Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

Сергей играл в «Капканчики» со студенческой скамьи, когда задора в нём было много, а гонорар массовика-затейника казался сказочно большим. От праздника к празднику Сергей набрал уверенную манеру подачи, нарастил обширный репертуар массовых игр, и с лёгкостью мог бы держать внимание публики в течение трёх часов. Но центром любой халтуры, на которую Сергей подряжался, гвоздём всех его игровых программ продолжали оставаться именно «Капканчики».

Игра эта древняя, фольклорная, имеет несколько названий, в том числе «Золотые ворота». Сначала все встают в один хоровод, а ведущий выбирает несколько пар, которым предстоит быть этими самыми капканчиками. Взяв друг друга за обе руки, и подняв сомкнутые руки вверх, как ворота, каждая пара торчит поперёк хоровода и пропускает остальных. Народ радостно и под музыку бежит по кругу, вбегает внутрь капканчика и тут же стремится выскочить из него. Так длится до тех пор, пока ведущий, а точней, красноносый клоун Сергей не крикнет: «Стоп!»

Тут музыка выключается и те, которые называются капканчиками, опускают руки вниз. «Захлопнулись наши ворота! – злорадно верещит Сергей – Кто в капканчики попался, за ручки взялся, да в капканчике жить остался!» Попавшиеся бегуны становятся частью того самого капканчика, которому удалось его поймать.

Постепенно капканчики входят в раж и начинают азартно ловить бегущих. Круговорот бегунов тоже несётся всё активней и каждый радуется, если его не поймали. Капканчики всё увеличиваются, вбирая в себя новых ловцов. Свободного от капканчиков места становится всё меньше, а беготня не унимается. Общий хоровод превращается в несколько хороводов поменьше, из которых потом Сергей слепит какую-нибудь другую массовую игру, в зависимости от наличия, или отсутствия поощрительных призов. Пока идут «Капканчики», никаких призов не требуется. Всё идёт само собой, себя подхлёстывает и ускоряет.

Занятно, когда в капканчики начинают играть взрослые. Увлечённые всеобщей беготнёй, они забывают о солидности, будто впадают в детство. Ничем в жизни не связанные друг с другом дяди и тёти, вдруг теряют привычную разобщённость, начинают ловить друг друга, смеяться над попавшимися и завидовать проскочившим. Общая игра магическим образом связывает людей, меж которыми нет и быть не может ничего общего… чёрт! Ну, где же останавливается этот автобус?

027

Старый сдвоенный «Икарус» – отличался от многочисленных маршрутных ГАЗелей и габаритами, и цветом, а потому – как появился на площади, так и выпятился вовсю. Номер на лобовом стекле был именно тот, который надо. Сергей побежал за автобусом, догнал его, и вместе с людским потоком всосался внутрь.

Пытался найти на стенах схему маршрута с остановками, но таковой не обнаружил. Зато везде, где возможно, висели одинаковые плакаты местного значения с призывом к жителям города – сделать правильный выбор. На должность то ли мэра, то ли префекта, то ли депутата… чёрт знает на какую должность надо было пренепременно выбрать – чёрт знает кого. То есть, фамилия торчала тут вместе с именем и отчеством, но Сергей как прочёл фамилию, так и забыл её тут же.

В центре каждого плаката зиял портрет мужика в пиджаке. «Вот же пройда!» – оценил Сергей физиономию кандидата. Из тесной колодки воротничка, ещё и укреплённой для прочности галстуком, выпучивалась на волю здоровенная будка человека, не терявшего времени без еды. Всё было гладко выбрито, ухожено, но не очеловечено ввиду невозможности очеловечить столь карикатурный типаж. Над мясистой носярой завзятого гедониста лупились два глаза, и были они до такой степени близко придвинуты один к другому, что норовили вот-вот срастись.

Создатели мультиков наверняка пользовались именно этим лицом в качестве модели, когда рисовали ленивых и глупых злодеев. Кандидат с плаката ещё и растягивал рот в подобии улыбки, от чего гримаса выходила до гротеска жульнической, словно человек вот только что, минуту назад, попятил в столовой ложку, а теперь тому радуется. Вроде бы как, ловкость проявил, и не пойман, а ежели и поймают, всё равно ничего ему за это не будет.

