Воспоминания. Размышления о былом

А в то время во дворе совхоза у конторы стояла машина – Радиостанция, и все слушали различные передачи и музыку. Эта войсковая часть – солдаты, офицеры, внесли в наш быт какую-то новую струю. Жизнь в селе как-то по-новому заиграла. Вечерами было столько музыки, веселье вокруг. Всюду молодёжь, девушки, солдаты, танцы. Но это продолжалось недолго.

Война

22 июня 1941 года утро наступило, как всегда солнечное, светлое. На небе ни облачка. Ярко светило солнце. Люди радовались приходу нового дня. И вдруг пришла страшная весть: Война! В селе не было проводного радио. Разные вести приходили разными путями: через газеты, у кого-то были радиоприёмники, но в основном из уст в уста. А сейчас это известие пришло от военных, по этой армейской радиостанции связи. Было выступление Министра иностранных дел В. М. Молотова. Он говорил, что Германия без объявления войны напала на нашу страну и атаковала города, бомбила… Перечисляются города, подвергшиеся бомбовым ударам… С этого момента всё изменилось. Горе обрушилось на каждую, каждую семью. Все понимали, что все мужчины, все ребята уйдут воевать. И кто знает, кто оттуда вернётся. В ту же ночь исчезла вся войсковая часть. Не осталось ни одного человека, я имею в виду, военного. И, видно, покидали свою дислокацию в спешном порядке. Так как мы, ребятня, сразу же ринулись в их расположения, и там находили многообразные забытые вещи.

В блиндажах мы изучали каждый уголок, каждый ход сообщений. Нам интересно было видеть всю эту подземную работу. Это огромная сеть сооружений, оборудованных по последнему слову техники, по военному искусству.

Все окопы, ходы сообщений обшиты досками, только что вышедшими из-под пилорамы. Все укрытия, блиндажи, землянки перекрыты бревенчатыми накатами в 2–3 слоя. Все стены в них обшиты фанерой. Всё так было уютно и тепло, как будто они собирались там жить годы.

Мы смотрели и удивлялись, как они так быстро всё построили, и где взяли столько средств. А ещё нас удивляло то, что так быстро всё это они бросили.

В одной землянке мне попался томик стихов А. С. Пушкина. Я был очень рад находке. Всё-таки, память о начале войны. Но подумав, мне стало жаль этого солдата или сержанта, ведь раз он любил Пушкина, значит он был хороший, добрый человек. Плохой не мог любить стихи.

Другие ребята находили то алюминиевую кружку, то сапёрную лопатку, или бритвенные принадлежности, перочинный нож, и т. д. Мы подумали, может быть, они ещё вернутся. Но где там… Одним словом, началась война. Нам говорили, что это у военных были какие-то ученья.

Когда здесь были солдаты, это конечно, было явление в жизни села. Как всё изменилось! Для молодёжи это были праздничные дни. Но всё так неожиданно появилось, и ещё быстрее исчезло… Война есть война.

А ведь время было летнее. На полях ещё кое-где шли уборочные работы. Зерновые, наверно, убрали, но ещё в полях были другие культуры, такие как подсолнечник, кукуруза на зерно и прочие. Мужчины почти все ушли на фронт, а работы проводить ещё было надо. Урожай в этом году был хороший, особенно зерновых. Семенное зерно полностью заложено на хранение.

Амбары и хранилища были полностью засыпаны зерном до основания. Государству норма сдачи была выполнена полностью и перевыполнена. В общем, всё было хорошо. Но вот все планы нарушила война.

Когда войсковая часть покинула наши пределы, то прошло не так уж много времени, и всё снова изменилось до неузнаваемости. Там, где ещё недавно был какой-то рубеж обороны, такие фортификационные сооружения, остались лишь одни руины. Остались окопы, ходы сообщений, бруствера. А на месте блиндажей – только ямы, полуразрушенные и полузасыпанные. Всё было ободрано до последней щепки. Куда девалась фанера, жерди, брёвна из обшивки окопов, блиндажей, перекрытий, из убежища? Всё это был дорогостоящий первосортный материал. А может быть, и всё было правильно сделано. Не оставлять же всё фашистам. А людям всё это пригодилось. Ободрали всё, как липку.

