За Рифейскими горами

– Мужики, айда есть! И поторапливайтесь, не то каша остынет!

Мужики – свекор Захар, муж Иван и сыночек Матюша, не заставили себя долго ждать. Утречком все уже промялись и поэтому не страдали отсутствием аппетита. Овсяная каша на молоке дымилась в объемистой глиняной миске посредине дощатого, до желтизны выскобленного стола. По его обеим сторонам находились натертые до блеска временем и мужицкими штанами деревянные лавки. У печи стоял, словно сросшись с некрашеным полом, дедов табурет. Там сидел зимой Захар, грея ноющую поясницу.

После короткой молитвы, произнесенной Марьей, она как и все деревенские женщины была набожным человеком, деревянные ложки дружно застучали о край миски. В неказистых на вид, помеченных щербинами, вместительных глиняных кружках, было налито кислое молоко. Марья, взявшись за кружку, не упустила возможности, нахвалить молочко.

– Пейте мужики кисленькое, не так пить будет на покосе охота.

У входной двери стояла наготове корневатка[23 - Корневатка, или корневатик – корзинка с крышкой, плетенная из корней кедра или черёмухового прута. Использовалась для хранения и транспортировки пищевых продуктов и домашней утвари.], с собранной на день снедью.

После завтрака отец вышел из дома запрягать Гнедка. Уже у двери, он повернулся и сказал сыну.

– Матюша, живцов не забудь взять с собой. Перемет я уже положил.

– Хорошо тятя, – отозвался он, – я щас мигом, только молоко допью.

– Успеешь, ешь спокойно, никуда ваша рыбалка не денется, – проворчала добродушно Марья.

Ох уж эти рыбаки, хуже неволи. Что Захар, что Ваня, что Матюша – словно бусинки, на одну ниточку нанизаны. И кушать не будут, рыбалку им подавай!

Минут через десять Гнедок ленивой рысцой тянул возок по пыльной деревенской улице. За конной упряжкой прицепился какой-то деревенский пес, обрадовавшись поводу полаять, но уже скоро, потеряв интерес, вернулся к родной подворотне. Что попусту брехать-то, все равно никому до того дела нет.

Солнце позолотило верхушку горы Кияшки, предвещая и на сегодня хороший солнечный день. Остались позади обширные деревенские огороды с набирающей силу картошкой и головастыми, зацветающими подсолнухами. За околицей вилась полевая дорога, заросшая тмином и подорожником. На вожжах сидел Матюша. На одной стороне возка ютились мать и отец, на другой, сидел, свесив ноги, дед. Вообще-то он должен был остаться дома. Стар уже, какой с него работник. Но и Захару нашлось заделье. Ему предстояло вернуться с конем обратно домой. Через реку Ашпуровы переплавлялись на лодке, что лежала спрятанная в густых кустах черемушника у реки. Прошлые годы они оставляли спутанного коня на луговине у реки, где он пасся, отгоняя злющих паутов[24 - Сиб. пауты – слепни] хвостом. Но в прошедшем году всю деревню взбудоражили события, произошедшие в волостном селе Ирбее. Стал там теряться скот. Особенно много коней уводили по ночам какие-то злоумышленники. Местные мужики скараулили злодеев. Ими оказались свои, односельчане. Расправа была жестокой. В дело пошли колы и навозные вилы. Несколько десятков человек были убиты. Позже эти события были названы «Ирбейским погромом». Конокрады были из татар (енисейских кыргызов). По всей видимости они решили вспомнить старое ремесло. У кочевников красть коней, тем более хороших, не считалось зазорным делом. Но с русскими мужиками лучше не связываться.

Это ужасающее событие, произошедшее в 1901 году, было действительно последним столкновением между русскими переселенцами и представителями коренного населения, потомками енисейских кыргызов.

Но мужики из окрестных деревень еще несколько лет побаивались отпускать коней в ночное без присмотра. Береженого бог бережет. А конь – опора крестьянского хозяйства. На себе пашенку не вспашешь, дров и сенца не привезешь. Так-то.

