Червонец

– Совершенно верно.

– Так, озвучьте! Или что-то мешает?

– Факты, содержащиеся в этой небольшой информации, могут оказать шоковый эффект, и в первую очередь для вас, господин Наконечный. Из уважения к вашей личности нам не хотелось бы, чтобы сообщение отразилось на вашем самочувствии.

– Что ж, благодарю за заботу о моём здоровье. Но у нас, у русских, говорят: сказал «а», говори уж и «б»… А если вам так хочется смягчить нежелательный эффект, начните откуда-нибудь издалека. И, пока вы подойдёте к главному, я постараюсь подготовиться морально и психологически как к самому известию,

так и к ответам на все хоть трижды каверзные вопросы. Итак?..

– Спасибо, профессор. Тогда начнём, как вы предлагаете, издалека. Первая часть предваряющего вопроса: в двух словах, пожалуйста, какова, на ваш взгляд, истинная подоплёка решения прошлогоднего саммита-2005 о замене Комиссии ООН по правам человека на одноимённый Совет? Что это на самом деле – чисто символическое изменение в вывеске, или за этим кроется нечто важное?

– По преобладающей общественной оценке вышеозначенная Комиссия в её не изменявшемся уже несколько десятилетий качестве себя исчерпала.

– Исчерпала в целом? Или – в чём-то более, а в чём-то менее? Например, структурно, или ещё как-то?

– Комиссия эта, особенно в последние лет двадцать, двадцать пять переживала свой более чем очевидный кризис, и в первую очередь в связи с тем, что её работа сделалась излишне политизированной, вследствие чего она объективно не могла в полной мере отвечать задачам, стоящим перед мировым сообществом в области соблюдения прав человека. Не последнюю роль здесь сыграл авторитарный, и сильный вплоть до своего развала Советский Союз – цитадель мировой коммунистической идеологии.

– Кем был инициирован процесс реорганизации?

– С идеей выступил Генеральный секретарь ООН Кафи Аннан.

– В своём новом качестве и составе, в который вошли и вы, господин профессор, Совет по правам человека способен работать более результативно?

– И подавляющее большинство его членов, и лично я прилагаем для этого все усилия. Надеюсь, многих позорных явлений в международной жизни, имевших место ранее, мир уже не увидит.

– А что касается не целых государств, а отдельных людей, судеб личностей, ущемляемых в их человеческих правах внутри отдельно взятых стран? В частности – в России. Много ли там изменилось в этом плане со времён Советской власти? Хотя бы, на примере вашей личной судьбы тогда, и судьбы кого-то из ваших знакомых сегодня?

– Как я уже говорил, до Перестройки тысяча девятьсот восемьдесят пятого

года такое словосочетание, как «права человека» в публичном лексиконе моих соотечественников отсутствовало. По официальной версии весь многонациональный народ огромной страны был счастлив и, как одна большая семья, дружно, с энтузиазмом строил всеобщее светлое будущее – коммунизм. Комментарии тут, надеюсь, излишни. А что касается дня сегодняшнего… трудно сказать… я давно уже не живу в своей стране, подпитываюсь в какой-то мере слухами и полуправдивой, увы, зачастую предвзятой в интересах «плательщиков, заказывающих музыку», информацией ваших российских коллег-журналистов, а в какой-то – рассказами иногда навещающих меня старых друзей и знакомых. Но, вся эта информация в целом, как ни жаль, субъективна. Так что, уважаемый радиокорреспондент, не пора ли перейти к дальнейшим частям вашего «предваряющего» вопроса?

– Хорошо. Скажите, профессор, вы помните имена лиц, так или иначе связанных с вашими последними расследованиями в должности следователя прокуратуры, Междуреченского района в частности? А если конкретнее – с последним делом, после которого прекратилась ваша профессиональная деятельность в советской правоохранительной системе.

– Думаю, что если немного поднапрячь память, то вспомню всех фигурантов, за исключением, возможно, некоторых свидетелей по незначительным эпизодам. Но, не слишком ли много внимания мы уделяем сейчас моей скромной персоне вместо серьёзного обсуждения каких-то особенных аспектов проблемы прав человека в современном мире на примере моей родины, ради чего, собственно, и собрана эта пресс-конференция со столь представительной аудиторией?