Военный призыв

Сразу же начался призыв, точнее мобилизация всех мужчин и ребят, достигших призывного возраста. Не всех, конечно, в один день. Но почти ежедневно отправлялись в сопровождении женских криков и слёз в военкомат Евпатории мужчины.

На третий день и наш отец был призван и отправился в военкомат в Евпаторию. Мы с братом Владимиром поехали туда же, чтобы проводить и проститься с отцом. Военкомат, помню, находился рядом с городским драмтеатром и недалеко от моря. Во дворе военкомата и вокруг было столпотворение. Народа вместе с провожающими было очень много, и люди всё прибывали и прибывали на сборный пункт. Там уже нельзя ничего было разобрать, где кто. Мы и не могли видеть отца. Были всякие построения, перестроения, переклички. Куда-то их уводили.

Мы с братом «прокантовались» там до вечера. Отца так и не увидели. Подходит ночь, а куда нам деваться? В городе ни родных, ни знакомых, чтобы где-то переночевать.

После долгих блужданий, мы решили этот квартирный вопрос очень быстро и просто. Нас, конечно, никто не отважится пустить на ночлег…

Граница

Мы пошли на берег, к морю. Благо, море находилось недалеко, можно сказать, рядом, где-то метров 500–700. На берегу мы обнаружили две перевёрнутые лодки. И довольно большие. Забрались мы под них. И легли, прижавшись друг к другу. У берега моря ночью-то холодно. Какой уж тут сон. Мы довольно долго так лежали. Потом слышим, где-то раздаются голоса, разговоры, и они всё ближе, ближе. Идут с фонариком, освещая всё впереди, по бокам.

Подошли к нашей лодке. Очевидно, ещё не доходя к нам, освещая всё впереди, они увидели что-то тёмное под лодкой, потому что подошли к лодке уверенно. Наклонясь вниз, и светя на нас фонарём, один говорит: «А ну-ка, кто здесь, вылезай!». И из нашего «рая в шалаше» нас выволокли на свет божий, как подозреваемых, вроде диверсантов каких.

Ведь шёл уже четвёртый день войны. А береговая черта Чёрного моря – граница. «Брат попал, и я попал. Оба мы попали». Дело в том, что мне всего 11 лет. А брату уже 16 лет. Это уже взрослый человек, и может быть шпионом или диверсантом. Мы им объясняли, что мы, и кто мы. Что мы провожаем отца. Но разве можно нам поверить сразу? Звонили куда-то, уясняли. Наверное, звонили в военкомат, проверяли. И до утра нас оставили в отделении милиции. А доставил туда нас пограничный наряд, который делал обход и нас обнаружил там, на берегу моря.

Это был маленький эпизод, но уже другой жизни. Та, довоенная пора осталась там, далеко, в прошлом. Хотя прошло всего четыре дня. Пошёл другой отсчёт времени и жизни.

И вот она, пришла к нам в гости, незваная, страшная война. Свалилась на голову внезапно, хотя об этом постоянно говорили, с надеждой, что Бог даст, пронесёт её мимо, и не будет войны. Но она, как видите, нас не миновала. Ещё вчера люди трудились. Только что убрали с полей хлеба.

Сколько было возможно, теперь вывозили зерно, началась эвакуация скота. А это значит, что скот угоняли стадами. И гнали куда-то к переправе. А она у нас только одна, в Керчи. Возможно, отправляли и кораблями. Вывозили зерно, а его была уйма только на нашем отделении. А таких отделений в совхозе шесть. Разве можно было всё вывезти? Конечно, нет.

