Психолог

– Господин аудитор, с вами все в порядке? – с издевкой спросил Рестар.

И Зигмунд принял решение. Он мысленно похвалил себя за то, как быстро он к нему пришел. Похвалил за то, что не стал в ступоре размышлять о тысяче возможных вариантов будущих событий.

Он встал, отряхнул свое прекрасное одеяние от пыли и грязи и прошел в соседнюю комнату.

Где и начал свои приготовления.

Позади него Рестар еще что-то говорил, но он его не слышал. Он сосредотачивался на том, чтобы вообще ничего и никого не слышать, кроме себя. И почему он раньше так не делал?

XVII

Масло невидимыми струйками стекало по стенам, в то время как Зигмунд медленно ходил по комнате, предаваясь своим легким и простым мыслям.

Голова больше не болела, а тело казалось легким и чистым, как белоснежная пушинка. Все было хорошо.

Он неожиданно учуял и приятный запах древесины, который исходил от всего дома, а пыль и паутина вокруг перестали казаться скучными и зловещими, приобретя неожиданные успокаивающие очертания.

Он вдруг решил смириться с прошлым, отпустить всю ту злость, что он копил у себя в душе по отношению ко всему, что его окружало. Ведь это разрушало его самого, что постепенно привело к тому, что не мог более найти общий язык ни с близкими ему людьми, ни с самим собой.

Он также понимал, что это временно. Что это поверхностное. Он так и не решил своих психологических проблем, которые сопровождают его столь длительное время, но умереть он хотел с легким сердцем. Может быть, скорее опустошенным, а не легким, но в последние секунды своей жизни он не хотел думать ничего плохого ни о себе, ни о мире.

Да, это был обман. Но это также был последний обман в его жизни.

И в столь простом, незамутненном лишними мыслями состоянии он вдруг осознал, что в его жизни просто не хватало некой системы, упорядоченности. Да, он был умен и даже слишком. Но какой толк от всего этого великолепия, если ты не умеешь им распоряжаться? Он попросту промотал все те дары и таланты, что дала ему жизнь, проиграл в ближайшем духовном казино и растратил все без остатка на излишние тлетворные эмоции, переживания и расстройства.

И все потому, что это ему нравилось… действительно нравилось страдать, заниматься самокопанием, анализом себя и окружающего мира. Но он не знал, когда и где нужно остановиться. И все переплелось в столь сложный и неприятный эмоциональный клубок, который теперь было легче уничтожить, чем распутать. Это было подлое, унизительное и не подобающее хорошему человеку решение, но оно отличалось столь элегантной простотой, что он уже не мог от него отказаться. Да, его можно осудить за слабость духа. Но разве в этом капиталистическом мире люди не умирают и за меньшее? Разве их просто не убивают ради наживы и обогащения?

Действительно, мир был устроен неправильно, и нужно было его изменить. Но он не мог изменить даже самого себя, а уж бороться с несправедливостью во всем мире?..

Да, пусть его не простят, пусть посчитают трусом. Но он не знает, что ему делать, как лучше быть… и, видимо, никто не знает. Этому миру нужен лидер, некий мистический освободитель, который сможет уничтожить всю эту капиталистическую падаль и найти дорогу в новый спокойный мир без многочисленных войн, насилия и каждодневного выживания. Но такого героя этот мир, пожалуй, не заслуживает. Или мы просто расплачиваемся за свои прошлые грехи?

Какое счастье, что скоро эти вопросы больше его не будут беспокоить.

Судя по запаху, масло уже впиталось в дерево, стало его частью.

Интересно, подумал Зигмунд, а какой частью мира мнит себя его друг, Малькольм? Действительно ли он нашел свое место в мире или только лжет самому себе? Его таланты и возможности поистине безграничны – например, это самовоспламеняющееся масло его идея. Само по себе, без контакта с материей, находясь в специальной изолированной емкости, оно не опасно. Но если его вылить наружу, то происходят какие-то диковинные химические реакции, и оно, беря нужные элементы из окружающей среды, постепенно возгорается.

