Свободные пьесы

ДАША. Для зарубежных институций 100-летие русской революции стало поводом показать наследие авангарда. Уже 3 декабря нью-йоркский Музей современного искусства (MоMA) открывает выставку «Революционный порыв. Подъем русского авангарда», охватывающую период с кануна Первой мировой войны по 1934 год, когда были сформулированы принципы соцреализма. Зрителям покажут около 300 произведений из собрания MоMA. Среди авторов – Наталия Гончарова, Любовь Попова, Эль Лисицкий и Александра Экстер. Александр Родченкои Владимир Маяковский представлены фотографией и графикой. За искусство кино ответит Дзига Вертов.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В свое время мы сделали все, чтобы уничтожить концептуализм на территории одной отдельно взятой страны. Я очень часто действую из чистого импульса. Поэтому в период АПТАРТа выдвинул ситуационизм, то есть полное неприятие концепции, неприятие формации как чего-то косного и застылого, а именно ситуация рождает идеи. Концепция предполагает, что у человека есть идеи, которые он проводит через всю жизнь. Формация – это человек получил образование, сформировался, воспринял что-то от других и работает. А ситуация предполагает каждый раз моделировать новую культуру, сообразуясь со своими особенностями. В любом определении есть что-то от приговора – я думаю, сейчас скажу, кто я, а потом не отмоешься.

ЖЕКА. В России любые эстетические коммуникации строятся на насилии, материалы соединяются по довольно запутанной логической схеме, а часто и без нее. В этом величайшая сила, так как сейчас у нас реальность еще не застыла, как в первые дни творения. Сейчас довольно легко можно подчинить ее. Вылепить любую форму.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В нашем деле главное – воспитать волевую верующую православную, иудейскую или мусульманскую элиту, как это было при последнем государе Николае II. Пусть рисуют наши пейзажи, как Левитан, или скульптуры ваяют, как Антокольский. Левитан любил русскую природу, а Антокольский сделал Нестора Летописца, Ивана Грозного. Они чувствовали себя гражданами России и гордились приобщением к великой русской культуре.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Жить надо, во-первых, хорошо… Но ещё надо всё равно иметь какие-то идеалы. Но хорошо помнить, что идеал не может быть личностью. Идеал – это взгляд на мироустройство. Я конфессиональный человек, прихожанин. Дело в том, что самое хорошее – это банальное. Банальности, они для чего нужны? Чтобы их повторять. Если их не повторять часто, они перестают быть банальностями. Вот мы и повторяем.

ИРИНА АНТОНОВНА. Может, это самонадеянно. Может, я не всегда правильно понимаю, что добро, а что зло, что хорошо, что плохо. Но у меня есть уверенность, что я следую этому. А удавалось или нет – не мне судить.

СТЕЛЛА. Музей – это нечто более стабильное, тяжелое, я бы даже сказала, отягощающее. И потом, сейчас так много музеев: у Ольги Свибловой и Василия Церетели, у Даши Жуковой, у Шалвы Бреуса, расширяется ГМИИ, строится новое здание Третьяковки…

ИРИНА АНТОНОВНА. Наш музей – дитя университета. Здесь живет университетский ген, так же как имперский – в Эрмитаже и купеческий – в Третьяковке. И потому я мечтала выбрать в преемники кого-то из среды ученых, испытывающих интерес к просветительству. Я сделала министерству некоторые предложения. К сожалению, их не приняли, потому что есть такое понятие, как известность. Министерству нужна была какая-то известная фигура. Когда я возглавила музей, меня никто не знал, я была просто старшим научным сотрудником. Но сейчас мир так заторопился, что уже, видимо, не может позволить себе вырастить специалиста до обретения так называемой публичности.

ДАША. Большой международный проект «Некто 1917» готовит Третьяковская галерея, он начнется осенью 2017 года. «Нам не хотелось, чтобы это была традиционная выставка, показывающая иконографию революции, поэтому собственно отражения революции у нас почти не будет. Мы показываем споры, внутренние дискуссии, борьбу течений и идей в искусстве, которые были такими же напряженными, как и политическая жизнь», – рассказала куратор проекта, старший научный сотрудник Третьяковской галереи. Произведения 1917—1918 годов должны показать, что происходило в душе у художников. Среди участников выставки – Михаил Нестеров, Борис Кустодиев, Зинаида Серебрякова, Василий Кандинский и Казимир Малевич. Его «Супрематизм 57», в свое время обменянный СССР на письма Ленина, привезут из Тейт. Будут показаны кадры фото- и кинохроники, которые должны подчеркнуть контраст между тем, что изображено на холстах, и реальной жизнью с голодом и бытовой неустроенностью.

