Нетеатральный разъезд

Голос. Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие – какое тут преступление, какая неблагодарность? Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны, и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства…»

Жуковский. Он постоянно утверждал, что не должен был вступать в службу. А ведь о том же говорил и Державин графу Разумовскому, благословляя Пушкина на поэтическое поприще. Его следовало гнать из Петербурга в деревню и требовать: пиши, пиши, пиши. Я же считал, что служба в архивах необременительна, что он свободен в выборе места и времени для трудов своих. Не зная всех обстоятельств, я не должен был судить о том, что для него лучше.

Вяземский. Когда сам повязан должностными интересами, как-то забываешь, что можно жить и без службы. Соответственно и рассуждаешь.

Жуковский. Я исходил из посылов, которые к Пушкину неприменимы. Полагал, что он должен из признательности к императору, вернувшему его из ссылки, нести государеву службу, требовал от него почтительности и выражения благодарности императору. И с какой страстью требовал! А у него было свое, лишь уважительное отношение к государю.

Вяземский. И при всем уважении говорил, что в императоре много от прапорщика и мало от пращура Петра Великого.

Жуковский. Мы же знаем, что у нас человек без службы – не человек.

Вяземский. Мало того, правительство неохотно определяет людей по их вкусам и склонностям, сочувствиям и способностям. Оно полагает, что и тут человек не должен быть у себя, а все как-то пересажен, приставлен, привит наперекор природе и образованию. А уж исключенный из службы исключается из жизни.

Тургенев. Приближаемся к римскому праву? «Делу общему жизнь необходима, тебе же жить нет необходимости.»

Вяземский. Где это общее дело? И не думаю, что наша практика сопряжена с каким-либо правом. Например, вас, Василий Андреевич, никогда бы не назначили попечителем учебного округа… но если бы вам хорошенько поинтриговать и настойчиво просить, то вам бы дали и генерал-майора, и бригаду, особенно в военное время. Так и занятия историей вменяются в обязанность большим писателям. И нельзя не подчинить дел своих и поступков законной власти.

Тургенев. И подается все как монаршая милость…

Вяземский. Именно! К примеру, государь увидел в Сухозанете Иване Онуфриевиче, потерявшем ногу под Варшавой, воина и назначил его главным директором Пажеского и всех сухопутных корпусов. Отличная синекура, но почему безногого не задействовать на домах инвалидов?

Жуковский. Остается пожалеть, князь, что не вы занимаетесь армейскими кадрами.

Вяземский. А я? Что я делаю? Вчера в департаменте читал проекты положения маклерам. Если бы я мог со стороны увидеть себя в этой зале одного, читающего, чего не понимаю и понимать не хочу, смешным и жалким показался бы я себе. Но это называется служба, без нее нельзя считаться порядочным человеком, полезным отечеству, а пуще всего – верным верноподданным. И службой этой замаливаю грехи молодости.

Тургенев. Получается?

Вяземский. Николай Павлович своих мнений не меняет. Я для него фрондер, человек закваски двадцать пятого года. Мне поставлено в вину, что Пушкина положили в гроб не в камер-юнкерском мундире. Государь убежден, что это мы – Вяземский или Тургенев – присоветовали.

Жуковский. Не хватало, чтоб и на том свете поэт мучился в мундире.

Тургенев. Мундир, один мундир… Он прикрывает не только недостатки, но и сковывает мысль и действия… убивает личность.

Вяземский. Самодержцам личности не нужны. А Пушкин примерял на себя и рубище пророка,. и шкуры волхва.

Тургенев. Заведомо напрасный труд. Он был приближен к трону в мундире одописца нового царствования.

Вяземский. У него есть всего одна ода, и та – о вольности. Вырос-то он и воспитывался на идеалах просвещения…

Жуковский. Николай Павлович в отличие от Екатерины Алексеевны не собирается разыгрывать перед Европой просвещенного монарха. А всех интеллектуалов, приезжающих ко Двору, направляет к Елене Павловне.

Вяземский. Ну, ее разногласия с Романовыми общеизвестны. Она парижанка, и боюсь, не уживется с ними.

Жуковский. Да, ее суждения не всегда нравятся государю. Но я не о том… Император предложил Пушкину представить соображения о воспитании. Я прочитал отзыв Александра Христофоровича на пушкинские заметки. Вкратце смысл таков: «Принятое вами правило, будто просвещение и гений служат основанием совершенству, опасно для общего спокойствия и уже завлекло вас на край пропасти, а многих молодых людей повергло в нее. Для благонравного воспитания предпочтительнее нравственность, прилежное служение и усердие».

Жуковский. Плохо, когда солдаты, пусть даже достойные своих званий и наград, переносят армейские вкусы на мирную жизнь и тем более на искусство.

Вяземский. Граф Уваров как министр просвещения требует воздвигнуть умственные плотины против просвещения.

Жуковский. Печально. Просвещение для ума есть то же, что чистая религия для совести. Без просвещения каждый имеет свой собственный ум, ум своего места, своей партии, и все они в противоречии, в беспрестанной битве.

Вяземский. Но осуществляется, идет в жизнь концепция министра, ибо чиновникам предпочтительнее прилежное служение и усердие, а на первом месте собственные карьерные и материальные интересы.

Жуковский. У всякой власти есть издержки, к которым следует приспособиться.

Тургенев. Не будет ли лицемерием для людей, воспитанных на обещаниях реформ и конституции, восторгаться полным отсутствием перемен?

Жуковский. Что вы имеете в виду?

Тургенев. Не всякому дано отречься от мира, в котором вырос, на глазах

которого

«металися смущенные народы,
И высились и падали цари,
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари»

и свергались кумиры. Боюсь, таким людям не войти в мир гнетущей неподвижности и обыденности.

Жуковский. Вы меня загоняете в угол. Не знаю, что вам возразить.

Тургенев. А вы сами не чувствуете этого гнета? Общественная жизнь замерла, мы все под подозрением в нелояльности к монарху.

Вяземский. Грехов молодости не прощают.

Тургенев. У Пушкина не грехи, а убеждения. Сам подвижный, как ртуть, он не мог сидеть на одном месте. И Петр, и Екатерина были ему интересны своей неуемной деятельностью, событиями, вокруг них происходящими, чего не скажешь о нынешнем царствовании.

Жуковский. Но и жизнь Пушкина изменилась!

Вяземский. Вот именно.

Тургенев. Безусловно, возвращение поэта из ссылки – благодеяние. Но чем оно продиктовано, мы уже говорили. Государева опека, конечно же, защита от недоброжелателей. Но помогла ли она Пушкину?

Жуковский. А приближение ко Двору!

Вяземский. Интересно. ради чего? Ради красавицы жены?

Тургенев. Сомнительная честь… А высочайшая цензура исключила и свободу творчества!

Вяземский. Да уж, совет переделать трагедию в роман наподобие Скотта отобьет всякое желание что-либо писать.

Жуковский. Что поделаешь…Вкусы императора и поэта не совпадали. Но, приблизив Пушкина к трону, император тем самым зачеркнул разногласия, бывшие между двумя Александрами, и предложил начать жизнь с чистого листа.

Вяземский. В монаршей милости просматривается и коварство. Ведь он отстранил поэта от друзей, оказавшихся в ссылке по его же милости.

Тургенев. И как Пушкину было сохранить лицо после сближения с государем?