Сергей на миг озадачился вполне себе риторическим вопросом – с чего бы всё время именно такие хари лезут в структуры управления? Куда ни глянь, везде правят, возглавляют, сидят в президиумах – сплошь карикатурные персонажи. Может, был бы этот кандидат обычным слесарем, никому бы не бросился в глаза таковой физиогномичкский казус, а так вот – бросился.

С другой стороны, наверняка бы такой слесарь долго не протянул. Спёр бы гайку, попался, да и полетел с работы. Если личность склонна к паразитированию, то ей неизбежно предстоит вписаться в некую стратегию, выстроить соответствующую манеру, которая именуется – политическим складом ума. Ну и чёрт бы с ним.

Сергей спросил у нескольких пассажиров, скоро ли нужная остановка. Оказалось, вовремя спросил, не то просквозил бы мимо, а потом бегай по незнакомому городу, ищи нужный дом и двор с детской площадкой. К тому же, с неба снова заморосило. Как бы не отменили мероприятие те самые неизвестно кто, к которым Сергей направлялся.

028

Неизвестно кто, а точней, заказчики, состояли из двух мрачных баб и насупленного мужика, который упихивал аппаратуру в обширный багажник иномарки. Никого больше во дворе не было.

Когда Сергей подошёл, насупленный дядька уже впихнул в багажник здоровенные колонки и теперь подтаскивал и грузил металлические чемоданы. Тётки явно мешались ему. Они прятались от дождя под откинутой вверх задней дверью машины и торчали прямо на пути его хозяйственных перемещений. Выгнать их словом он не решался, но периодически раздвигал телом.

«Вроде как я не опоздал» – констатировал Сергей после того, как представился и сообщил что он от Влада Сопсанова клоун. Тётки ответили, мол, всё верно, его только и ждали. Оглядев мокрый пустынный двор, Сергей уточнил: «Праздник-то не отменится?» «Как можно? – округлила глаза с неестественно синими веками одна из них, судя по всему, местная культурная начальница – Предвыборная компания мэра! Будет сам мэр и главы управ. Вы что?»

Сергей понимающе кивнул. Наверное, бывают где-то миры, в коих существуют разного рода договора, неустойки, учёт потраченного времени, прочая муть. Здесь же всё логично, целесообразно и держится на одном честном слове. Отработал – получи, а на нет и суда нет. Какая ему, Сергею, разница – есть ли на площадке зрители. Главное, чтобы начальство было, и сам он был на месте, в срок, в костюме и при фонограмме.

Угрюмый дядька закончил погрузку чемоданов и начал наматывать длинный мокрый провод на бобину: «Фонограмму вам отдавать?» – спросил Сергей у него. «Какую фонограмму? – возопил угрюмый – Ты глаза-то разуй! Видишь, дождь? У меня и так все колонки отсырели! Хочешь, чтоб я угробил аппаратуру? У тебя есть столько денег, чтобы купить новую?» Возможно, его возмущённый спич был обращён не столь к Сергею, сколь к двум этим тёткам, но в тётках мужик ощущал начальство, а Сергей как раз был тем самым неизвестно кем, которому можно высказать всё.

Баба с синими веками поддержала электрика: «Да, вы уж, постарайтесь выступить без фонограммы». «А микрофон?..» – спросил Сергей, заранее сознавая беспомощную неуместность вопроса. «Какой тебе микрофон? – ожидаемо взвыл электрик – Я же тебе говорю, что невозможно. Видишь, я уже всё погрузил? Ну, хочешь, дам тебе микрофон, чтобы было за что подержаться? Звук-то весь тут, в багажнике! Микрофон ему!» – и обиженный электрик улез на водительское место, хлопнув за собой дверью. «Ладно – согласился Сергей – будем работать так. Где переодеться?»

Сергей не в первый раз выступал на дворовом празднике и знал, что мелкие организаторы приспосабливают под гримёрки самые невзрачные места. Строительная бытовка – лучший вариант, а ещё бывало, когда его размещали в замшелых закутках под лестницей, в подсобке уборщицы, по соседству с консьержем, в служебном туалете, в тёмном пространстве у перекрытой двери запасного выхода… куда только ни впихнут артистов ответственные работники, то есть, чиновники нижнего звена, такие вот бабищи в стиле Аллы Пугачёвой.

