Катарсис. Поколение, обрезанное цензурой. Остаться человеком!

– Но тебе-то какой в этом прок?

– Зерно изымалось по цене сто шестьдесят два доллара за тонну. Сейчас оно стоит чуть более девяноста долларов. После урожая этого года цена опустится до восьмидесяти долларов. Я же буду предъявлять иск на сто шестьдесят два доллара, а с вами заключим соглашение о возврате зерна за минусом десяти процентов.

– Понял. Ты вернешь мне долг не деньгами, а зерном, триста шестьдесят тонн. Удержав сорок тонн, останешься в наваре. Хочешь разницу в цене нынешнего урожая и 1996 года в свой карман положить? А ведь сейчас она упала ровно вдвое! Неплохо придумал… Ладно, я все подпишу. Однако честно заявляю: мне это зерно не нужно – у меня почти сорок тысяч гектаров посевных площадей. Но я хочу наказать губернатора. Он посягнул на мою собственность. Я просил его вернуть мне мое, но он эту просьбу проигнорировал. Поэтому смело рассчитывай на меня.

Прощальное рукопожатие было крепким. Это и стало началом пути, который привел Дмитрия Максимова в зону.

Глава 2

СИСТЕМА

Тогда наивный юнец, которому через неделю исполнялось двадцать три года, всерьез верил, что сможет победить систему. Ведь закон же на его стороне! Кроме того, как уже говорилось, Дима обладал богатой фантазией, которая рисовала в его воспаленном воображении чемоданы новеньких стодолларовых купюр, которые он срубит с этого авантюрного, но обязательно успешного проекта. Система… Миллионные суммы ущерба… С одной стороны, «Сулейман», макаронный гигант, с другой – он, двадцатидвухлетний пацан. Весовые категории противников, мягко говоря, были несопоставимы, но задатки правозащитника проявлялись у Димки уже в детстве. Первую коллективную акцию протеста он провел в неполные тринадцать лет, умудрившись подбить пассажиров школьного турпоезда на проведение голодовки в знак протеста против отмены обещанной дискотеки в вагоне-ресторане. Правда, голодать в итоге пришлось ему одному.

После беседы с доверенным лицом президента из села Новорильское Дима вернулся в город. Составил бланк договора об уступке прав требований и распечатал его в пятидесяти экземплярах. Суть договора состояла в том, что он, Дмитрий Максимов, наделен от уступающей стороны полномочиями по востребованию долга. Через два дня он снова встретился с Зеленченко для подписания бумаг, а на обратном пути в Байсал свернул в сторону райцентра Булаево, на птицефабрику к Черняеву. Разговор получился недолгим, но продуктивным.

– Ербол Аскарович, вот, Зеленченко подписал. Посмотрите.

– Отлично! От меня что требуется?

– Подписать, принять мои условия.

Руководитель птицефабрики последовал примеру Зеленченко и поинтересовался:

– Может, помощь нужна?

– Да, не откажусь. Всех объездить мне не под силу. Думаю подать объявление в бегущую строку на телевидение и пригласить всех на собрание. Как вам идея?

– Отлично. От меня что требуется?

– Помещение вашего Дома культуры при «пташнике». Дадите?

– Без проблем!

После рукопожатия новоявленный борец за права крестьян наведался в областной телерадиоцентр.

Вниманию руководителей хозяйств области! Всех пострадавших вследствие незаконного распоряжения губернатора области по факту передачи пшеницы урожая 1996 года в пользу АООТ «Сулейман» просим 12 апреля 1997 года к 18.00 явиться в ДК байсальской птицефабрики.

Оргкомитет

Скорее всего, объявление вышло в эфир по чьему-то недосмотру, и двое суток текст непрерывно крутили на областных каналах. А потом разразился дикий скандал. Когда на телецентр обрушились репрессии, за которыми последовали истеричные угрозы губернаторских чиновников, Диме начали названивать перепуганные работники телецентра. Стало очевидно, что директора птицефабрики тоже начнут травить и прессовать. Проницательный ум борца за права сельских тружеников подсказал, что с Черняевым до собрания лучше не пересекаться, в связи с чем Дима до наступления «часа икс» якобы уехал в командировку в Омск. В действительности же он затаился на съемной квартире, которую называл обителью любви. О какой любви шла речь, вы и сами догадаетесь.

12 апреля, за час до назначенного времени, возмутитель спокойствия губернатора вышел из автомобиля у проходной птицефабрики. Не успел он поприветствовать подошедших к нему знакомых, как услышал визгливый, как звук фрезы, окрик директорской секретарши Анны Ивановны, потребовавшей, чтобы Максимов срочно прошел к шефу.