Приезжает к нам директор совхоза Каташук. Ему было приказано всё зерно, которое остаётся, облить керосином и сжечь. А он был человек добрейший. Но он, рискуя своей жизнью, распорядился по-иному. Он отдал приказ своим рабочим: «Берите хлеб, прячьте, зарывайте в землю, куда хотите… Запасайтесь, кто как может. Кто знает сколько будет длиться война»

Ну и люди прятали зерно куда только могли. Копали глубокие ямы, использовали окопы, устилали дно и бока соломой, фанерой и подносили, подвозили зерно, засыпали туда. Прятали десятками тонн. Закапывали в землю то, что только что убирали с полей. Маскировали всё это, чтобы немцы не обнаружили. Но всё это делалось всеми и на виду у всех… Вот в этом и беда. По сути, никто никого не боялся. Все это делали, не скрывая. Говорят, в семье не без урода. Это точно.

Нашёлся один подлец, Иуда. Старичок, который ходил вынюхивал, высматривал всё и мотал на свой цыганский чёрный ус, кто, куда, и сколько закопал зерна.

Старичок этот давно работал в совхозе сторожем-объездчиком. Охранял поля с пшеницей. Никто никогда не интересовался им, кто он и откуда родом. Все думали, что он цыган. Ну цыган и цыган. Какие ещё могут быть вопросы. Говорил он с цыганским акцентом. Женат был на такой же чёрной, как и сам, женщине. Поди, узнай, кто они. Был у них сын, Марко. Моего возраста. Мы вместе с ним гуляли, как и все ребята. Я уверен, что и сын до поры до времени не знал, кто его отец.

Этот подлец всех знал прекрасно. Да в селе все знают друг друга, и обо всём знают. Работал он как и все. А он, оказывается, был пленным австрийцем. Остался с первой мировой войны в России. Вроде, жил как все. И на тебе! Такой сюрприз. Как только появились в селе немцы, этот «вояка» тут же с белой повязкой на рукаве стал расхаживать по селу и руководить вместе с немцами. И ещё как он с ними «гыргатал» по-немецки. Австрийцы и немцы говорят практически на одном языке. Он стал у немцев и переводчиком и полицаем. Вот тут он раскрылся вовсю. И надо сказать, что он был наш сосед. Я несколько забежал с этим негодяем вперёд. Это потому, что речь впереди шла о том, как прятали рабочие свой хлеб. И как эта подлая скотина всех выдала. О нём далее ещё будет идти речь.

Вернёмся несколько назад.

Я уже говорил, что война галопом, без дорог, примчалась к нам и влезла на порог к каждому.

Немцы подошли уже к Перекопу. А бои шли ещё на той стороне, на Украине. И вот-вот они ворвутся в Крым. Отдалённые раскаты уже доносились к нам. От нас до Перекопа рукой подать – какие-то десятки километров. Знать, они уже катили к нам на всех парах.

Карьер

В один из солнечных дней я, мой брат Владимир и наш товарищ Ваня Кулешенко решили пойти в старый заброшенный карьер. Ну просто так, побродить по нему, заглянуть во все выборки и щели. Мы туда ходили не раз. Находился карьер недалеко. В километре-полтора от села в северном направлении. Справа от карьера, метров в 500–700 проходила магистральная, основная дорога, соединяющая Евпаторию с Украиной, через Перекоп.

Придя в карьер, мы развели костёр, ведём свои ребячьи беседы. Мы ещё не успели что-либо обследовать. Вдруг до нас стали доходить, долетать отчётливо взрывы, гул канонады.

И вот, появились в воздухе самолёты. Один самолёт сделал круг над нами, вначале издалека. Мы сразу поняли, что это немецкие самолёты. У него под брюхом чёрные кресты.

Самолёт-истребитель пошёл на второй заход. Мы мгновенно дали тягу. Спрятались в лесополосе, которая находилась рядом. Самолёт дал очередь из пулемёта по карьеру, по костру, где только что были мы. Рядом проходила дорога, недалеко, по которой, конечно, отступали наши части… А летчик, наверно, думал, что в карьере прячутся наши солдаты, и может быть, там засела пехота. Вот так и встретились мы впервые с войной. Пусть она коснулась нас чуть-чуть стороной. Но коснулась. Но и здесь могли быть другие последствия. Можно сказать, что мы заглянули ей в глаза. И знали, что она несёт, и что ещё будет впереди.

