Ветер странствий. Сборник рассказов

– Очнулся, – с некоторым даже сожалением произнес тот. – А я уж думал, пришиб ненароком. Ты прости, не мог иначе.

Иван все понял. Можно было предусмотреть и это. Опять не сумел…

– Всем не дойти, – частил словами Эдуард. Могло показаться, что он вымаливает прощение, если бы не его злая усмешка и ненависть, таившаяся в глубине бесцветных, как небо над пустыней, глаз. – А за компанию помирать мне ни к чему. Один дойду. Потом за вами вездеход пришлю.

– Врешь, паскуда, – тихо, без злости сказал Иван.

Эдуард ощерился, напоминая сейчас гиену, пустынного жителя, трусливого и наглого одновременно.

– Так, может, кончить мне тебя сразу, а? Без мук чтобы. Ты скажи только!

Он склонился к Ивану и почти кричал, распаляя сам себя этим криком, доводя до бешенства и возможности совершить убийство, на которое пока не отваживался по причине врожденной трусости. Иван не отвечал, закрыл глаза. Эдуард ударил его по лицу кулаком.

– Смотри, сволочь, не брезгуй людьми! А то хуже будет. И тебя, и ее заодно…

Иван вздрогнул, проследив за взглядом Эдуарда. Маша лежала поодаль, навзничь, со связанными, как и у него, руками и ногами.

Эдуард заметил замешательство мужчина и мерзко осклабился.

– Так-то оно лучше будет. А то, брезгует он… Что, поджилки затряслись? И правильно. Что захочу, то и сотворю с ней. Или не веришь?

Он нашел болевую точку мужчины и бил по ней без пощады. Глаза Эдуарда потемнели от животной злобы, слюна брызгала изо рта при каждом вскрике.

Никто его не слышал, кроме Ивана. Только солнце равнодушно взирало на человеческую трагедию. В пустыне они не редкость.

– Не трогай ее, – сказал Иван, вложив в слова всю свою прежнюю силу, которой был сейчас лишен. – Не прощу. Из могилы встану, найду тебя.

Их глаза встретились. И Эдуард отвел свои, обмяк.

– Ладно, не трону. Только силы тратить на эту дохлятину. А вот воду возьму, вам она все равно уже без надобности.

Эдуард повернулся к своим жертвам спиной и пошел прочь спотыкающейся походкой, в которой не было и тени сомнения, а только страх, дикий, первобытный, за свою жизнь.

Спустя некоторое время Иван окликнул женщину. Она повернула голову, и мужчина увидел ее бледное встревоженное лицо.

– Он ушел? – слабо выдохнула Мария.

– Да, – ответил Иван.

И увидел ее улыбку.

– Хорошо, – прошептала она. – А то я боялась. За тебя.

– А сейчас? – улыбнулся он, желая ободрить ее.

– С тобой мне ничто не страшно. – Маша помолчала и тихо произнесла: – Даже смерть.

И вдруг Иван осознал, что плачет. Это не были слезы страха, он ощущал бесконечную нежность к женщине, которая не страшилась разделить его судьбу, какой бы та ни была. И слезами омывалась душа мужчины, раскрываясь навстречу этой любви, последней в его жизни, пусть запоздавшей, но случившейся, и оттого сделавшей все прожитое до этого не напрасным.

– А знаешь, – тихо сказала женщина, – у меня будет твой ребенок.

– Что? – Вздрогнул от неожиданности мужчина. – Что ты сказала? Повтори!

– Я не хотела раньше говорить, чтобы ты не переживал из-за меня.

Мужчина яростно напряг мышцы, силясь разорвать связующие его путы. Но веревка лишь впилась в мясо, вызвав новый приступ нестерпимой боли.

Пока Иван боролся, женщина преодолела разделявшее их расстояние, перекатившись по песку. И когда мужчина замер, обессилев, он почувствовал на своей щеке тихое дыхание, а затем прикосновение губ. Женщина целовала его лицо, осторожно прикасаясь к нему разбитыми губами, чуть не плача от боли, но преодолевая ее желанием успокоить мужчину и унести навсегда с собой в памяти его запах, такой родной и любимый.

