Изломы судеб. Роман

Изломы судеб. Роман
Вадим Голубев

«От тюрьмы и от сумы не зарекайся», – гласит народная мудрость. Героев этой книги судьба то высоко возносила, то швыряла на самое дно жизни. То же за столетие случалось и со всем нашим народом. В течение 100-летия ломались судьбы всего народа и судьбы отдельных людей. В романе нет вымысла. Он создан на основе событий реальных и фактов. В нем есть и любовь, и измена, и шутки, и жесть. Такова жизнь!

Изломы судеб

Роман

Вадим Голубев

© Вадим Голубев, 2018

ISBN 978-5-4493-9157-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОХРАННИК СТАЛИНА

Между революциями

– Боже царя храни! – начинали выводить государственный гимн напольные часы в гостиной.

– Сильный державный царствуй, наш царь, на славу нам! – вторили им серебряные каминные часы – приз папаши – Александра Федоровича – подарок администрации Нижегородской ярмарки по случаю награждения продукции его мастерских серебряной медалью.

– Царствуй на страх врагам, царь православный, – подпевал швейцарский «брегет», с боем, переделанным для россиян, – приз папаше – серебряному призеру по штыковому бою, когда он служил в лейб-гвардии.

По нему уже отчитавший утренние молитвы Александр Федорович проверял точность всех часов в доме. Затем просто, но вкусно завтракал. В праздничные дни, особенно на Пасху, стол купца второй гильдии Лебедева ломился от закусок. На нем присутствовали все двенадцать видов черной икры, продававшейся в магазине Елисеева, белуга, стерлядь, осетрина горячего и холодного копчения, окорока, колбасы, сыры, купленные у того же Елисеева. В центре стола красовались блюда с целиком запеченным поросенком, гусем с яблоками, большие тарелки с пирогами и расстегаями. Для бутылок с выпивкой попросту не оставалось места. Они размещались на приставном столике и еще одном столике на колесах. Здесь теснились шустовский коньяк, смирновская водка, не меньше шести видов наливок и столько же настоек, портвейны и мадера, созданные в массандровских винных погребах. В будние дни Александр Федорович довольствовался немногим кашей, картошкой, квашеной капустой, овощами, творогом с молоком (если не было поста), рыбкой. Предпочитал осетринку. О красной рыбе говорил:

– Я этими лососями, когда служил, наелся! Нам в лейб-гвардии через день то кету с горбушей, то селедку давали.

Попив чайку, (кофе Лебедев считал напитком от лукавого), шел к заутренней. После нее, будучи церковным старостой, коротко справлялся у батюшки о проблемах храма. На какие работы надо собрать средства, кому из бедных прихожан помочь деньгами и вещами, к какому празднику и какие цветы приобрести. Затем окраины Москвы взрывались фабричными гудками. Звали к станкам рабочих предприятий Морозовых, Коноваловых, Ряпушинских, Шелапутиных, Канатчиковых, Кузнецовых, других богатых и очень богатых людей. Потоки черных и темно-коричневых пальто, бушлатов, поддевок, а в летнюю пору – синих косовороток с черными жилетами втекали в ворота предприятий. У Александра Федоровича своего гудка не было. Да и зачем? Все его работники жили рядом с заведением – тремя прилепившимися друг к другу домами. Один достался от отца. Двое других прикупил, когда развернулся, используя наследство и скопленные за время службы деньги. Второй этаж отцовского дома занимала семья Лебедева. Первый использовался как контора и своего рода демонстрационный зал, где была выставлена продукция мастерских: модельная и повседневная обувь, седла и конская упряжь. Сюда съезжались представители магазинов, собирались отправленные на Варшавский вокзал приказчики. Они высматривали обувь на господах, вернувшихся из Парижа, Берлина, Вены. «Крик моды» предлагали продать за немалые деньги. Поначалу их гнали в шею. Потом кто-то стал продавать. Затем появилась немалая группа людей, часто бывавших за границей, покупавших там две пары ботинок, полусапожек, дамских туфель. Одну для себя, другую для мастерской Александра Федоровича, с которого драли втридорога. Лебедев лишь усмехался. На втором этаже соседнего дома покупки распарывали, выясняли: как они сшиты, что к чему пришито, что и как крепится. Затем по «рассекреченным» выкройкам шили точно такую же обувь. Однако, учитывая ошибки западных модельеров, делали ее еще более удобной. После чего приказчики с образцами разъезжались по магазинам и пассажам, небольшим обувным лавкам. Все торговцы охотно покупали то, что еще несколько дней назад только появилось на витринах мировых столиц. Шили сапоги и ботинки для покупателей попроще: мелких служащих, торговцев, студентов, работяг. Ее качество было высоким, а цена доступной. Поэтому у заведения был постоянный доход. В третьем доме Лебедев держал мастерскую по производству седел и конской сбруи. Эта продукция «на ура» расходилась не только по Москве – по всей России, занимая призовые места на Нижегородской и прочих ярмарках. В купцы первой гильдии Александр Федорович не рвался. Говорил:

– Чем выше гильдия – тем выше требования к качеству товара. Не усмотришь – опозоришься, сраму не оберешься. Лучше делать меньше – да лучше!

