За Рифейскими горами

Матюша настолько увлекся занятием, что не заметил стоящего на обочине товарища. Лешка тоже вышел за ограду отцовского дома, не зная чем бы заняться. Лешкин свист, заставил Матюшу вздрогнуть. Подняв голову, он увидел своего лучшего друга. Подбежав к Матюше, Лешка спросил.

– Дай мне кинуть?

– Бери. Мне, что, жалко что ли.

Лешка слепил комочек побольше, широко размахнулся, и звезданул «снаряд» в поднебесную синь. Бросок удался. Со свистом комок глины ринулся вниз, и по наклонной траектории достиг избранную по теории вероятности цель. Окошко в доме бабки Волошихи. Прозвучал тихий звук, треснувшего, но все же выстоявшего оконного стекла. Через мгновенье раздался заполошный крик пострадавшей персоны. Выскочившая на улицу бабка Волошиха, к сожалению не застала скрывшихся злоумышленников. От Лешки и Матюши и след простыл. Подслеповатая бабка оглядела окно дома, так собственно и не поняв, кто же посмел покуситься на ее частную собственность. Може ворона кака сдуру ударилась, подумала старуха, и для пущей верности перекрестившись, поплелась шаркающей походкой обратно во двор.

Лешка и Матюша, ни живы ни мертвы, выглядывали украдкой в приоткрытую калитку. Заметив удаляющуюся бабку Волошиху, дети обрадовались и прыснули от душившего их смеха. Хорошо, что бабка не заметила, а то было бы нам сейчас хорошей взбучки, сени мои сени!

Уже через несколько минут оба сорванца забыли о произошедшем недоразумении. Матюша вспомнил о том, что он хотел поиграть в лапту и спросил Лешку.

– Может в лапту поиграем?

– Вдвоем что ли? – ответил ему вопросом Лешка.

– Почему вдвоем, Василя кликнем.

Лицо Лешки скорчилось, словно он проглотил целый лимон.

– Ну его. Давай уж лучше вдвоем в чижика поиграем.

– Лады, – согласился Матюша.

Играли в обширном дворе дома, где жила семья Лешки.

Сам дом, добротный пятистенок, был рублен мастерами своего дела, про коих в народе говорят, что они могут срубить дом без единого гвоздя. Плотно пригнанные бревна сруба светились янтарной смолой. Их темно-красная окраска гармонировала со всеми окружающими строениями, строенными из строевого леса.

Все было действительно сделано, без сучка и задоринки. Крыша дома, как и других хозяйственных построек, была крыта драньем. Колотые доски, стланные в два ряда, были прибиты только посередине досок. Под солнечными лучами их закраины выгнулись желобком и прекрасно отводили дождевую воду. На улицу дом Клевских выходил шестью близнецами-окнами. Крашенные голубой и белой краской ставни и причудливо изукрашенные карнизы дома являлись достойным дополнением к настоящему произведению плотницкого искусства – сибирскому пятистенку.

К дому примыкал обширный бревенчатый прируб, который звался Клевскими – сенями. По занимаемой площади и по толщине бревен, использованных при его постройке, прируб можно было смело назвать вторым домом.

В сенях, остановимся на этом названии, помещались обширная кладовая, заставленная кадками и бочонками всевозможного размера. Вдоль стен кладовой размещались ярусами полки с туесками, мешочками и кулечками. Здесь же стоял мучной ларь, все лишь мешков на пять. Всего лишь, потому что в объемистом чреве, рубленного из цельных бревен, соседствующего с домом большого амбара, находился другой ларь, слаженный из толстенных кедровых плах. В его объемистое чрево легко помещались 20–25 мешков отборной муки. Кроме того, здесь же хранились запасы семенного зерна. На вбитых в стену четырехгранных, кованых костылях, висела новенькая, обильно смазанная конная упряжь, отчего в амбаре всегда пахло березовым дегтем. Мука, как это ни странно, не впитывала в себя этот здоровый, но не совсем приятный запах. Ларь был плотен, факт.

Вернемся все же к сеням. Входная дверь сеней, запираемая каждый вечер изнутри на толстенный засов, выходила на крылечко. Его резные перила были украшены затейливой резьбой по дереву. Так и хотелось провести по ним рукой, до того они были красивы. Такое же желание, вероятно возникало и у хозяев этого дома. В некоторых местах они были отшлифованы от частого прикосновения, как вертушки молитвенных барабанов в буддийских монастырях.

Спустившись по ступеням крыльца, посетитель попал бы в обширный двор, где сейчас играют в лапту Лешка и Матюша. Но для начала, нужно было благополучно миновать злющего сторожевого пса, настоящего волкодава, что брызжа слюной, ревностно охранял вход в дом, собачью будку и плошку с похлебкой.