Синевекая баба-начальник превзошла всех муниципальных организаторов Москвы и области. Повертев головой в разные стороны, словно и вправду подыскивая место для переодевания, она выдала ноу-хау: «Переодевайтесь тут, под навесиком, а мы уж постоим пару минут снаружи, под дождём». И так она жалостливо сказала это – «Под дождём» – так искренне получилось ей выразить чувство самоотверженного благородства, что Сергею и возразить стало нечем. «Извернусь как-нибудь» – сказал он с той же угрюмостью, как у водителя-электрика.

Пригнув голову, Сергей зашёл под откинутую вверх заднюю дверь иномарки, положил кофр на колонки с чемоданами и вжикнул молнией, соображая, как бы извернуться, чтобы запрыгнуть в клоунский комбинезон и притом не замарать штаны, или рукава об мокрую землю и грязный порог машины. В конце концов, где только ни приходилось ему, клоуну, переодеваться. Можно и так.

Минуты 3 ушло на филигранное облачение в комбез. Сергей умудрялся балансировать на одной ноге, вынимая другую из ботинка и запихивая её в штанину засученного в гармошку костюма. Целиком облачась, он застегнул молнию на спине и повесил на шею свисток. Своя куртка и рюкзачок переместились в костюмный кофр.

Не успел Сергей прицепить красный нос и надеть парик, как перед ним снова возникла синевекая баба и сказала с укоризной: «Давайте уже, начинайте. Сколько можно возиться?» «Так, ведь, через 10 минут начало» – Сергей недоверчиво глянул на часы. «Нет, начинайте сейчас, а то все разбегутся» – возразила начальница. Тут Сергей заметил людей, верней подростков пубертатного возраста, которые группами по 2—5 человек подгребали к детской площадке от ближайшей школы. Баба-начальник ткнула в школьников пальцем: «Вон, видите? От школы выделена программа зритель… тоже мне, нашли, кого пригнать! Эти бандиты только и думают, как бы свалить. Хоть бы классного руководителя прислали!»

Классный руководитель, судя по всему, нашёл возможность отмазаться от мероприятия, а вот ученикам не повезло. Дождь, хоть и перестал лить плотно, но продолжалось в атмосфере нечто вроде мороси. В силу занятости внутренними прибаутками и взаимными пиханиями, старшеклассники не успели среагировать на скверные метеоусловия, да так и допёрлись до указанной им точки сбора. Но уже тут, на мокрой детской площадке посреди пустого двора, они могли бы и сообразить, что побег с места предвыборного празднования никакими последствиями им не угрожает. Баба-начальник, судя по всему, смекнула про возможность такого направления детской сообразительности, вот и напряглась.

Сергей достал из кофра смотанный в бухту канатик, накинул его на плечо и пошёл в сторону грядущего торжества. Руки засунул в карманы по локоть, растопыривая широкие клоунские штаны и думая про себя: «Хорошие карманы. Можно в них чупа-чупсов насовать штук 20, или 40. Но чупа-чупсов не дали. Но они и не нужны. Не та ситуация, чтобы весело подпрыгивать и кричать: „Кому конфетку?“ С этими детьми надо делать чего-то другое, совсем другое… чего же с ними делать?..»

По мере приближения он разглядывал потенциальную публику, выделяя наиболее ярких и активных. Публика не обращала на него внимания, поскольку наиболее интеллектуальные дети вели меж собой спор на животрепещущую тему: «Ты дурак. Нет, ты дурак» Менее активные дети наблюдали за дискуссией, а более активные – толкались и дёргали друг друга за рюкзаки.

Девки ростом ниже парней, некоторые с накрашенными волосами, другие коротко стрижены, в общем, дамская часть общества кардинально меняет внешность. Значит, это совсем старшеклассники. Парни в основном шумные, длинные, угловатые, хотя есть и пара тихих толстяков. Сергей выбрал самого здоровенного в компании и на последних трёх шагах пути окончательно сообразил, в какую сторону разворачивать диалог с залом. Он сделал серьёзное лицо и, не вынимая рук из карманов, отчётливо спросил: «Вы знаете, что сейчас будет?»