Разъяренный Черняев набросился на Диму буквально с порога, даже не ответив на приветствие:

– Во что ты меня втягиваешь?! Охренел, что ли? Не понимаешь, с кем связываешься? Меня уже пять дней дрючат! И районный глава, и прокурор области! А сегодня в восемь утра дрючил сам губернатор! Выстрелов «Авроры» здесь не будет! Ты понял меня?

– Да понял я все! Только хочу напомнить; это не я вас, а вы меня втянули в дело с «макаронкой». Вы что, всерьез подумали, что наши противники не поднимут бучу?

– Хватит! Разговор окончен. Я тебя уважаю, ты принес нам много пользы, но пока не свернешь эту авантюру, дорогу ко мне забудь! Срочно все отмени, и чтобы никто сюда не совался. И вот еще что: пока все не уляжется, в пределах моей видимости не появляйся!

Сев в машину, Дима недолго обдумывал ситуацию. Мысль отказаться от намеченного ему даже в голову не приходила. Истерика Черняева подстегнула его к еще более активным действиям.

Вечером, без пятнадцати шесть Максимов сидел в машине у поворота трассы к байсальской птицефабрике. Он встречал тех, кто решился бросить вызов макаронному монстру, будучи уверен, что кто-то, во всяком случае, жители ближайших окрестностей, обязательно откликнется, пусть даже ради любопытства. Но развернувшиеся события превзошли все его ожидания. До назначенного времени оставалось еще десять минут, а его «восьмерка» уже стояла среди служебных машин руководителей пострадавших хозяйств. Понимая, что ожидается массовый съезд представителей совхозов, Дима, оставив с управляющими своего водителя Федора Барбича, помчался в местную школу, чтобы не проводить собрание на улице. Он вошел в кабинет директора, но, даже не успев поздороваться, получил резкий отказ в аренде и актового зала, и даже класса. Непонятно, как директор школы мог узнать или догадаться, зачем к нему нагрянул юрист Черняева. Ответ на этот вопрос Дима получил на крыльце школы, где лоб в лоб столкнулся с раздраженным начальником РОВД майором Жирновым.

– Дима, никаких собраний здесь не будет! Не сей смуту, отправляй всех по домам.

– Во-первых, здравствуйте! Во-вторых, Николай Борисович, я не сею никакой смуты. Мы всего лишь решили провести переговоры с совхозами по предъявлению претензий к «Сулейману».

– Да знаю я все. Езжай в город, в другой район, и проводи там все, что хочешь, хоть государственный переворот. Только не на моем участке!

Продолжать разговор не имело смысла. Дмитрий отправился обратно, туда, где оставил Федю и директоров совхозов. За это время там произошли значительные перемены. Бедолага Федор сидел в милицейском уазике и обреченно взирал через зарешеченное стекло на своего товарища и босса. За тот год, что Федя работал у Димы, произошло много чего малопонятного ему, простому сельскому пареньку из Байсала. Повидал он и главу района в компании бандитов, и пьянки с налоговыми полицаями, а как-то раз даже возил загулявшего Диму на курортную базу Боровое в компании судьи Петропавловского городского суда. Пока босс зажигал в номере люкс с красивой тридцатилетней служительницей Фемиды, сам Федька пил горькую в придорожном мотеле. Да много чего бывало! И нешуточные наезды чеченцев, когда было страшно приближаться к собственному дому, где могла оказаться засада. Но такого затравленного взгляда, как сейчас, Дима у своего «Санчо Пансы», запертого в уазике, никогда еще не видел.

Тем временем люди все прибывали, количество приехавших на встречу директоров хозяйств росло как на дрожжах. Вдоль обочины растянулась вереница служебных «Волг», с десяток машин стояли и вдоль основной трассы перед поворотом. Свернуть на дорогу к птицефабрике им мешали сотрудники ГАИ.

– Товарищи, приношу вам свои извинения, – обратился Максимов к собравшимся. – В ДК нам в последний момент отказали, даже школьный класс не получилось арендовать. Поэтому сейчас, чтобы не нервировать милицию, прошу всех организованно проехать за мной, за черту Байсала в сторону города. Все знают объездную дорогу? Туда я и сверну. И там, прямо в поле…

Договорить пылкому оратору не дали. Максимова, взяв под локотки, препроводили в милицейский бусик, где находился весь личный состав сотрудников райотдела. И вся компания проследовала совсем в другое место.