ИРИНА АНТОНОВНА. Мой уход с должности директора не имеет никакого отношения. Полтора года назад я сказала Министерству культуры, что должна завершить административную работу. Я и так затянула, ругаю себя за это. Благодарна, что мне предоставили возможность остаться в ином качестве. Работа президента – это все-таки не те объемы, которые есть сейчас, когда я по 300 бумаг в день подписываю. У нас всё в 5—6 экземплярах, на разных языках, и я трачу на эти формальности по два часа в день.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я ни одного дня, ни одной минуты не отдыхаю, считая, что я мало сделал из того, что мог сделать. Но меня ободрил отец Илия, которого я очень ценю. Он сказал: «Как вам не стыдно так говорить, вы сделали больше многих других».

ИРИНА АНТОНОВНА. На работе, я действительно не отдыхаю. У меня здесь нет диванчиков, комнат заветных. Я удивилась, когда однажды оказалась в кабинете Екатерины Фурцевой в Министерстве культуры, вот я увидела, как живут министры – там есть, где отдохнуть, все так обставлено.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Фурцева ужасная была женщина, а про нее почему-то кино снимают. Про нее очень хорошо сказал Ливанов-старший. Кто-то его спросил: вы боитесь министра культуры? – а он ответил: нет, я боюсь культуры министра.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я с детства напичкан. Но остался только след знаний. Потом я самостоятельно переписывал от руки «Дхаммападу». Очень много времени тратишь зря: переписывание «Дхаммапады», истории КПСС. А сейчас мы сидим бессмысленно в интернете. Так тратим своё бедное время!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Парторг Московского Союза художников Ильин. Как-то раз выпил и рассказал интересную вещь: «Стою я, простой парнишка деревенский, на часах – охранял двор Самарского губернского комитета партии. И должен был приехать Троцкий: он тогда Волгу объезжал на бронепоезде. Увидели его и как закричат: „Лев Давыдыч, Лев Давыдыч, как мы рады! А мы вас ждем, не начинаем!“. Он говорит: „Ну, выводите“. И вот я смотрю, выводят из подвала профессора, купца, двух гимназистов, трех священников – человек 20 выгнали. И тут „Лев Давыдыч“ вытаскивает маузер и – бух-бух-бух – человек 10 положил. Потом говорит: „Остальных вы расстреляйте“. Протянул мне пистолет: бери, говорит маузер и закончи дело. И никого не жалей, иначе социалистической революции не будет».

ЗВЕЗДОЧЁТ. Как я всегда говорил: я появился на свет благодаря Ленину, Сталину и Гитлеру.

ИРИНА АНТОНОВНА. В 1950-е годы я еще не была директором, никто моего мнения не спрашивал. Письмо против Пастернака я не подписывала. Очень его любила, меня с ним познакомил Владимир Леонович, который работал ученым секретарем музея. У моего мужа была удивительная память, он знал процентов 60 Пастернака наизусть. Помню, мы еще жениховствовали, шли по Ленинградскому проспекту, и от Белорусского вокзала до «Сокола» он все читал мне Пастернака, после чего я заболела дикой ангиной. Если бы меня спросили, конечно, я не сказала бы, что не люблю Пастернака. Сказала бы, что люблю его.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Мне объяснили, что я «человек с гнильцой. В Ленинграде тебе житья не будет, даже если министр культуры Михайлов отдаст тебе под мастерскую весь Эрмитаж. Коллектив наших ленинградских советских художников тебя не примет. И в Союз художников Ленинграда тебя никогда не примут. А не дашь согласия на наше распределение, диплома не увидишь как своих ушей». И я уехал. В Москве мне дали возможность выжить

ЖЕКА. Обычно я ничего не забываю. Спустя годы способен припомнить мельчайшее оскорбление или то, что мне показалось оскорблением.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Доносчиков на меня полно было. Мой благодетель Сергей Владимирович говорил: «Слушай, на тебя все кругом стучат, что ты