Обрастал Лебедев не только домами, деньгами, машинами. Обрастал он и семьей. В разные годы родились дети: Николай, Александр, Кирилл, Геннадий, Екатерина, Константин. Скрипела зубами мамаша, не любившая бесприданницу – невестку Анфию Павловну: то начало века, то война, то революция, то еще какое событие, а молодая дура рожать собралась! Александр Федорович не обращал на этот скрежет зубовный внимания. У него была его Анфиюшка, которую он, увидев как-то на Красную Горку, полюбил на всю жизнь. Жена знала свое место – не лезла куда не надо. Была выше всяческих дрязг, не обращала внимания на попреки свекрови. Любила, в отличие от мужа, баловала деток, однако в меру. Те росли, радовали родителей, вместе переносили бури и невзгоды бурных вроемен, обрушившихся на страну, а вметсе с ней на семью каждого россиянина.

Николенька навсегда запомнил звуки часов, вызванивавших гимн Российской империи «Боже, царя храни». Потом маменьку Анфию Павловну, поднимавшую его со словами: «Вставай с постели! Оладушки поспели!» Помнил он и неповторимый вкус оладушек, испеченных из белейшей муки. Позже в его воспоминания ворвалось другое. Люди в зеленых мундирах с золотыми погонами в гостиной. Пресмыкавшиеся перед ними первые богачи в округе, при встрече с которыми папаша Александр Федорович снимал шапки с себя с сына. Они же пренебрежительно подавали папаше, отвечая на его приветствия всего два пальчика. Теперь эти господа сами стояли, сняв соболиные шапки перед осанистым, дюжим военным.

– Распустили ваших мастеровых, господа купцы! Полезли они на баррикады! Свобода им понадобилась! Теперь вы просите, чтобы подчиненные мне артиллеристы не стреляли по фабричным зданиям, где укрылись бунтовщики! Сами виноваты! Раньше надо было думать и гнать всех неблагонадежных из ваших заведений. Каленым железом надлежало выжигать крамолу! Сейчас – не обессудьте! Баррикады из орудий разнесем! Будет стрельбы из производственных помещений – их сравняем снарядами с землей! – сказал воротилам военный и обернулся к Александру Федоровичу. – Ну а ты, братец, что скажешь, если и твои строения разрушим?

– Ежели для царя и отечества надобно, стреляйте, разрушайте, ваше превосходительство! – ответил Лебедев-старший, облаченный в свой праздничный сюртук, темно-синего английского сукна с медалью «За усердие» на анненской красной ленте. – Только мои работники по домам сидят. Я их перед самым началом заварухи предупредил: кого на баррикадах увижу – уволю…

– Вот, ответ настоящего верно-поданного, истинного патриота! Ну а вы, господа купцы, уповайте на милость Божью! Не смею задерживать, – с издевательской улыбкой отправил фабрикантов восвояси военный и обернулся к подчиненным. – Штаб полка разместим в этом доме! Ночевать тоже здесь будем!

– Ваше превосходительство, Георгий Александрович! Уж больно здание непрезентабельное! Не для вашего ночлега! – заметил кто-то из офицеров.

– Именно в роскошных хоромах нас будут искать бунтовщики. Сюда вряд ли сунутся, – ответил полковник. – Артиллеристам занять позиции! После того, как баррикады будут разрушены огнем орудий, вперед казаков! Следом мы – Его Императорского Величества лейб-гвардии Семеновский полк! Снарядов и патронов не жалеть! Захваченных с оружием в руках расстреливать на месте! За малейшее неповиновение расстреливать на месте! Распространителей крамольной литературы и призывающих устно к ниспровержению существующего строя расстреливать на месте! Что там за шум?

Солдаты ввели связанного брата папаши – дядюшку Арсения Федоровича.

– Так, что ваше превосходительство, этот избил казаков! – щелкнул каблуками фельдфебель.

– Ну и пристрелили бы!

– Наш он, господин полковник! Проходил службу у нас в полку, служил в моем отделении. Могучий кулачный боец. Мы с его помощью всегда побеждали, когда дрались с преображенцами, флотскими и прочими…

Дядюшка Арсений был на год младше Александра Федоровича. В отличие от старшего брата он быстро спустил свою долю наследства и теперь работал в мастерских Лебедевых. Мастером был прекрасным. Любил выпить, но в меру. Однако любил подраться по поводу и без повода. Шел в первых рядах, когда сопредельные околотки (районы – авт.) сходились «стенка на стенку». Дрался на Святки, и на Масленицу, и на Пасху, и на Троицу, и в другие праздники. По будням, впрочем, тоже не упускал случая, чтобы врезать кому-нибудь по роже. Вот и в тот день собрался дядюшка на баррикады. Слова свобода и равенство были для него пустыми звуками. Шел, чтобы потешить себя: «навалять» городовым с казаками, как он делал это с евреями, да армянами еще пару месяцев назад, помогая погромщикам из «Союза Русского Народа». Только собрался на выход – в домик, где жил вломилась троица казаков.