– В общем, конечно, так, профессор, и я отдаю должное вашей личной скромности. Но, насколько вы, наверняка, заметили, я пытаюсь через вашу персону обратить внимание собравшихся и на некоторые другие судьбы…

– То есть, то шокирующее сенсационное сообщение, которое вы обещали сегодня сделать, вызывая в ответ какую-то сенсацию с моей стороны, касается

кого-нибудь из моих старых знакомых?

– Вы правы, профессор. Сенсация, на которую рассчитывало руководство нашей радиостанции, по его ожиданию должна бы прозвучать приоритетно из ваших уст.

– С помощью ваших наводящих вопросов, которые, как мне кажется, уже исчерпаны?

– Но вы всё время, за редким исключением, уходите от прямых ответов. И отвечаете на мои вопросы встречными вопросами. Хотя… ожидавшаяся сегодня нами от вас вербальная информация на фоне того, что я намерен сейчас показать для озвучивания, уже вряд ли уже претендует на сенсационность.

– Спасибо за предупреждение, я готов без нервных срывов, чего вы так опасаетесь, предельно спокойно и максимально откровенно ответить на все вопросы, проистекающие из заготовленного вами шокирующего сообщения. Слушаю вас.

– Господин Наконечный! Прежде чем сделать это сообщение, я хотел бы получить ваше согласие озвучить собственными устами присутствующей здесь аудитории если не дословно, то хотя бы смысл записки, адресованной на ваше имя и которую я вам передаю. Правда, прошу простить, это не подлинник, а копия, но через минуту вы поймёте, почему.

– Обещаю как можно более полно, если это приемлемо из содержания записки, озвучить всё то, о чём вы просите. И позвольте отдать должное вашему профессионализму: на настоящую минуту вы почти добились, чтобы ожидаемая вашими боссами сенсация, если она всё же прозвучит, – прозвучит из моих уст.

– Частично из ваших… господин профессор. Да и то лишь после моего сообщения, которое я готов сделать. И, простите, спрашиваю последний раз: готовы ли вы, в свою очередь, выслушать его? Ведь, как я предупреждал, это будет нелегко…

– Ещё раз уверяю вас: я готов. Слушаю.

– Сегодня в Москве совершён терростический акт.

– По нынешним временам, как ни печально, в России это давно уже не чрезвычайное происшествие. Уж, на сенсацию никак не тянет. Тем более на способную уронить меня в обморок, чего вы так опасались. Вы, вместе с вашими радиобоссами, явно преувеличиваете убойную силу своей «эксклюзивной осведомлённости».

– Не скажите, профессор. Это не просто обычный теракт вроде взрыва где-нибудь в толпе на рынке, в вагоне или переходе метрополитена, не поджог здания московского Манежа, и не какая-нибудь шахидская выходка с пассажирским авиалайнером, к чему россияне, и правда, уже привыкли как чуть ли не к повседневности. И даже – не массовый захват заложников северокавказскими боевиками, наподобие ужасных событий в Будённовске, Беслане и даже в Москве.

– Но, и об акциях подобного рода вы зря говорите, что россияне к этому привыкли… привыкнуть к такому невозможно.

– Извините, но так говорят, и не только за пределами России.

– Вне России такое могут говорить недружественные нашей стране, нашему народу, или просто коммерчески ангажированные говоруны-журналисты и их хозяева. А внутри неё… – лишь та категория моих соотечественников, на которых не хотелось бы сегодня тратить ни эмоций, ни времени. Мне читать записку?

– Да, профессор. Можете сначала про себя, не вслух…

В полнейшей тишине переполненный журналистами разных стран и национальностей зал ждал несколько бесконечных, похожих на часы минут, пока профессор Наконечный не оторвал, наконец, остановившегося взгляда от листка бумаги, поданного ему корреспондентом популярнейшей европейской радиостанции. Молчаливая пауза после прочтения записки чем-то напоминала торжественно-траурную минуту молчания с честь погибших воинов или мирных граждан, что выглядит одинаково в любой, наверное, стране.