Весь двор по периметру был застроен хозяйственными постройками. Вышеупомянутый амбар, баня с предбанником, обширный хлев для шести коров и семи голов молодняка, конюшня, где помещались четыре лошади Клевских. Рядом с конюшней поднавес с тремя телегами, выездной бричкой, двумя санями и кошевкой. Под крышей поднавеса сушились запасные оглобли и черенки для вил, лопат и другого хозяйственного инвентаря. Дальше, упираясь задней стенкой в огород, находился объемистый дровяник. Передняя сторона его была целиком открыта, для того чтобы дрова быстрее сохли и не плесневели. Сбоку возвышались еще несколько поленниц дров, укрытые от непогоды пластами бересты. Двор имел два въезда. Первый, парадный, был устроен из толстенных листвяжных столбов. Плотно пригнанные воротины не позволяли уличным зевакам заглянуть во двор. Над воротами, как и над калиткой, была устроена неширокая, двускатная крыша, естественно из дранья. Все, до малейшей детали, было сделано по-хозяйски, на века.

Дом обнесенный высоким забором из половинника[35 - Наполовину колотые бревна.], напоминал скорее сибирский острог времен освоения Сибири. Не хватало только бравого казацкого атамана и медной пушчонки у обширных ворот этой «крепости».

Всегда интересно наблюдать, как в различных регионах земного шара, развивается свой, особенный архитектурный стиль. В России, в Сибири в частности, это строения из дерева, в других странах используется камень, или что-либо другое.

Живя в Сибири, я не раз видел старинные крестьянские усадьбы, вернее то, что осталось от них, после сталинской коллективизации. В их непосредственной красоте, всегда есть что-то привлекательное, ядреный дух, напоминающий о их былом величии. Я бы сказал – особенная простота.

В Германии, я тоже не раз бывал на крестьянских дворах. Некоторым из них уже по триста-четыреста лет. В принципе, они построены по такому же типу, как вышеописанный двор в сибирской деревеньке Чаловке. Строения же все целиком из камня. Все, включая и сеновалы, и прочее, и прочее. Эти немецкие крестьянские подворья «Bauerh?fe», действительно выглядят как маленькие средневековые крепости. Стены, высотой в двухэтажный дом, в нижнем ярусе нет окон. Выше, в наружных стенах строения, и даже в сеновале, узкие бойницы.

В средневековье, странствующие рыцари, коим не хватило замков, и просто бродяги, что зачастую было одно и тоже, грабили всех подряд. Вот и строили крестьяне свои «немецкие остроги». Что интересно, их наследники, очень дорожат завещанным прошлым, и сохраняют все в первозданной красоте, даже, теперь не нужные бойницы в сеновале.

Подумайте теперь, сколько же крестьянских дворов, этих «сибирских острогов» в миниатюре, сохранилось в Сибири до наших времен. Немного, а жаль.

В таком вот «остроге в миниатюре» и жила в начале XX века семья Клевских.

Лешка Клевский, или как его звали родители Лешек, являлся отпрыском одного, когда-то влиятельного польского рода, по воле рока попавшего в Сибирь-матушку. Для Лешкиного прадеда была эта, богатая дремучими лесами сибирская сторонка, еще злой мачехой-разлучницей. Не по доброй воле пришел он сюда в 1812 году в колонне плененных поляков, воевавших на стороне великого Наполеона.

Неспроста воевали поляки за французского императора. После молниеносных, победоносных войн, Бонапарт заново перекроил карту старушки Европы, не забывая при этом «отблагодарить» себя и удовлетворить интересы жаждущих родственников, руководствуясь принципом «всем сестрам (и братьям тоже) по серьгам».

Но нет худа без добра. Некоторые европейские страны обрели ранее утерянную независимость. К их числу относилась и Польша. В 1807 году Наполеоном была возрождена польская государственность в форме Великого княжества Варшавского, на территории возвращенной полякам от пруссаков. Благодарные поляки с радостью шли служить в армию Наполеона. В одной из вновь сформированных дивизий польских улан, в дивизии генерала Рожнецкого, и служил Лешкин прадед, бравый улан Тадеуш Клевский.

В одном из боев под Миром, произошедшим 27 июня (9 июля) 1812 года, Тадеуш и несколько его товарищей по оружию, были пленены русскими казаками атамана Платова.

Плененные польские уланы были отправлены в тыл, где они и провели так рано закончившуюся для них войну. Часть пленных была доставлена в город Омск, столицу Сибирского казачьего войска. В то далекое время Омск, имеющий теперь более одного миллиона жителей, входил в Сибирское генерал-губернаторство с центром в городе Иркутске, и имел всего лишь около 8 000 жителей.

Так или иначе, Тадеуш Клевский, оказался в числе тех поляков, кого судьба занесла на край света, где как это ни странно, тоже жили люди.