антисоветчик, такой-сякой! Язык – враг твой. Ты должен завоёвывать людей, а ты их теряешь, потому что со всеми откровенничаешь. Ты должен понимать, с кем и что можно говорить“. Однажды мой бывший приятель из Министерства культуры ради интереса зашёл в отдел кадров Минкульта СССР. Потом сказал: „Н-да-а-а… Удивительно. На всех там заведены папочки, а на тебя прямо вот такущий том

ИРИНА АНТОНОВНА. Кто-то сегодня хочет царя – вы, наверное, слышали все эти разговоры о восстановлении монархии. Для меня лично это безумие, но… Страна действительно требует какой-то концентрации власти. Невозможно от Калининграда до Владивостока охватить столько географических поясов, исторически сложившихся настроений. Я бы не хотела, чтобы страну разделяли, рвали на части. Наверное, должен быть какой-то правящий авторитетный орган. Но я говорю как человек, который никогда ни в какой власти не был, кроме власти музея.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я принимал участие в студенческих демонстрациях. Потом начал проводить акции за демонстрацию против демонстраций, то есть демонстрация – это некое коммунальное тело, и, противопоставляя себя, я имел очень интересные переживания. Нет, здесь у нас жить гораздо интереснее. Там у меня в последние месяцы была паника, что я не смогу оттуда уехать – не на что, деньги кончились. Остаться там для человека с нашей ментальностью – это просто чудовищно.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сегодня создается такое ощущение, что многие готовы уехать туда, где жратва, простите, лучше, и где платят больше. Но для меня Россия – святая православная Русь – это наша мать. И нельзя ее покидать, когда она больна. И я действительно мог остаться где-то, меня приглашал король Швеции, король Лаоса, президент Италии. Я бывал в Нью-Йорке, в Париже. В Японии меня оставляла известная бизнес-леди Накамура-сан. В каждой стране мне предлагали выбрать жизнь на свободе.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я знал, что западный маркет клюнет. И он клюнул. Потому что есть весь набор, который им нравится, – там есть и региональное сознание, и концептуальное сознание, и, с другой стороны, материальное воплощение – все, что им надо. Ну, такой социологический эксперимент. И задача этого эксперимента выполнена, а они продолжают приезжать и требовать: «Есть ли у вас еще картины с арбузом?» И я хочу, пока не поздно, ускользнуть от этого. Потому что обидно быть бабочкой в гербарии.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Моя первая в жизни персональная выставка в Москве. Которая, как писала пресса потом, была подобна взорвавшейся бомбе, уничтожающей ложь социалистического реализма. Писали все – от американской прессы до японской и чилийской. Журналисты характеризовали её как удар в спину соцреализма. И я был объявлен диссидентом номер 1.

ДАША. В этом году было много штук: мы наконец съехались с бойфрендом, завели общую кису, которая теперь немного воюет с первой совместной ёлкой. Я была на свадьбах старых друзей и приобрела новых, много работала. Иногда было тяжело: мои близкие теряли своих близких и не всегда получалось быть с ними рядом когда это было необходимо. В новом году, конечно, все не будет отлично, но мне бы хотелось, чтобы у нас всех получалось делать столько хороших вещей, сколько возможно, обниматься больше, быть добрыми друг к другу, ну и побольше шутить про каки и пуки, конечно. Будьте счастливы, друзья.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

СТЕЛЛА. Любой художник – это тонко устроенная личность. Я терплю все, что сделает художник, потому что он талантлив и гениален. У меня не остается другого выбора – ведь я не обладаю качествами творца. Если одна из двух сторон может уступить, то всегда можно построить конструктивный диалог. Я не вижу в этом проблемы. Кроме того мы же делаем общее дело.

