За Рифейскими горами

Не вернется прошлое назад.

Девчата, наконец-то заметили, как будто невзначай, провожатых. Остановились сконфуженные, не зная петь ли им песню до конца, или все же остановиться. Одна из них, рыжая как огонь, закинула гордо голову и запела вызывающе дальше. Ее подружки разом подхватили.

Под окном черемуха колышется,
Осыпая лепестки свои.
За рекой уж голоса не слышатся,
Не поют там больше соловьи…

Ох девчата, девчата! Песни-то вы пойте, хорошие песни это. Но с хлопцами раньше времени не балуйте, чтобы опосля локоточки-то не кусать!

Ашпуровы, выгрузив и вытянув лодку на галечник, двинулись, идя гуськом по еле заметной тропинке в сторону покоса. Первым бежал, скача, то на одной, то на другой ноге Матюша. В его руках находилась корневатка с их сегодняшним провиантом. Следом шла его мать. Марья, одетая в длинную холщовую юбку и тонкую ситцевую кофточку, несла двое деревянных вил и трое граблей. И вилы, и грабли, были сработаны ее свекром Захаром. Кстати, сама Марья никогда не называла его – свекром. С первого дня, как пришла после свадьбы с Иваном в семью мужа, звала она Захара – тятей, а его покойную жену Пелагею- мамой.

Иван шел по тропинке последним, замыкая шествие. На могутном, обтянутом косовороткой плече, он нес кряхтя, трехпудовый лагушок.

Идти до балагана, где располагался летний стан семьи Ашпуровых, было не так и далеко, саженей эдак двести. Балаган, строенный еще самим Захаром, надежно нес «ратно-покосную службу» на протяжении последних тридцати лет. Стены, слаженные из толстых, с двух сторон отесанных березовых жердей, да крытая пластами лиственничной коры покатая крыша, составляли это незатейливое сооружение, напоминающее жилище коренных жителей Сибири, с той лишь разницей, что самодийские народы крыли свои летние чумы пластами вываренной бересты.

Балаган использовался Ашпуровами только во время сенокоса, который длился три-четыре недели. Начинали сенокос на неделе после Иваны-Купалы, когда деревенские ребятишки бегали по деревне с ковшиками и ведрами воды и с криками: «Ивана Купала – обливай кого попало!», плескали воду на всех проходящих по улице людей, и разумеется на вихрастых побратимов с ковшами тоже.

К Илье, который «был в числе» 2 августа, каждый добропорядочный крестьянин, заканчивал сенокосную страду и его сено должно было уже стоять в стогах, или как в Сибири говорили «в зародах».

Но до этого было нынче еще далеко. Только вчера начали Ашпуровы косить покос. Первые валки скошенной травы зеленели в лучах утреннего солнышка слегка повядшими боками. Остальная трава, пестря синими и бордовыми цветами колокольчиков, желтыми и белыми ромашками, стояла нескошенной на обширной пойменной луговине Ашпуровского острова. Армады кузнечиков несмолкаемо стрекотали в родном, пока еще нетронутом зеленом царстве, не ведая, что уже сегодня, им придется сменить квартиру.

Подойдя к балагану, Иван снял с натруженного плеча лагушок и облегченно вздохнул. Ну и тяжел же! Марья подошла сзади и потерла плечо мужу. Матюша же, первым достигший балагана, поставил корневатик и скакал по полянке, словно неугомонный кузнечик. Лагушок со свежей речной водой перекочевал в тенек балагана. В его середине серела маленькая кучка пепла от небольшого костерка-дымокура. Костерок из сырых веток разжигали перед сном, чтобы выкурить надоедливую мошкару. А то ведь спать не дадут всю ночь. Но сегодня Ашпуровы не собирались оставаться здесь на ночь. Спали они в балагане редко, используя его во время послеобеденного отдыха, как вчера.

В углу балагана лежала примятая охапка свежескошенной, не успевшей завянуть травы. Иван толкнул свою ненаглядную Марьюшку в бок, и недвусмысленно улыбнулся. Та засмеялась и встав на носки, шепнула ему ухо.

– То вчера было Ваня! А сегодня точи-ка литовки[25 - Сиб. литовка – коса] и пойдем на лужок, милый мой дружок.

Довольная невзначай произнесенным ею «деревенским экспромтом», Марья теперь уже в полный голос рассмеялась и вышла наружу.

Уже скоро запели косы нескончаемую песню. Вжик, вжик. Первым шел Иван. Замах делал широкий, после каждого взмаха выдыхая воздух из груди с придыхом – Ыхх. Тучный валок скошенной травы оставался за его широкой спиной. За ним шла Марья. Ее литовка была покороче и взмах тоже. То и дело догоняла она сзади мужа и кричала задорно.