Но удовлетворяет ли Малькольма столь незавидная судьба ученого-отшельника? Он ведь всегда хотел большего, ему очень нравилось общаться с людьми, помогать им… оказывать влияние на их судьбы.

А этот странный мальчик, Келен? Он уверен, что если не задавать себе лишних вопросов и действовать спонтанно, то жизнь просто не успеет тебя нагнать. Но готов ли он бежать всю свою долгую жизнь? Не захочет ли он когда-нибудь остановиться?

И все эти люди в деревне… за что они борются? Ведь безумство не может быть бесконечным, и когда ты остаешься один, наедине с самим собой, то какие вопросы ты решаешь?

Нельзя быть вечно занятым. Когда-то ты ляжешь на диван и… ужаснешься. От того, какое ты на самом деле ничтожество.

Зигмунд учуял запах гари. Надо поспешить.

С легкими, незамутненными ничем посторонним и отягчающим мыслями он зашел обратно в маленькую комнату с оборотнем. Рестар что-то ему сказал, но он не обратил на это ровно никакого внимания.

Уверенным движением он схватился за меридиевую цепь и… ничего не почувствовал. А что должен был почувствовать человек, идущий на смерть? Только легкость на душе и предвкушение от скорого избавления от всего плохого.

Резким движением он вырвал цепь из стены. Потом проделал то же самое и со второй.

Наверное, Рестар глядел на него изумленно. Возможно. Зигмунд уже не видел и уже ничего не помнил. Он не заострял более внимания на мелких деталях уходящего от него мира.

Но оборотень все еще колебался. И тогда Зигмунд спокойно сказал:

– Горит. Чуешь? Горит. Скоро здесь все сгорит. И ты тоже, если останешься.

И после этого он вышел в соседнюю комнату. Его уже не интересовал ранее прикованный оборотень. Поверил ли он Зигмунду или нет – какая разница? Главное, что он приложил все усилия, чтобы вместе с ним умерло на одно существо меньше. Эдакая последняя предсмертная гуманность.

Интересно было все же осознать, что и его треклятый гуманизм оказался в конце концов притворной иллюзией. Но теперь он более не хотел лгать самому себе.

Огонь уже был повсюду. Языки пламени охватили окружающие стены, лизали скудные предметы мебели, медленно подбирались к нему.

Все еще можно было убежать. Но он не хотел предавать столь долго лелеемую идею в самый последний момент. Нет, он останется здесь. Он позаботится об этом.

И как все же интересно все складывается в жизни. Если бы его ворон не убил Дилана, то Зигмунд использовал бы свое кольцо. Он бы спас пареньку жизнь…

Но его смерть не была напрасной. Это была очень эгоистичная мысль, но теперь Зигмунду нравилось быть эгоистом. По крайней мере, он был самим собой, а не тем, кем хотел себя так отчаянно видеть. Так было проще и лучше.

Смерть паренька не была напрасной, потому что кольцо все еще было активно. А это значит…

Вдруг ему стало очень-очень жарко и очень-очень тревожно. Организм стал посылать отчаянные сигналы, прорываясь сквозь туманную пелену самоубийственных мыслей в его сознании.

Медлить больше было нельзя.

Он провернул кольцо.

Перед ним предстала темная тень, переливающаяся неприятными очертаниями. Он запретил себе думать. Настроил все свое тело и сознание на последнюю, завершающую команду.

И шагнул вперед.

Мгновением позже словно тысячи маленьких иголок пронзили его тело, и он невольно закричал от охватившей его чудовищной и неожиданной боли. Но это длилось недолго.

Последнее, что он помнил перед тем, как рухнуть на пол – это как нечто красное захватывает его в свои смертельные объятья.

И пусть огонь очистит его душу.

И пусть его пепел развеется по миру.

И пусть его забудут.

Но пусть этот мир станет хоть чуточку лучше.

Пожалуйста…

XVIII