029

«Не делайте из меня клоуна!» – потребовал капитан Ларшер, на что Пуавр ожесточённо замахал в его сторону исписанными страницами: «Я и не думал никого из вас делать! С чего вы взяли?» Ларшер простонал, держась за голову: «Мне и без вашего сарказма плохо! У меня мигрень, а вы лезете с издевательствами». «Вовсе я не издеваюсь! Напротив, я потрясён вашими литературными изысканиями. Кто бы мог подумать, что под рыцарской бронёю, под мундиром отчаянного полководца – скрывается тонкий лирик? Вот я и говорю, что вы творческий человек»

«Ещё раз повторяю вам, Пуавр, прекратите издевательства. Я не клоун, не фигляр и не лирик. Более того, когда я слышу слова – творческий человек – то сразу понимаю под ними издёвку. Так называют нелепых, оторванных от реальной жизни людей, у которых в голове пунш вместо мозгов. На таких людей нельзя положиться. Они непригодны к воинской службе. Может быть, вы считаете меня непригодным? Тогда ловили бы сами вашего Бениовского. Но нет! Вы обращаетесь к военной силе, а когда работа сделана, устраиваете мне цирк»

«Ничуть не думал задеть вас, Ларшер – пожал плечами Пуавр – откуда я мог знать про столь сложные логические построения в вашей голове? У вас, ведь не написано на лбу, каким именно словом вас хвалить, а каким ругать. Мы здесь, в колониях, очень грубы и прямолинейны, говорим что видим, без иносказаний.

Я увидал исписанные вами листы, вспомнил, в каком тяжком состоянии пришлось вчера эвакуировать вас в спальню, прочёл, и удивился. Как это вам удалось такое написать? Какой слог! Какое натуральное видение мира! Словно не Бениовский, а вы сами когда-то бывали в Литве! А может, и вправду, бывали?»

«Не бывал я ни в какой Литве, губернатор! И про какие строки вы говорите? Я вчера составлял рапорт. Вы это имели в виду?» Пуавр огорчённо сморщился, ещё раз взглянул на страницы, а потом заявил: «Никакого рапорта я так и не увидал. Я и не ждал увидеть его, учитывая ваше вчерашнее состояние. Но я не ожидал увидать и этого. Скажите, Ларшер, это ваш почерк?» – тут Пуавр протянул капитану те самые листы, которыми потрясал.

Ларшер взял страницы, пробежался по тексту и поднял на Пуавра удивлённый взор: «Почерк похож на мой, но я не помню, чтобы писал это. Я пытался составить рапорт» «Такое случается – утешительные интонации прозвучали в словах губернатора – очень даже может быть с человеком, что он не помнит содеянного, а помнит немного другое. Вы как раз, упоминаете в этих строках о странных свойствах памяти» «Я?» – удивился Ларшер. «Да вы прочтите! Прочтите, коль скоро сами не помните, чего насочиняли»

Ларшер послушно нырнул в текст и к удивлению своему прочёл слова, коих не писал, хоть и были они вот, перед его глазами, написанные его же собственной рукой: «Бениовский скакал по самому верху правого берега. Слева от него земля уходила вниз и мягко выгибалась в большой, заливной луг, по которому синей лентой вился Неман. Горизонт с той стороны отступил далеко, и местность с плавными зелёными холмами лежала как на ладони. Справа же всё торчало и высилось, а поэтому тут никакого горизонта не было. Лес подступал вплотную к дороге, и никакой местности за ним не проглядывалось.

Именно с правой стороны должен был вот-вот открыться путь на Тракай. Казалось, природа задвинула зеленую заслонку и нарочно скрывала самую цель путешествия. Вот-вот заслонка отодвинется и за ней будет широкий проход в долину, по которой ползут медленные туманы, а над ними, словно над тучами, висит вдалеке прямоугольный красный куб с четырьмя шпилями. Тогда Мориц свернёт в долину, проскачет по большому тракту мимо аккуратных деревень, мимо развалин прежнего Тракая, мимо караимских деревянных домиков, зацокает подковами по брусчатке и выйдет к большому озеру, посреди которого, отражаясь в недвижной воде, стоит неприступный новый Тракай, за всю историю никогда не взятый никем.

Но заслонка всё не открывалась. Всё тянулся путь над лугами, и однообразно отражалось небо в бесконечно длинном Немане. Мориц подозревал, что каким-то фантастическим образом проскочил заветный поворот на большой тракт, сомневался и даже подумывал – не повернуть ли обратно?