– Ох Ваня, шевелись! Не то пятки подкошу!

Ваня, уже весь взмокший от пота, налегал еще сильнее, но не мог никак оторваться от расторопной жены. Наконец, после очередного прокоса, докосив до конца лужайки, Иван остановился и расстегнул пошире ворот косоворотки.

– Ух, и уморила ты меня Марьюшка!

Пот ручьем лился с лица Ивана. Марья докосив до конца, подошла к мужу.

– Давай Ваня, еще по ручке[26 - Сиб. по ручке – по одному прокосу] пройдем, и обедать пойдем. Я тоже устала, правое плечо совсем отнимается.

– Лады. Давай-ка литовку сюда, поточу еще разок. Все легче коситься будет.

Достав точильный брусок из кармашка широченных штанов, Иван привычным движением, уперев конец косы носком в землю, принялся точить обе косы.

Уже минутой позже запели косы нескончаемую песню. Широкая мотня Ивановых штанов качалась в такт его уже не таких широких замахов, как поутру. Устал мужик, устал.

Солнце вскарабкивалось еще вверх, к зениту, нещадно паля с поднебесной вышины, когда Ашпуровы подошли к балагану.

Матюша, был для косьбы еще мал, и мать отправила его собирать кислицу. Полное лукошко ягоды и искусанное комарами руки и лицо мальчика увидели родители подойдя к балагану. Матюша вскочил, заметя подошедших мать и отца.

– Молодец Матюша! Вишь сколько много набрал! – обращаясь к Ивану, произнесла Марья.

Сын молча улыбнулся. Старался ведь, все кусты смородины что росли вдоль берега речки обыскал. Даже в воду два раза свалился, тянувшись к таким рясным гроздьям красной ягоды.

Пока Марья собирала на стол, разложив снятый с головы платок, которому предстояло служить в роли скатерти, Иван взялся править щербины, на лезвиях кос. Недовольно крутя кудлатой головой, он разглядывал изогнутые зазубрины. Толстые стебли медвежьей дудки портили косы и с трудом скашивались, оставляя вмятины и зазубрины. От усердия высунув язык, Иван стачивал бруском щербины, бубня себе под нос.

– Нада же так, все литовки позавернулись[27 - Сиб. позавернулись – позагнулись, выщербились (режущее лезвие косы)]! Сегодня придется домой взять, чтобы тятя вечерком их снова отбил[28 - Сиб. отбить литовки (косы) – ударами небольшого молотка по лезвию косы выправляют (утончают) металл, что позволяет лучше затачивать косу.]!

Марья тоже намучилась за полдня, с трудом скашивая, вернее уж срубая, трубчатые побеги медвежьей дудки, вымахшими на три аршина. Но она уже знала, как помочь их горю. После обеда, возьмем Матюшу с собой. Пущай идет впереди и срезает их ножиком под корешок. Возьмем их с собой. Они сейчас в самом соку, сладкие. Я из них квасок вечерком поставлю. Чего же добру-то зазря пропадать.

Один полый стебель медвежьей дудки торчал уже в узкой горловине лагушка. Ашпуровы уже не раз за сегодняшний день, приложились к этой трубочке, потягивая холодную воду. Вода в лагушке, стоявшем в тени балагана, весь день сохраняла живительную прохладу. Добротная работа деревенского бондаря порадовала сердце уже не одного труженика. Такие бочонки, передавались в крестьянских семьях из поколения в поколение. Что же ему сделается? Меняй водицу, не давай ей застаиваться и будешь пить от пуза холодную водичку.

На разложенном платке лежали толстые ломти ржаного каравая, вареные яйца, в глиняной миске красовались свежепосоленные ельцы и сорожки, пойманные вчера Матюшей. Рыба была еще абсолютно свежей. Даже красные глаза сорожек переливались глянцевитым перламутром в лучах обеденного солнца. Только отсутствие чешуи напоминало о скором предназначении этих, еще вчера резвившихся обитателей водной стихии. В другой тарелке лежали горкой малосольные огурцы, рядом зеленел пучок лука. Лук белел тонкими, белыми корешками, которые забыла отрезать в утренней спешке Марья. Да и зубы на что.

Мяса на импровизированной скатерти-самобранке не было. В летнее время мясные продукты не часто украшали столы, не избалованных деликатесами, деревенских жителей. За исключением соленого сала. Оно водилось. Но во время кошения травы кушать много соленого сала было нежелательно. А то лагушка воды на день не хватит. Жители Чаловки, лежащей на берегу Агула, предпочитали кушать рыбку. Было бы грех не делать этого, живя на берегу такой рыбной реки. Ашпуровы, не являлись исключением.