ЖЕКА. Мне всегда недостаточно, всегда недоволен. Недостаточно уважения, недостаточно пространства, недостаточно хороший получается каталог, недостаточно денег вложено в выставку. И сейчас я смотрю на семь комнат выставки и чувствую, что недостаточно, нужно еще. У меня вообще отсутствует чувство насыщения. Если вижу еду, я не способен остановиться, поэтому ничего не покупаю домой. Если куплю что-то, то съем все за один день. Потом мне плохо, я не способен пошевелиться.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Представьте себе, молодого человека, которому дают студенческий обед, а у нас библиотека, натура, портрет, анатомия. И когда возвращаешься часов в восемь, в брюхе урчит. И мы переходили Неву, там, где сфинксы, и попадали так называемую площадь Труда, где был дворец Великого князя, и шли в гастроном. А там стояли две бочки – красная икра, а рядом – черная икра. «Вам сколько?» «По сто грамм». И продавщица брала вощеные листочки, как пергамент, – плюх на один, на второй. Тут же мы покупали булку, и все съедали. И – наедались… Зато я не люблю водку и не пью водку. И не пил никогда. Курил – да, но не пил.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я начал пить в 30 лет. От радости, от братства. Хотелось дополнительные крылья, хотелось взлететь. И дурки, которые ты устраиваешь, еще дурнее. И я допился до такого состояния, что от меня отсаживались. Я был невыносим, противен. А при этом я дико мучился: это и чувство вины, и плохо физически.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. И вдруг слышу во дворе крики: «Война окончилась! Все! Победа!» Мы ликовали. А по праздничному поводу раздали талончики на вино. Я взял и пошел в магазин, где мне дали бутылочку с какой-то красной жидкостью. Все ликовали и пили, выпил и я. А потом всею ночь простоял над облупившимся унитазом. С тех пор я видеть не могу ничего спиртного. Если бы пил, то давно б академиком был.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Алкоголизм – это когда ты пьешь и ждешь того самого ощущения полета. А оно длится всё меньше и меньше. Сначала час, потом – две минуты. А ты не перестаёшь. И один ад. И когда я понял, за что это, мне стало очень стыдно. И я просто попросил Бога, небо: «Я все понял, отпусти меня, прости. Отпусти». Это было, когда мы сняли дачу. И я неделю не спал. Я ходил туда—сюда, вытоптал дорожку, и выл на небо. Выл: «Отпусти!». И вдруг, первого числа, первого сентября, мне пришло осознание, что всё, отпустило. Это к воле не имеет отношения. Это исключительно вера. Я попросил – мне дали. Это было чудо.

ДАША. Сегодня перед ранним отлетом соседи сделали подарочек. Часов в одиннадцать вечера сосед сверху, выгнанный женой из дома за синьку, решил что он ОМОН и начал брать свою квартиру штурмом, тараня дверь и параллельно крича что-то про пидарасов и ненависть. Дом у нас сделан из картона, я хотела сказать, из говна и палок, так что звук прямо долби сурраунд, ощущения непередаваемые, как будто сама замуж за алкаря вышла. Продолжалось это минут пять, потом чувак смирился с невозможностью попасть домой и уехал вниз курить. Какая мораль у этой истории я не знаю, наверное, не бухайте и не будите соседей, а то они не выспятся и с утра в аэропорту могут просрать паспорт (я его нашла).

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сейчас многих называют подсвечниками: люди ходят в церковь, ставят свечки, но они – неверующие. Не могу сказать, что я хожу каждый день в церковь, я грешен. Оправдываю себя только тем, что я всегда считал, что Бог есть.

ИРИНА АНТОНОВНА. Вы меня простите, но я не могу одобрить акцию Pussy Riot. Я неверующий человек, но то, что они сделали в церкви, – дурно. При этом я не думаю, что два года тюрьмы – это нормально. Я знаю, что их не надо было сажать в тюрьму, это я знаю точно

ЗВЕЗДОЧЁТ. Мы у Бога не умеем правильно заказывать. Все мои мечты, формально, сбылись. Но получилось полное безобразие. И теперь я стал опасаться. Потому что все наши желания выполняются. Я очень любил оригинальничать. А в конце жизни понимаю – то, что банально, оно правильно. Это не значит, что вам в вашем возрасте надо меня слушать.

ИРИНА АНТОНОВНА. Знаете, почему я долго живу? Потому что на разных этапах – и когда заблуждалась, и когда просто не знала правды – я была искренней перед самой собой. Не было того, что больше всего угнетает, разъедает душу, здоровье, клетки – лжи существования. Когда для себя ты один, а для других – другой. Я никогда не держала фигу в кармане. Никогда. У меня были другие недостатки. Были прегрешения ? думаю, что относительно мелкие. Могла быть неправой перед своим мужем. С приятельницей могла не так себя повести. Но чтобы принципиально – такого не было.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. А я считаю, что предательство – это один из самых страшных и непростительных грехов. Меня предавали чаще женщины. Слабый пол вообще больше расположен к предательству, и женское предательство всегда более ожидаемо. Не забудем, что грехопадение человечества, согласно Библии, произошло по вине Евы. Измены я переживал, как страшную болезнь. А предательство мужчин, тем более, друзей, страшнее, потому что это предательство не из-за слабости духа, как в случае с женщинами, а идейное, братоубийственное.

