачем-то посмотрел в навесной календарь. – Завтра я не работаю. Приходите послезавтра.

Яша покидал мастерскую с тяжелым сердцем. Что-то во взгляде парня, сверкающем искрами плотоядия, ему не нравилось.

Когда в указанный срок Яша пришел в мастерскую, то никого не застал.

На дверях висел большой ржавый замок. И царствовал он там ровно пять дней. Все эти дни Яша исправно подходил к единственной двери мастерской, на всякий случай дергал ее ручку – не открыта ли? Уходил ни с чем.

На исходе пятых суток неожиданно дал о себе знать виновник Яшиных мытарств – адвокат Изьяр. Позвонив, он сообщил, что готовит новую инсталляцию, еще сильнее и ярче предыдущей. Для прогона срочно нужна девушка резиновая и здоровая. Яша рассказывать о своих злоключениях не стал, лишь пообещал вернуть даму скоро и целой.

На шестой день замка на двери не оказалось. Художник вошел внутрь мастерской уверенной походкой здорового человека, не испытывающего никаких сексуальных проблем. Это сразу заметил и шинных дел мастер, когда оторвался от станка и встретился с Яшиным взглядом. Прочитав в нем всю ненависть обокраденного во время свадьбы жениха, парень выронил из рук покрышку себе на ногу, ойкнул и стал пятиться задом.

– Я починил. Давно готова, а вас нет и нет, нет и нет, – блеял он.

– Где она? – чеканил слова Яша.

– Марина? В багажнике она. В машине.

– В машине? – поддал металла в голос Яша.

Парень вместо ответа быстро юркнул в дверь. Художник – за ним. Ремонтник уже стоял у припаркованной машины. Открыл багажник. Вынул черный пакет.

– Все в целости. Денег не надо, – пропел он.

Яша лишь мельком взглянул внутрь пакета и, узрев спеленатое розовое тело девушки, пошел прочь. Ему вдогонку неслась оправдательная речь работяги.

– Я ее отмывать брал. Грязная была.

«Тебе бы самому баня не помешала, по-черному», – подумал живописец и прибавил ходу.

Когда он пришел к себе в мастерскую и вынул Марину на свет (он и сам уже ее стал так называть), в глаза бросились зримые перемены.

Алая пунцовость губ потускнела, глаза прежней лазури не источали, на конечностях белилами проступал первородный красящий слой, возле груди виднелся след от сигареты, а в уголках распахнутого рта, казалось, появились морщины. В довершение всех бед от девушки исходил стойкий запах жженой резины. В целом в звезде Изьяровой инсталляции нельзя было узнать ту скромную девочку, с невинных губ которой того и гляди сорвется крик «Я голая-я-я!», Нет, глядя на нее сейчас, кто-либо из видевших перфоманс Изьяза с уверенностью мог бы воскликнуть – да ведь это прожженная потаскуха!

Когда же Яша попытался надуть девушку, то неожиданно, одновременно изо рта и из-под черной ее латексной юбки стало что-то вытекать.

И тогда у Яши возникли смутные подозрения, что Марину использовали по прямому назначению.

Художник был брезглив. В первый момент он даже отбросил девушку от себя. Не возникало желания прикасаться к потерявшей невинность кукле. Но позже, когда осознал, что Марина стала жертвой ремонтника, его мерзкого обмана, то поднял куклу и потащил под кран очищать от шиномонтажной скверны.

По завершении банной процедуры, Яша с упоением, долго, тщательно обтирал свою подопечную. Дезинфицировал интимные места спиртовым раствором, душил духами. И только после этого начал надувать заново. Делал он это с упоением. Ему казалось, что в этот момент он сам себе напоминает сказочного Андерсоновского стеклодува, что создает некий особый, наполненный жизнью и смыслом сосуд. И с каждым выдохом он загружает ее то умом, то красотой, то терпением, а то и лаской.

На момент, когда новоявленный стеклодув «заливал» внутрь резиновой оболочки темперамент вкупе с любовью к ближнему, послышался звук уже знакомый Яше по инсталляции. Марина неприятно пшикнула и… вновь испустила дух.

Наполняя воздух плотным потоком мата, Яша прильнул взглядом к штампованной ране, но по ходу обнаружил дыру в совершенно другом месте. Небольшой лощиной она открылась у основания правой груди.

Когда художник ощутил себя в состоянии адекватно мыслить, то рассудил, что выбрасывать бракованную куклу в мусорное ведро – последнее дело. Во-первых, это было трусливым поступком, а Яша не привык пасовать перед трудностями, во-вторых, он сам предложил Изьяру ее реанимировать и, в-третьих, невозврат в ближайшее время даже такого потасканного изделия может вызвать нежелательные пересуды и толки в среде художников и друзей.