Деревенские яства, выставленные хозяйкой дома, с завидной быстротой перекочевывали со стола в жующие рты семейства Ашпуровых. Свежий речной воздух и тяжелая физическая работа, есть простая формула для хорошего аппетита. Снедь запивали кислым молоком, так хорошо утоляющим жажду. Спустя добрую четверть часа, челюсти заслужили отдых, и лежали, подпертые кулаком, вместо подушки, на травяной подстилке в балагане. Сегодня Ивану не с кем было разделить облюбованное им ложе, и он быстро заснул под гудение сновавших за стенами балагана слепней. Марья, убрав со стола остатки трапезы, осталась снаружи. Она сидела, расслабившись, прислонившись спиной к стенке балагана и гладила голову сына, лежащую на ее коленях. Матюша, ласкаемый руками матери тоже уснул, посапывая приплюснутым носом. Темная кожа, две щелочки сомкнутых глаз, выпирающие скулы, одним словом – все, напоминало о деде Захаре. Ну вылитый дед Захар – так и говорили все деревенские жители, глядя на их сына.

Через полчаса, мужики, разбуженные так и не прикорнувшей Марьей, принялись за работу. Отдохнувший Матюша сновал челноком впереди косивших родителей и срезал ножом толстые стебли медвежьей дудки. Некоторые из них, Матюша тут же ошкуривал и отправлял в рот. Сочные трубочки были так сладки!

Через некоторое время целый ворох медвежьей дудки громоздился, ершась, на прокосе невдалеке от балагана.

Матюша, набрав полную грудь воздуха, крикнул задорным ребяческим голосом.

– Мама, пучки к берегу носить щас или опосля?

– Потом сынок, как домой пойдем, унесем, – ответила ему остановившаяся на минуту мать, – сына, иди к нам! Тут для тебя еще работа есть.

Матюша вприпрыжку побежал на зов матери.

Остановившись, Иван последовал Марье. Встав на незаконченном прокосе, он отер рукавом рубахи с раскрасневшегося лица обильно выступивший пот, расправил с хрустом натруженные плечи, и радуясь нечаянной паузе, опершись на косу, смотрел с интересом на жену и сына. С непривычки, как это бывает всегда в первые дни сенокосной страды, нещадно ломило спину. Марья нагнулась, взяла в руку стебель какого-то растения и показала его подбежавшему сыну.

– Матюша, видишь это цветок? Это чемерица[29 - Чемерица белая (лат. Veratrum album), многолетнее растение из семейства Мелантивые (лат. Melanthiaceae).]. Выбирай ее из валков. Не то корова зимой нажрется. Только осторожно, руки в рот не толкай. Она дюже ядовитая.

– Хорошо мама. А куда ее ложить.

– Да вон, в кусты снеси, да выбрось.

Пока Матюша выбирает из скошенной травы чемерицу, у нас будет немного времени рассказать об этом удивительном растении, которое может убить, или по крайней мере значительно повредить здоровью человека и животных, но может и вылечить.

Чемерица, с ее бело-зеленоватыми цветками хорошо заметна на цветущих полянах, что собственно и не удивительно. Ее высокие прямостоячие стебли (до 150 см) возвышаются на фоне других растений. Чемерица – явный долгожитель. Средняя продолжительность жизни составляет около 50 лет. Отношение к этому растению у местного населения двойственное.

Это ядовитое растение. Оно содержит во всех частях, от корневища и до цветков, 5–6 видов ядовитых алкалоидов. Особенно много вератрина, вызывающего поражение центральной нервной системы. Поэтому в старину экстракт из чемерицы использовался для смазывания наконечников стрел, если было необходимо, убрать кого-либо с дороги.

По предположению новозеландского токсиколога Лео Шепа, именно яд чемерицы, скорее всего, являлся причиной смерти Александра Македонского, так как грекам были знакомы свойства этого растения, и они использовали чемерицу при изготовлении лекарств, в частности рвотных препаратов, и при передозировке лекарство превращалось в смертельный яд, который в течении многих дней медленно убивал организм. Во всяком случае Александр Македонский умер в мучениях на двенадцатый день его неожиданной болезни.

Про жизнь Александра Македонского, и тем более, о причине смерти этого несомненно великого полководца, местные крестьяне конечно не ведали. Но их буренки испытали на себе не раз действие этого растения. После того как неразумная скотина умудрялась отведать чемерицы, то ее не каждый раз удавалось спасти. Поэтому и выбирали крестьяне при кошении травы, к счастью хорошо заметные, длинные стебли ядовитой чемерицы.