Тадеуш, холостой парень, познакомился в Омске с молодой казачкой. В общем, все как водится, в таких случаях.

В это же время, тогда шел 1813 год, и от великого Наполеона в России уже и след простыл, произошло событие, радикально повлиявшее на формирование «фамильного дерева» Тадеуша Клевского. Польским уланам было предложено добровольно перейти на службу в Сибирское казачье войско. Тем, кто не желал этого, была предоставлена возможность вернуться к себе на родину. Некоторые поляки к тому времени уже оженились на русских девушках и решили остаться в Сибири навсегда. Тадеуш, еще не успел обвенчаться, но и он решил связать свою судьбу с этим суровым и красивым краем.

Так вот и получилось, что фамильное дерево Клевских, уходило своими корнями в то знойнее лето 1813 года, когда гордые польские шляхтичи были «перетолмачены» есаулом Набоковым в казаков славного Сибирского казачьего войска, и заодно уж, из католической в православную веру.

Переход в другое сословие, и связанные с этим временные трудности, большинство поляков перенесли практически безболезненно, оно и не удивительно, все же братья славяне, да и водку пили ту же, что те, что другие.

Этот исторический момент, имеется в виду зачисление польских улан в ряды сибирских казаков, запечатлен на картине Н.Н. Каразина, которая так и называется «Зачисление в казаки пленных поляков армии Наполеона, 1813 г.». На ней показано, как поляки переодеваются в казачьи мундиры.

Тадеуша Клевского на этой картине нет, хотя и он был участником той знаменательной церемонии. Картина, вернее акварельный рисунок, была выполнена значительно позже. Ее автором являлся Николай Николаевич Каразин (1842–1908), потомок славного греческого дворянского рода Караджи, переселившегося в России еще во времена Петра I.

Имя этого замечательного художника-баталиста и писателя к сожалению малознакомо, хотя он оставил после себя огромное наследие. Тысячи картин и рисунков и вдобавок еще и 20-томное собрание сочинений. В свое время он сникал себе славу «первого в России акварелиста и лучшего рисовальщика-иллюстратора».

Его отличительными чертами были необыкновенная трудоспособность, поразительная легкость и быстрота в писании картин.

Николай Каразин являлся человеком обладающим огромным художественным вкусом и богатой творческой фантазией. Но его подвижная, неусидчивая натура, нежелание писать маслом большие полотна, не позволила ему занять место среди патриархов русского изобразительного искусства, то место, которое он несомненно заслуживает.

В числе прочих работ, Н.Н. Каразин создал альбом с историческими сценами из трехвекового служения сибирских казаков царю-батюшке и России, начиная со времен покорения Сибири атаманом Ермаком во второй половине XVI века.

Заглянем и мы в глубину той эпохи, когда был заложен краеугольный камень в развитии государства Российского – освоение Сибири, ведь без Сибири немыслимо представить сегодняшнюю Россию, государство занимающее одну девятую часть земной суши, из которых Сибирь составляет ее три четверти.

О происхождении слова Сибирь, мы поговорим несколько позже. Тем более по этому поводу существует несколько научных мнений. Однако все ученые согласны в одном, что западной географической границей Сибири являются Уральские горы.

Во времена старины далекой, когда древние греки бороздили на галерах Средиземное море, а разбойничающие варяги и не думали спускаться на легендарных лодках-драккарах вниз по Днепру, чтобы создать там поселения, из коих в Х веке возникнет Киевская Русь, про Уральские горы, как географическое понятие, ни в каких письменных источниках не упоминалось.

Даже намного позже, в пору средневековья, лежащие к востоку от Руси неведомые горы, являлись границей географических познаний для многих европейцев. За этими сказочными горами скрывалась загадочная и неизвестная страна, получившая позже название Сибирь. Для большинства людей эти горы являлись границей белого света.

В первый раз эти загадочные горы, были упомянуты в древнейших памятниках древнегреческой литературы «Илиада» и «Одиссея», приписываемых поэту Гомеру. Согласно им, в горах, расположенных к северу от Греции, находилось жилище бурного ветра Борея. Его леденящее дыхание достигало зимой берега божественной Эллады.

В VII в. до н. э. древнегреческий поэт Алкман описывает страну скифов и упоминает в своих произведениях горы, являющиеся обиталищем Борея, и называет их «????» – рипе, что означает – буйный порывистый северный ветер.

Загадочные Рипейские (Рифейские) горы упоминаются и в более поздних произведениях греческих авторов Птолемея и Плутарха. В этих горах, по их мнению, имели истоки многочисленные реки. Крупнейшая река, которая текла в Меотское озеро, звалась греками Танаис[36 - Танаис – древнегреческое название реки Дон, которая впадала в Меотское озеро (Азовское море)].