– Мужик! Водку давай! Жрать хотим! Скажи своей бабе, пусть приготовит чего-нибудь! – велели Арсению Федоровичу, заметившему в окно гарцевавших по улице казаков, а за ними шедших строем солдат Семеновского полка.

– Не успел! – пронеслось в мозгу Арсения. – А жаль!

Он достал бутылку «Смирновской» водки, которую казаки «усидели» в три стакана. Не дожидаясь, пока жена хозяина Аглая подаст на стол, полезли по шкафчикам на кухне и кастрюлям, руками выуживая из них съестное, и отправляя найденное в рот.

– А ты – сладкая! – облапил один из казаков Аглаю. – Где у вас спаленка? Пошли!

– Ты, что творишь?! – вскинулся Арсений.

– Да, ладно, сиволапый! – небрежно бросил другой казак и двинул Арсения кулаком в ухо.

Казак не знал, с кем имеет дело. Увернувшись от удара, Лебедев сам долбанул противника в челюсть. Тот опрокинулся и, стукнувшись головой об пол, затих. Второго Арсений Федорович тоже свалил, «заехав» кулаком по виску. Облапивший Аглаю схватился за шашку, но было поздно. Арсений бил кулаками, вышибая из насильника зубы и кровавые сопли, пока лицо того не превратилось в месиво. В это время в дом вошли солдаты Семеновского полка. Хотели застрелить Лебедева, но не дал узнавший его фельдфебель. Лейб-гвардейцы, считавшие казаков полным отстоем, разумеется, вступились за своего. Однако доставили к командиру полка, в-первую очередь опасаясь, как бы сослуживцы избитых не расправились с кулачным бойцом.

– Что же ты, братец, бунтуешь? Слуг государя-императора бьешь? – спросил Лебедева командир полка Георгий Александрович Мин.

– Так что, ваше превосходительство, казаки хотели мою жену изнасильничать, – вытянулся Арсений.

– Некогда мне с тобой возиться! Фельдфебель! Возьми кого-нибудь из московских, кто город знает, и отведи этого субъекта в дежурную часть при генерале-губернаторе. Там разберутся!

– Разрешите, ваше превосходительство, мои казачки его сопроводят! – подал голос низкорослый от всех прочих, кривоногий офицер.

– Ваши казачки, господин подъесаул, его в ближайшей подворотне зарубят. Фельдфебель! Выполнять приказ! Господин полковой адъютант, подготовьте сопроводительную записку!

Как выяснилось позже, дядюшку продержали неделю в подвале дома генерал-губернатора, пока «умиротворяли» московских пролетариев, студентов и примкнувших к ним маргиналов. Потом быстро осудили, не вдаваясь в подробности дела. Приговорили к пожизненной каторге на Сахалине.

– Тебе жизнь сохранили. Не записка полковника Мина – повесили бы, как собаку! А на Сахалине люди тоже живут, – «напутствовал» Арсения старичок-председатель суда.

Это было позже. А тогда Лебедевы ютились в домике, где проживал брат Арсений с женой и матерью Акулиной Никаноровной. Гремели взрывы, трещали винтовочные и револьверные выстрелы. Сквозь них доносилось: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» и могучее русское ура, с которым шли в атаки гвардейцы-семеновцы. Три дня служивые громили Пресню – оплот революционеров. Потом «зачищали» другие районы Первопрестольной. Затем лейб-гвардии Семеновский полк пошел воевать дальше. Александр Федорович с семьей вернулся в свой дом. Прибежала соседка. В ужасе сообщила Анфии Павловне, что только в одном дворе Трехгорной мануфактуры расстреляли более тысячи человек. Потекли к Ваганьковскому кладбищу телеги с некрашеными, наспех сколоченными гробами. Там же тихо похоронили убитых революционерами солдатиков, казаков, полицейских. Еще через два дня городовые прошли по домам владельцев предприятий, лавочников, сообщая, что разрешено возобновить работу. Открылись магазинчики и лавки, хозяева коих сразу же вздули цены.

– Грех на крови наживаться, Бог накажет! – вздохнул Александр Федорович, когда супруга пожаловалась ему на дороговизну. – Пойду работников собирать. Делом заниматься надо, а не бунтовать! Тогда и дороговизны не будет.

Николенька быстро забыл о днях, проведенных в дядюшкином домишке. У него снова была своя комнатка, игрушки из которых он больше всего любил коня, сабельку, да гусарский кивер. Лишь около года спустя напомнил о революции отец, читавший за вечерним чаем газету.

– Убили знакомца нашего Георгия Александровича Мина. Девица Коноплянникова, учительница, выстрелила ему четыре раза в спину. Смерть наступила мгновенно…

– Это – тот самый полковник, что у нас в декабре прошлого года квартировал? – спросила Анфия Павловна.

– Он, самый…

– А девицу-то поймали или убежала?