После разгрузки на берегу Агула «сенокосной амуниции», дед Захар заспешил в обратный путь. Еще дорогой сюда, приметил он в березовом околке молоденькие стройные деревца. Как раз, само то березки для черенков будут, подумал Захар. А ветки тоже зазря не пропадут. Будут веники на зиму, в баньке париться.

Иван вытянул из shy;-под свисающих веток черемухи лодку-плоскодонку. Матюша уцепился ручонками сбоку, помогая отцу. Лодка, визжа по галечнику деревянным, ссохшимся брюхом, нехотя съехала в воду.

– Матюша, там еще шест в кустах остался. Поди-ка, принеси, – произнес отец.

Матюша рысцой пустился к заветному кусту. Шест, как всегда, стоял прислоненным к разветвленному стволу черемухи. Марья принялась носить грабли да вилы в причаленную к берегу реки лодку. Иван разулся и забрел по щиколотки в воду. Его голые ноги белели в кристально-чистой воде реки. Выплеснув из лагушка вчерашнюю, застоявшуюся воду, он зачерпнул ковшиком студеной воды и для начала напился. Ох и вкусна наша водица. Затем начерпал ковшиком полный лагушок, и кряхтя, поднял его из воды. Тяжел! Пуда три верных!

Поставив в лодку, позвал жену.

– Марьюшка, иди садись, пока я лодку держу! Или може тебя подсадить? – прищурив лукаво глаз, произнес Иван. Марья довольно засмеялась. Все бы игрался! Сегодня не до этого будет, хватит вчерашнего.

Вчера, в первый день сенокосной страды, Иван и Марья были на покосе одни. Их сын, Матюша, рыбачил со своими друзьями.

После того как Марья, без помощи мужа, заняла место в лодке, Иван вышел на берег. Самое главное! Перемет поставить!

Матюша, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждал отца. Его тоже волновала предстоящая рыбалка.

Длинная дратва, смотанная на деревянную дощечку, ощерилась отводками с поржавевшими рыболовными крючками. Снасть была на вид неказистая, но уже многократно испытанная в деле. В ведерке мирно дремали две дюжины пескарей и три ерша, не ведая, что их последний час близок. Перемет привязали одним концом к лежащей на берегу реки разлапистой коряге, занесенной наполовину бурым илом.

– Тятя, а наживлять тут на берегу будем, или в лодке?

– Да давай с пяток пескарей сразу подцепим, а остальных там, по делу, – ответил Иван.

Минуты через три отчалили. На шесте стоял сегодня Матюша. Вода в Агуле спала и слабое течение не могло унести лодку. Марья сидела в носу и смотрела довольно на сына. Гляди, как ловко шурует шестом. Молодец, помощник растет! Эх, нам бы дочку еще с Ваней!

Матюша был единственным ребенком в семье.

Иван, не замечая взгляда жены, наживлял крючки полуснулыми рыбками и разматывая перемет, опускал его осмотрительно в воду. Попав в родную стихию, пескарики враз оживали, шевеля бесцветными плавниками. Ерши же, пытаясь сопротивляться уготованной им участи, дергались и кололи руки Ивану острыми, как иголки, плавниками. Но и им пришлось отдаться року судьбы. Последний пескарь, оставшийся в ведерке, остался без крючка. Выпущенный на волю, он какое-то время оставался на поверхности воды, затем, враз ожив, исчез в пучине воды. Счастливчик.

Длины перемета хватило на все ширину протоки до острова. Бечева, привязанная на берегу к заветному колышку, выгнулась натянутой тетивой. Бурунчики воды отмечали поводки с насаженными на крючки живцами. Иван глянул еще раз на реку, почесал пятерней взлохмаченную шевелюру, и принялся выгружать лодку. Не на рыбалку приехали. А было бы собственно говоря неплохо порыбачить. Посидеть с удочкой на бережке.