Он сильно пообтрепался за дни, проведенные в пути, простыл, оголодал и едва сохранял остатки оптимизма. Дорога оказалась значительно трудней, чем была в детских воспоминаниях. Местность, хранимая в памяти, не совсем соответствовала реальной. Видимо, память имеет свойство искажать и приукрашивать мир. Чем больше проходит времени, тем сильней становятся искажения…»

Капитан оторвался от чтения и растерянно взглянул на губернатора острова Иль-де-Франс: «Я не помню, как написал это!» «Это и есть творчество, дорогой Ларшер – Пуавр похлопал его по плечу – когда на вас накатывает внезапное вдохновение, и вы перестаёте принадлежать себе. Кажется, будто не вы сочиняете нетленные строки, а некий демон водит вашей рукой. Что вы такое пишете? Зачем? Кому это надо? Всем нужен рапорт, простой рапорт о проделанной работе, а творчества никому не надо, кроме того самого коварного существа, во власть которого вы отданы в сей миг!..»

«Хватит!» – раздражённо выкрикнул капитан, и сам же напугался своей резкости. Вдруг, Пуавр обидится? Но тот не обиделся, а наоборот, хихикнул, обошёл стол с оставленными на нём книгами и взялся за собрание сочинений в кожаном переплёте: «Вы правы, капитан. Я переусердствовал немного насчёт вдохновения, но угадал насчёт демона. Я знаю, какой такой демон водил вашей вдохновенной рукой. Это Бениовский! Он не убит! Он продолжает строить козни против честных людей! Вот, посмотрите, я заглянул в его дневники и нашёл ту самую запись, под влиянием которой вы, скорей всего и написали свою галиматью. Будьте любезны взглянуть» – Пуавр повернул красный фолиант к Ларшеру, чтобы тот прочёл дневниковые записи Бениовского.

030

«К тому времени, как мне удалось добраться до Немана и двинуться вдоль него в сторону Тракая, все хвори мира набросились на меня, терзая нещадно. От мощного кашля я едва удерживался в седле. Сознание то и дело мутилось, и давно бы я ссыпался наземь, кабы не адская боль в раненой ноге. Тряска путешествия разбередила не успевшую зажить рану, и теперь она кровоточила, портила мой гусарский вид, и доставляла несказанные мучения. Я сознавал, что покинуть седло смогу лишь один раз. Вскарабкаться обратно проклятая нога не позволит. Жар поднялся такой, будто песок пересыпался во всех моих жилах. Хотелось пить, а дуновения лёгкого ветерка то и дело кидали меня в мерзкий озноб, разрешающийся ещё большим жаром.

Тропа полого взобралась на крутой правый берег, и открывшийся пейзаж врезался в моё неверное сознание вопиющим диссонансом с теми мучениями, кои доставлял мне больной организм.

Дожди давно прекратились, унеслась беспросветная серая хмарь, стало солнечно. Берег, вдоль которого шёл мой путь, изгибался впереди невероятно чёткой травянистой стеной, словно искусный закройщик по идеальным лекалам вырезал его из толстого зелёного фетра. Левый берег лежал внизу, за узкой полосой отражённого в Немане неба, и тоже был безупречно зелен. Казалось, гигантский ковёр из мохнатого изумруда уложен за рекою, а деревья столпились за ним, и не решаются ступить на его ровное пространство.

Никакой пожухлости не наблюдалось в сочной зелени трав. Лишь только дубы, росшие по правую руку моей дороги, начали сбрасывать редкие листы, кои плыли вниз в безмолвии, нарушаемом только моим вулканическим кашлем.

Моя лошадь умаялась не менее моего и шла медленным шагом. Кругом был солнечный рай, но при этом холодный и даже враждебный по отношению к тому человеку, который давеча покинул слякотный ад войны, прихватив за собой болести, мучения и кашель.

Порой мне начинало казаться, будто сам я не человек, а облако, оторванное от бесконечных грозовых туч войны. Меня вынесло сюда, но я продолжаю кашлять, потеть и сотрясаться от озноба, который прежде, где-то там, на полях сражений не замечался мной, а был составной частью всего мира. Фантасмагоричность происходящему движению придавал факт полного безлюдья.

Время приостановило неугомонный бег, и я не могу сказать, сколь его прошло, пока мне встретился ещё один конный путник. Им оказался местный караим вида столь свирепого и воинственного по сравнению с моим, что я невольно задумался об удивительном парадоксе.