Но сама мысль обивать пороги шинных мастерских показалась ему дикой. Яша вновь взглянул на рану и понял – похода к обувных дел мастерам ему не избежать.

– Понимаете, у меня проблема. Большая. Серьезная… – начал художник пересказывать не старому еще сапожнику армянину выдуманную историю своих проблем.

– Вай, ничего не говори, дорогой, – прервал Яшин рассказ сын Армении, – все понимаю. Вижу ты хороший человек, серьезный. Наверное жену потерял, да? Таким, как ты и я, тяжело себе другую найти. Наверное, проблемы начались, да? По врачам начал ходить, да?

Яша, пряча предательски наползающую улыбку в кулак, согласно кивал головой.

– И правильно сделал, что к Фрунзику пришел. Никто, кроме Фрунзика, ее лучше не зашьет. Фрунзик твою Пульхерию Ивановну в один миг оживит, – с этими словами прозорливый сапожник скрылся в глубине мастерской за ширмой.

Оттуда некоторое время доносился его голос. Сначала Фрунзик советовал Яше даже и не искать себе подругу жизни – «только о деньгах думают и вообще, вся зараза от них», потом из-за ширмы в исполнении все того же автора послышалась веселая мелодия гор, но неожиданно звуки умолкли… вернее, переродились в подобие кряхтения. Это вызвало у Яши разного рода дурные мысли и подозрения.

Появившийся сапожник, разведя руки в стороны, их не опроверг.

– Извини, дорогой. Сегодня починить не смогу. Аппарат сломался. Завтра приходи.

Что-то в этом «завтра», с ударной последней гласной, показалось художнику столь звеняще знакомо, что оставлять куклу даже на день Яша не захотел.

– Приду завтра, только ее верните сейчас, – потребовал он.

– Не могу, брат. В аппарате застряла.

Яша уверенно отодвинул сапожника и заглянул за ширму.

Припечатанная грудью к тискам, по столу распласталось тело новоявленной Пульхерии Ивановны. Взгляд мольбой кричал забрать ее отсюда немедля.

Художник, было, потянулся к железным тискам, но его рука сама оказалась в тисках сильных рук Фрунзика.

– Э, дарагой. У себя дома трогай. Здесь я хозяин. Говорю— застряла, значит застряла. Говорю – завтра, значит завтра. Почему не веришь, вай?

Какое-то время между художником и ремонтником происходила дуэль глаз, в которой победил Фрунзик. Яша ушел один, лишь затребовав у мастера точное время получения изделия. Душу его согревала квитанция, что покоилась на дне кармана.

Но спал в ту ночь живописец плохо. Несколько раз просыпался, выходил на кухню, пил воду, возвращался, вновь засыпал.

Ему снился большой современный цех с длинной лентой транспортера. На ней конвейером в помещение подавались латексные бабы в коротких черных юбках и черных же пуантах. Все как одна напоминали госпожу Глафиру. В конце транспортера, по обеим его сторонам стояли Фрунзик и шиномонтажник. В руках одного были зажаты тиски, другой ловко орудовал бортовкой. Он отработанным движением умело вспарывал глафирам живот и передавал напарнику. Фрунзик зачем-то сдавливал их грудь тисками, произнося при этом при этом страшное «вся зараза от вас, вся зараза». Неожиданно на другом конце ленты в шеренге латексных баб появился Яша. Он был совершенно гол, и лишь короткая черная юбка да пуанты сорок четвертого размера защищали его наготу. Лента несла Яшу прямо в руки сапожника и шинника. Когда он понял, чем грозит попадание в их руки, то попытался соскочить с конвейера, но балетная обувь намертво приклеила его к ленте. А волосатые руки Фрунзика были все ближе и ближе, и уже чувствовалось горячее дыхание шиномонтажника, когда… он проснулся.

Под утро он вновь забылся сном и опять оказался в просторном цеху. И снова транспортер нес его, обнаженного, в цех. Только не было там обоих работяг, но зато вдоль всей ленты собралась многочисленная толпа зевак. Среди жадно смотрящих на его, он узнал и Хлиповецкого с его юной прелестницей, и госпожу Глафиру, и скульптора Ярошенко, и поэта Эрастова, и фотографа Вадима, и художника-авангардиста по фамилии Непромах.

Вдруг среди этой толпы он явственно различил родной образ своей супруги. Она стояла в окружении Марины и Пульхерии Ивановны, и лицо ее в точности походило на их искусственные лица. Оно было неприятно розово, а из невероятно огромного рта неслись слова:

– Зачем же ты меня похоронил-то раньше времени, муженек? Теперь мы тебя судим.

– Ты отдал меня на поругание извращенцу-шиннику, – кричала голова Марины.

– Ты отдал меня на заклание сапожнику, – вторила ей Пульхерия Ивановна.

– Смерть ему! – вдруг задрожал цех под натиском голосов толпы.