Но деревенским мужикам такое удавалось нечасто. Пока ребятишками были, рыбачили на удочку. А как семью завел, остепенился, некогда ребячеством заниматься, не то зимой лапу сосать будешь.

Остров, что жители деревни Чаловки звали Ашпуровским, тянулся с добрых полуверсты. По берегам кустилась черемуха и ракитник, в подлеске толпились многочисленные кусты черной и красной смородины. Красная смородина, или как ее здесь все называли кислица, начала уже краснеть. Рясные кисти кислицы свисали до самой воды, завлекая к себе сверкающими алыми огоньками ягодами.

В середине острова раскинулась привольно обширная луговина. Трава стояла сплошной стеной. Каждый год радовал сенокос семью Ашпуровых. Коси, не ленись. Ставь копны, мечи зароды сена. Всю долгую зиму будет сыта вся животина.

Весной, в половодье, остров полностью исчезал под вешней водой, лишь только макушки кустов, торчащие размочаленными ветелками в мутных потоках взбушевавшейся реки, напоминали о его присутствии. Даже сейчас, в самый разгар лета, можно было видеть, как высоко шла полая вода. На стволах черемухи и редких березок висели бороды сухой травы, принесенные расшалившейся рекой. В половодье наносило на остров плодородного речного ила, вот и росла потом трава на сенокосе Ашпуровых, как на дрожжах.

Половодье влекло каждый год на берег реки и малого и старого. Особенно старики, всю зиму просидевшие на печи, выходили на берег реки полюбоваться на потрясающее зрелище. Стиснув самокрутки последними, еще оставшимися зубами, глядели они слезящимися глазами на разбушевавшуюся реку, вспоминая свои молодые годы. Да, когда-то и у нас был порох в пороховницах! А Агул-то, глянь на него, все такой же молодчага! Ох и прет же дурило!

После того, как начинала спадать вешняя вода, приходила желанная пора заготовки черемши, этого первого сибирского деликатеса. Не только люди, но и звери радовались крепкому запаху дикого чеснока. Особенно медведи, истощавшие после зимней спячки, восстанавливали растраченные силы, потребляя целебные коренья. Не случайно на немецком языке черемша означает «B?renlauch» – медвежий лук. Сибиряки ценят черемшу не меньше косолапого Топтыгина. В тайге черемша растет целыми полянами, хоть косой коси. Возами возят люди черемшу домой, готовят окрошку, солят на зиму бочонками. Ешь черемшу – не будет цинги. Черемша – первейший сибирский дикорастущий овощ! Факт!

Весной в Сибири – самая прекрасная пора. Особенно в конце мая, когда цветет черемуха и все окрестные луга окрашиваются в оранжевый цвет от множества цветущих огоньков. Сибирская природа оживает после продолжительной зимы и ликует в предвкушении скорого лета.

Для молодежи, истосковавшейся за зиму по вечерним прогулкам по деревенским улочкам вдоль берега Агула, начиналась золотая пора. Сельские девчата, выряженные в цветастые сарафаны, идут, взявшись под руки, распевая любимую песню.

Под окном черемуха качается,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
И поют всю ночь там соловьи.

А белая кипень черемухи, ее духмяный дух, так и сводит их с ума.

Сердце девушки забилось радостно…
Как тепло, как хорошо в саду!..
Жди меня, мой радостный, мой сладостный,
Я в заветный час к тебе приду.

Деревенские хлопцы, сидевшие под окошком на лавочке, подняли чубатые головы, перемигнулись, встали и пошли следом, завороженные последним куплетом.

Ой, зачем тобою сердце вынуто?
Для кого теперь твой блещет взгляд?
Мне не жаль, что я тобой покинута, —
Жаль, что люди много говорят.

Поющие девчата вышли за околицу и направились по тропинке к речке Коместайке. Парни, как привязанные, вразвалочку, шли гуськом следом.

Прямо к речке тропочка проложена.
Спит мальчонка – он не виноват.
Я не буду плакать и печалиться,