А солнце над их головами млело от своей щедрости, и еще пуще ласкало людей, не догадываясь, что его ласки для них смертельны.

Пугливая ящерка, пробегавшая невдалеке, остановилась, присела на задних лапках, косясь на людей настороженными глазками. Люди лежали неподвижно. Она осмелела, придвинулась ближе, но вдруг уловила еле слышный звук. Они еще дышали. И ящерка мгновенно будто провалилась сквозь землю, зарывшись в песок.

Они были еще живы. Пока дышал один, другой не мог перестать дышать, словно сердца их слились воедино, одним толчком перегоняя кровь по двум телам.

Ящерка снова высунула свою крошечную головку из песка, прислушалась – и уже ничто не вспугнуло ее. Стряхнула одним движением хвоста песок с блестящей спинки. Все-таки она была очень любопытна, и ей хотелось подобраться к людям ближе.

И снова не удалось. На этот раз ящерке помешала выскочившая из-за бархана гигантская, ослепительно сверкающая под солнцем машина, ревущая и оставляющая за собой густую, долго не оседающую пелену пыли.

Вездеход оглушительно рявкнул и остановился, из него выбежали люди, подняли мужчину и женщину, унесли в его стальное чрево. Машина взревела, сразу же набрала скорость и исчезла за барханами. Будто мираж посетил эту часть пустыни и пропал без следа.

Но долго еще окончательно перепуганная ящерка не решалась выбраться из-под защиты своей крепости из песка, дрожа всем тельцем, от головы и до хвоста. Только когда солнце покинуло небосвод, и песок начал быстро остывать, ящерка выбралась наверх. Ей уже не было дела ни до людей, ни до ярких звезд, вспыхнувших над пустыней и взирающих на торопливый бег ящерки среди потемневших бескрайних песков.

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Черная вода с ревом обрушивалась на скалистый берег и, разбитая на мириады капель, но не побежденная, откатывалась обратно, чтобы собраться с силами и предпринять новую попытку. Море знало, что однажды, через сто, тысячу или миллион лет, оно разрушит скалы и завоюет этот жалкий клочок суши, стерев с лица земли крошечное рыбацкое селение, приютившееся за каменными утесами. Море ненавидело людей за то, что те испокон века обкрадывали его. А люди снова и снова выходили в море на своих утлых лодках, смеялись и пели, даже когда берег скрывался из вида, и вдруг начинал задувать порывистый ветер, солнце меркло, вода покрывалась рябью, чайки суматошно носились над водой и протяжно кричали, предвещая бурю и шторм. Люди были веселы и отважны, и они не боялись моря, несмотря на то, что не все рыбацкие лодки возвращались домой, а их обломки потом выкидывало волной на берег.

Иванко был рыбак и знал, что смерть придет к нему во время отлива, если только до этого он сам не утонет в море. Но это мало беспокоило его. Больше всего на свете он любил шторм. Даже свою хижину он выстроил не под прикрытием скал, как все остальные жители селения, а на вершине одного из утесов, чтобы всегда иметь возможность любоваться штормящим морем. Иногда море рождало такие громадные валы, что вода достигала вершины скалы и проникала внутрь его жилища через многочисленные щели в стенах, сложенных из досок и обломков мачт, найденных им на берегу. В такие ночи он забирался на крышу своей лачуги, смотрел на бушующий простор и пел. В этой песне не было слов, только заунывная мелодия, похожая на плач. И чем сильнее был шторм, тем печальнее становились глаза Иванко, а брызги на его лице казались слезами. Если бы кто увидел его в этот час, подумал бы, что сошел с ума Иванко. А если бы не увидел, то еще вернее пришел бы к такому выводу, потому что искать Иванко в такую погоду надо было не в его лачуге, а в море. Он никогда не пользовался парусом, его лодка не имела даже мачты, и это была одна из многих его странностей, которые никто из жителей селения не мог, да и не пытался объяснить. Часто по утрам, когда стихал шторм, и другие рыбаки спешили выйти в море, они встречали Иванко, устало гребущим к берегу, и никто тогда не мог добиться от него ни слова. Обычно приветливый, в это время Иванко молчал и не отвечал на их вопросы, будто становился глухонемым. И такая светилась в его глазах тоска, будто сама смерть наложила на них свою печать, говорили между собой жители селения. А еще они говорили, что не жилец Иванко на земле, и родился он, вероятнее всего, на морском дне, от любви морского гада и русалки. А зачем вышел из моря и пришел жить к людям, кто его знает. И ни одна мать не отдала бы свою дочь за Иванко – все знали, что все равно он однажды уйдет обратно в море, зачем сиротить детей. Да еще и неизвестно, какие родятся от него дети…