ДАША. Если кто решит посраться за упавший самолёт, Украину или Сирию в комментах, здравствуйте, привет, вам бан.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я никогда никого не предал, но если говорить о моих долгих отношениях с женщинами, то можно сказать, что я их не предавал, но изменял. И я очень каюсь в этом. Но я их не предавал.

ИРИНА АНТОНОВНА. Люди, которые лавируют, прикидываются, думают: «Сегодня выгодно сказать так», – совсем по-другому стареют. А правдивые с годами вызывают ещё большее восхищение своей красотой. Потому что внешность – это отражение души

ЗВЕЗДОЧЁТ. В определенный момент я понял, что прожил жизнь зря. Но я очень обрадовался, что понял это. Если бы не понял, то продолжал бы также жить. Теперь я пытаюсь как-то наполнить жизнь смыслом. Вот и всё. В принципе, я растратил лучшие годы – пропрыгал козлом, пробухал, занимался ерундой.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В чём разница между любовью и влюблённостью? Я никогда не мог устоять перед красотой, я многогрешный. Но любил только одну женщину – ту, от которой хотел иметь детей. Это была моя жена. У меня шесть внуков. Я ни от кого больше не хотел иметь детей, это значит, всё остальное было увлечениями. А любовь только одна. Нормальный мужчина, наверное, лет с 16, когда видит обнажённую красивую женщину, не может не реагировать. Для художника, который пишет красивую обнажённую женщину, она – как живая скульптура античная, он восхищается ею. Но он её пишет не для того, чтобы положить в постель и сказать: «Вот, Маш, теперь ты моя». Было бы примитивно так думать, потому что это уже не искусство, а средство знакомства.

СТЕЛЛА. Вы просто даже не понимаете, какой это тяжелый выбор! Когда заканчивается одна биеннале, у меня сразу начинает болеть голова, кто будет следующим. Чтобы это было достойно, красиво, понятно. Чтобы у художника был опыт работы на Западе… Чтобы он был физически здоровым, в конце концов

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Оказывается, очень многие после того, как я стал знаменитым после первой своей выставки, стали пользоваться моим именем. Они подходили к красивым женщинам, назывались моим именем: «Девушка, хочу вас нарисовать». Потом брали какой-нибудь картон, проводили углём две – три линии и говорили: «Сегодня что-то у меня настроения нет. Может, нам по бокалу шампанского с вами выпить?» Конечно, дело кончалось не рисунком. Я возбуждался всегда от женской красоты, мне нравились эти греческие скульптуры, потрясающие барельефы греческие. У нас были чудесные натурщицы. Я всегда с восхищением писал красивых обнажённых женщин, но это не значит, что я их рисовал, потому что я половой маньяк,

ЖЕКА. Кстати о маньяках. Чувство рассечения, «разъятия» – оно очень важно: когда ты осознаешь это чувство, мир превращается в бесконечную цепочку трансформаций. Два года назад открыл этот метод и до сих пор не устаю ему поражаться. Вот, например, использовал порошок из костей дельфина – и уже в этом словосочетании таятся сладкие обещания.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я не люблю молодость, не люблю молодёжь. Я имею в виду не отдельные личности, а вот этот рой. Я его и называю «молодёжь». Поколение до 30 лет. Вот тусовка: по отдельности – каждый ангел, вместе – ад. Консервативный я, потому что на старости лет мне хочется покоя, уюта, всего хорошего. А революционные взгляды нарушают мой покой.

ДАША. Октябрьский переворот или Великая Октябрьская социалистическая революция? Так или иначе, в наступающем году, как и 100 лет назад, художественная жизнь пройдет под знаком этого события. Глядя на планы отечественных и зарубежных институций, становится понятно, что труднее всего придется историческим музеям. Именно от них будут ждать осмысления события, а оно и век спустя неоднозначно. В Эрмитаже, где с 1920 по 1941 год работал Музей Октябрьской революции, в день штурма Зимнего дворца откроется выставка «Зимний дворец и Эрмитаж в 1917 году», которая дополнена работами Сергея Эйзенштейна, знаменитые кадры которого со взятием Зимнего давно вытеснили из нашего сознания реальную картину