Кто куда, а я в райцентр

Убежав из карьера, брат и Ваня Кулешенко, отправились скорее домой. А я, неизвестно с какого перепугу, решил идти в райцентр, во Фрайдорф, разведать обстановку.

Зачем меня туда понесло, я до сих пор не знаю и не пойму. Ведь что-то укололо меня в заднюю часть. Как будто мне было мало того, что было в карьере, захотелось ещё чего-то. Ведь не было никакой необходимости идти туда.

До райцентра было километра три с половиной от того злополучного карьера. Когда я туда прибыл, то увидел у центрального раймага большое количество людей. Я вначале и не понял в чём дело. Они сновали туда-сюда. В магазин, из магазина, и в руках у них всякие товары. Я думал, что они помогают переносить куда-то товары. Думал, сейчас и я подключусь. Но когда подошёл ближе, вижу тут дело пахнет керосином. Люди просто грабят магазин.

Там был настоящий бедлам. Я думаю, а где же милиция? Куда она смотрит? Люди хватали, хапали всё, что попадёт под руку. Всё шумело и орало, и двигалось в разных направлениях, как в муравейнике. Я зашёл в магазин, и ходил вдоль полок, разинув рот, и понятия не имел, чего же мне надо. Люди тащили рулоны мануфактуры, различные дорогие костюмы, всякую одежду, обувь, посуду, и так далее. Мне, всё что они тащат, было «до фени». Зачем мне эти рулоны, костюмы и всё прочее? Но раз я сюда попал, и все тащат всё, то что-то было надо и мне?

И наконец, и я прибарахлился. Набрал десятка два самых малых размеров пачек фотобумаги. Напихал я их за пазуху, сколько влезло. Даже снизу рубашку поддерживал руками, чтобы не вывалилось. И думал, вот теперь я самый богатый. И ещё достал набор самых маленьких чайных ложечек в коробочке. Вот теперь я думал, что я и самый счастливый человек. Задрав нос выше фуражки, я попёр напрямик, через аэродром домой, через поле.

Почему народ отоваривался так смело и уверенно? Да потому, что местной власти уже не было. Некому было управлять и подчиняться. А фрицев тоже ещё пока не было. Было безвластие.

Когда я подходил к аэродрому, низко-низко, почти над головой пролетел немецкий самолёт, с жёлтыми крестами на брюхе. Это был не боевой самолёт. Не бомбардировщик и не истребитель. Вроде нашего кукурузника, но с одинарным крылом и раза в три-четыре больше.

На аэродроме не было ни одного нашего самолёта. Всюду были пустые капониры, укрытия, на которых были разбросаны маскировочные сети. Валялось всякое аэродромное оборудование, ящики из-под патронов, кучки патронов в обоймах и без них. На кончиках пуль так заманчиво красовались цвета: красный, зелёный и другие. Это были трассирующие пули.

Я набрал, набил все карманы патронами, да ещё и пихал их к пакетам за пазуху. Загрузился под завязку, как говорят. И минуя все дороги, вышел на окраину и через поля, напрямик потопал в направлении Дувановки. Когда я прошёл ряд полей, две лесополосы, миновал бывшее татарское село Контуган и подходил к шоссе, которое надо было пересечь, оставалось до шоссе метров 150…

Первая встреча. Вот те на! «Здрасте, приехали!»

Вижу, передо мной на дороге, идущей со стороны Перекопа в сторону Евпатории, идут большие военные машины, а на них сидят рядами солдаты. Это была первая разведколонна. Она встала напротив меня. Вижу цвет одетых военных был явно не защитный. Какой-то сине-зелёный. Я понял, это немцы были. У меня появилась дрожь в коленях. Я тоже встал и стою.

Но когда ещё шёл, я понял, что к чему. И начал незаметно из карманов выбрасывать патроны, выковыривать их оттуда. А они ведь в обоймах, цепляются, не хотят вылезать из карманов. От напряжения я вспотел. Я стоял и потихонечку продолжал их выбрасывать.