Следующие три часа Дмитрий Максимов бессмысленно проторчал в кабинете заместителя начальника РОВД. Последний, не зная, чем занять этого бузотера, не раз предлагал ему «раздавить бутылочку», но в итоге, получив окончательный отказ, приговорил ее в одиночку.

По освобождении, направляясь на выход мимо дежурки, озадаченный последними событиями Дима увидел поджидавшего его Федора. Сказать, что «Санчо Панса» был шокирован происходящим, – не сказать ничего. Отчаянно жестикулируя, перескакивая с темы на тему, Федя начал рассказывать, что случилось.

Выяснилось, что Федя имел весьма веские причины столь ужасно себя чувствовать. Как только Дима уехал, к трассе подъехали на крутом джипе люди в штатском и уазик с автобусом, под самую маковку забитые ментами. Штатские сунули в нос Федору корочки КГБ и сообщили, что он арестован по подозрению в подготовке государственного переворота…

И тут с Федей произошло то, что в научной литературе зовется измененным состоянием сознания. Метаморфоза была стремительной, в форсированном, так сказать, режиме, и, разумеется, без воздействия каких-либо веществ. Если ранее, согласно Фединым представлениям, его босс Дмитрий Максимов являлся обычным авантюристом, имевшим главной целью срубить бабла, при этом неважно на чем, то теперь его образ виделся кардинально иным. Иначе Федя стал воспринимать и сам мир.

Когда Федора, подталкивая в плечо, вели в уазик, один из гэбэшников пробубнил ему в спину, что на свободу «подельник экстремиста» вернется в лучшем случае лет через двадцать пять, и то если избежит расстрела. Вот тогда-то до Федора и дошло, в насколько серьезном деле он замешан. Все это он пересказывал на одном дыхании, причем настолько искренне, что у Димы не возникло и тени сомнения в том, что его оруженосец воспринял глупую шутку людей в сером всерьез. Верного товарища следовало успокоить.

– Федор, не кипятись! Между сторонами найден консенсус на высшем уровне. Нас решено обменять на иностранных резидентов. Так что расслабься, не переживай, и давай поскорее смоемся отсюда!

Недоумевающий Федор, так ничего и не поняв, засеменил за своим боссом. Кто эти стороны, что за консенсус, и зачем их с Димой на кого-то менять? Однако задавать глупые вопросы в момент судьбоносного решения сторон об обмене Федя не решился.

Монолог водителя продолжился и на улице. Максимов слушал его вполуха, обдумывая ситуацию. К реальности Диму вернул очередной эмоциональный вопль рассказчика в наиболее живописном месте повествования. Вспомнив выражение глаз Феди, когда тот, сидя в уазике, действительно полагал, что сейчас его повлекут в подвалы КГБ, где примутся выбивать признание в заговоре и откуда, «если, конечно, повезет», он вернется лет через двадцать пять, Дима вдруг засмеялся. Точнее сказать, разразился громким хохотом, чем окончательно добил своего «Санчо Пансу». Тот обескураженно замолчал и непонимающе уставился на виновника своих злоключений.

– Федор! Милый мой Федор! – патетически заговорил Максимов. – Все только начинается! Поверь мне, нас голыми руками не возьмешь. Нас ждет очень увлекательное путешествие, даже не сомневайся! Мы с тобой войдем в историю! Потомки будут помнить нас и с трепетом произносить наши имена. В школьных учебниках напечатают наши фото. Да-да и твое тоже! Фото скромного поселкового паренька, которому посчастливилось стать правой рукой самого?…

На этом месте Дима запнулся. Определение собственного места в истории, а проще говоря, того, кем будет этот «сам», требовало времени. Однако долго размышлять на эту тему не позволяли ни обстановка (крыльцо РОВД), ни атмосфера (было начало апреля, уже стемнело и похолодало). Взглянув на своего преданного помощника, застывшего с отвисшей челюстью, Максимов продолжил.

– Кстати, у тебя есть фотография, достойная для размещения в учебниках?

– Нет. Есть… – противоречиво ответил Федя.

– Все понятно. Где наш транспорт? – подытожил беседу Дима.

Когда оба уже сидели в машине, а прогретый движок распространял по салону приятное тепло, Дима снова заговорил.

– Итак, Федор, подведем итог. Старт дан мощный! Это же совсем другой коленкор! – Максимов чувствовал себя в ударе, несмотря на сильный голод. – Брестский мир подписан самим Николаем II. Согласен?