Штормило уже третьи сутки, не переставая, как это часто бывает зимой, и на рассвете Иванко опять выходил в море. Он вернулся к полудню, изнемогая от усталости. Привязал лодку покрепче, чтобы ее не унесло волной, и, не став забирать тяжелых весел, пошел по едва заметной, протоптанной им же, тропинке на вершину скалы, где его ждала продуваемая ледяными ветрами хижина с давно погасшим холодным очагом.

Их было трое, они стояли на пороге, не решаясь войти в дом. Высокий и высокомерный на вид молодой мужчина, человек намного старше его годами, с заискивающим взглядом бесцветных глаз, и с ними старый рыбак Иолан.

– Доброго дня, Иванко, – произнес Иолан слегка виновато. Несмотря на то, что это именно он привел гостей к хижине Иванко, он не собирался входить в дом, где, возможно, частым гостем была нечистая сила. Во всяком случае, так думали многие жители селения. Именно это он и пытался объяснить своим попутчикам, когда появился хозяин. И теперь Иолан, не зная, расслышал ли что-нибудь Иванко из его слов, чувствовал себя неуверенно.

– Меня зовут Ян, – произнес молодой мужчина, кивнул на своего спутника: – А это Серафим, мой слуга.

Иванко промолчал и прошел мимо, даже не взглянув на незнакомцев. В доме он присел около очага и начал разжигать огонь. Внизу рокотало море, хижину пропитал густой запах водорослей, было темно и сыро от неуспевающих просохнуть стен. Люди вошли следом, не спрашивая, по обычаю здешних мест, разрешения.

– Приветствую тебя, Иванко, – повторил Иолан, не будучи уверен, что тот расслышал его в первый раз. И кивнул на своих спутников. – Они хотят выйти в море. Щедро заплатят.

Иванко опять не ответил и даже не поднял головы. Мужчины видели только его спину, худую и узкую, с просвечивающими, казалось, даже сквозь куртку позвонками. А шея неожиданно была мощная, какая только и могла нести его большую крутолобую голову, заросшую жесткими, как иглы дикобраза, волосами. Голова и шея Иванко были мужские, впору великану, а все остальное – мальчишеское, хрупкое, вызывающее сострадание к их хозяину. Ян, сам крепкого телосложения, с недоверием смотрел на его тщедушную фигурку, сомневаясь в том, что Иванко под силу управлять лодкой даже в спокойную погоду. Но выбора у него не было. Ему уже объяснили в селении, что никто, кроме этого угрюмого дикаря, в шторм, да еще туда, куда он желает, не выйдет в море. А значит, придется не только доверить ему свою жизнь, но даже просить его об этом, как бы глупо это ни казалось.

– Им надо на Призрачный остров, – продолжал старый рыбак, будто не замечая молчания Иванко.

Иванко бросил взгляд на незнакомцев. Ян впервые увидел его странно-тоскливые глаза и ощутил, как по спине пробежала невольная дрожь. Но Иванко уже опустил свою голову и тихо произнес:

– Хорошо.