– Господа, прошу прощения, но я вынужден прервать пресс-конференцию и сделать небольшое заявление, – голос профессора Наконечного был твёрд, но произносимые фразы звучали медленнее, чем обычная его речь. Очевидно было, что ему трудно говорить. – Содержание только что прочитанного мною сообщения прошу показать на экране проектора, чтобы ознакомиться с ним могли все желающие. Но – после того как я удалюсь.

Ещё с полминуты помолчав в так же никем и ничем не нарушаемой абсолютной тишине, он продолжил:

– Да-да, уважаемые журналисты, я вынужден немедленно покинуть эту аудиторию и выехать в Россию… немедленно…

– Господин профессор, это секрет, по какой причине?..

– Прочитав спроецированную для вашего обозрения информацию, особенно приведённую в ней записку, вы всё поймёте, и, надеюсь, не взыщете слишком строго с вашего покорного слуги за поспешный уход. Возможно, даже наоборот, посчитаете это наиболее удачной, с журналистски-творческой точки зрения, во всяком случае, концовкой мероприятия.

– Заявление, которое вы хотите сделать – политическое?

– Отнюдь. Скорее, личного плана. Или – рабочего характера, как хотите. В общем, хотел я сделать своей любимой жене новогодний сюрприз – подарить ей то, о чём она втайне мечтала уже давно: посещение первого января грядущего года великолепнейшего зрелища – ежегодного концерта Венского филармонического оркестра. Да, выходит, не суждено. А суть моего маленького заявления, расставляющего всё на свои места, заключается в следующем. Настоящий момент, в который я говорю эти слова, является, пожалуй, знаковым в моей судьбе. Я окончательно осознал, насколько верным был мой выбор жизненного пути. И обстоятельства складываются так, что сейчас я стою перед испытанием, достойным ли окажется апофеоз этого пути – моя нынешняя ипостась защитника прав человека. Благодарю вас всех за внимание к моей персоне и терпение. До новых встреч в недалёком, надеюсь, будущем…

Профессор встал, сделал прощальный взмах рукой и, не оглядываясь, удалился энергичной походкой.

Зал какие-то мгновения молчал, и вдруг разразился аплодисментами. Радиожурналист вставил оставленный Наконечным стандартный лист бумаги в аппарат проектора, и на большом демонстрационном таблоиде появился плотный текст на русском языке, уместившийся на двух страницах листа только благодаря мельчайшему из возможных типографских шрифтов.

– Господа, поскольку текст документа, подлежащего по просьбе профессора оглашению, не англоязычный, я, с вашего позволения, прочту его вслух, с одновременным подстрочным переводом. Если возражений нет, прошу внимания, Итак… первая часть текста – официальное сообщение:

«В ночь с 28 на 29 декабря 2006 года, практически одновременно в разных точках страны – Москве, областном центре …, находящемся от столицы в трёх тысячах километрах, и Междуреченском районе той же области произошли три трагедии. Все три – со смертельным исходом. В первом случае при входе в казино на Новом Арбате застрелен выстрелом в упор один из старейших депутатов Государственной думы, член комитета Госдумы по безопасности, член ряда межгосударственных комиссий и комитетов по законности и правопорядку, доктор юридических наук, Заслуженный юрист Российской Федерации Александр Стюднев. Во втором – взорван в собственном доме член Совета Федерации Федерального Собрания – парламента Российской Федерации от данной области, Заслуженный юрист Российской Федерации, Почётный ветеран правоохранительных органов России, член Совета старейшин области Григорий Мордарь. Роскошный особняк сенатора разрушен полностью без возможности восстановления. По счастливой случайности никто из членов семьи убитого не пострадал, так как вся семья была в это время в отъезде.

В качестве основной версии по обоим случаям официальные представители следственных органов сразу же озвучили террористический акт.

Случай третий: в запертом изнутри собственном доме в селе Осиновка Междуреченского района вышеуказанной области застрелился из охотничьего ружья безработный пятидесятипятилетний житель этого села Степан Выхухолев. При осмотре места происшествия в доме были обнаружены следы многодневного, судя по числу пустых бутылок и количеству пищевых отходов на беспорядочно расставленной по дому грязной посуде, пьянства. На видном месте на стене был приколот бумажный тетрадный лист с написанной на нём от руки запиской.